Честность свободна от страха - Саша Фишер

как ледяные скульптуры машинисток из административного сектора. Эти строгие фройляйн были как на подбор светловолосые, голубоглазые и, казалось, начисто лишенные всех человеческих чувств. Как мраморные статуи. Шпатцу так ни разу и не удалось сосчитать, сколько всего девушек служило в Гехольце. Они были похожи, как родные сестры, а темно-серая униформа департамента надзора и вовсе сводила на нет все попытки отличить белокурых фройляйн друг от друга.

— Дааа, — Боденгаузен остановился возле неудобной даже на вид скамейки и причмокнул. — Присядем?

Одна из машинисток размеренным шагом шла от административного сектора к медицинскому. Ей было не больше двадцати, белокурые волосы стянуты в тугой узел на затылке, прямая форменная юбка волнующе облегала идеально круглую попу, открытые ниже колен ноги — скульптурно правильной формы. В общем, она выглядела в точности как любая из работавших здесь фройляйн — восхитительно красивой и возмутительно идеальной. Другие просто не попадали в департамент надзора. Шпатц и Боденгаузен молча проводили ее взглядом, дождались, когда за ней закроется зеленая дверь медицинского сектора, и только потом шумно и облегченно выдохнули.

— Поговаривают, — инспектор склонился к Шпатцу и понизил голос до шепота. — Что каждой машинистке департамента надзора полагается нож особой формы. Тонкий и трехгранный. Он у нее в левом рукаве.

— Спасибо за предупреждение, герр инспектор, — Шпатц усмехнулся. — Нам не пора на обед?

— Не торопись, — круглое лицо Боденгаузена стало серьезным. — Поболтаем чуть-чуть. Неприятный разговор, но тебе придется ответить. Как умерла твоя мать?

— Заболела, — быстро ответил Шпатц. — Кажется, воспаление легких или что-то в таком духе. Сначала у нее началась лихорадка, потом кровавый кашель и рвота, а через три дня она уснула и не проснулась.

— Ваша семья довольно богата, неужели ее не лечили?

— Лечили, разумеется, — Шпатц нервно дернул плечом. — Семейный доктор и еще какой-то. Но ничего не помогло.

— Другой доктор? Вы знаете его фамилию, герр Грессель?

— Увы, передо мной никто не отчитывался, — голос Шпатца дрогнул. — Мы с отцом повздорили, он сказал, что не мое дело, кто лечит его жену, обматерил меня и выставил. Я ушел в кабак, снял там же комнату и пил. А утром она умерла.

— Не появлялся ли среди окружения вашей семьи кто-то новый незадолго до смерти Блум?

— Боюсь, что вокруг нашей семьи все время появляются новые лица — нам принадлежит множество заведений, у отца дела с десятками разных поставщиков, посредников и покупателей. А рабочий кабинет у него на первом этаже нашего дома.

— Может быть вы сменили горничную или няню?..

— Я понимаю, куда вы клоните, герр инспектор, — Шпатц несколько сжал и разжал кулаки. — Мою мать некому было ненавидеть. Она мало с кем общалась. Не любить ее могла разве что Джерд, но тут скорее наоборот должно быть — это она отодвинула мою мать в сторону. Новая горничная… Нет, ни горничной, ни няни мы не нанимали. А вот новые соседи появились. Купили дом, пустовавший несколько месяцев. Его звали Кушт Дагмер, а имени супруги я не знаю.

— Они все еще живут в этом доме?

— Я переехал от отца через три дня после смерти матери. Мы поругались, и я не видел его с тех пор.

— Когда точно это было?

— Три месяца назад.

Боденгаузен поднялся со скамейки и кивнул в сторону столовой. Вопреки ожиданиям Шпатца, никакого строго распорядка по приему пищи в Гехольце не было. Главный зал столовой не был поделен на сектора, регламенты, ритуалы и правила, ограничивающие практически все области жизни в Шварцланде никак не касались еды. Можно было прийти в любой момент, положить на тарелку сколько угодно и чего угодно и сесть за любой столик. Столики, кстати, тоже были разного размера — можно было устроиться как большой компанией на виду у всех, так и уединиться в крошечных альковах в одиночку. Когда Шпатц первый раз пришел в столовую, он думал, что его там ожидает строгий оберкельнер, который будет строгим голосом вызывать каждого по имени, а его бессловесные помощники — выдавать строго отмеренные порции еды. А на выходе нужно будет отмечаться у секретаря, что «герр Грессель употребил колбаски с тушеной капустой, два ломтя хлеба и яблочный компот. Слава Шварцланду!» Однако опасения не оправдались. Не требовалось ни отмечаться в обеденном гроссбухе, ни отчитываться о количестве съеденного. Нужно было просто взять тарелку, обойти стол раздачи, самостоятельно наполнить ее чем хочется и сесть за любой столик. Если первой порции не хватило, не возбранялось подходить к столу с едой сколько угодно раз. Можно было громко разговаривать, смеяться и даже петь песни, если возникало такое желание. Во всяком случае рослые парни из военной охраны Гехольца несколько раз так и делали.

Шпатц и Боденгаузен устроились за столиком у стены, из-за которого была виден почти весь зал. Зал был почти пустым — они пришли далеко не к началу, а значит сладкие крендельки точно закончились. Шпатц плюхнул в миску чечевичной похлебки, выбрал из оставшихся кусков хлеба пару поджаристых горбушек и как раз выбирал, какую из остывших колбасок взять, как дверь столовой распахнулась, и на пороге возник человек, совершенно не сочетающийся со всем этим местом. Он был очень высок, очень тонок и очень ярко одет. Костюм в пурпурно-красную клетку, алый галстук и крохотные красные очки на кончике длинного тонкого носа. Тощий франт на мгновение замер в дверях, поморгал, привыкая к приглушенному свету столовой, а потом расплылся в широкой улыбке, распахнул длинные руки и подпрыгивающей походкой направился к столу раздачи.

— Хирш, как же я рад тебя видеть! Ты не представляешь, какими скучными делами мне приходилось заниматься последнее время!

Боденгаузен разулыбался в ответ, тоже с готовностью распахнул объятия, они похлопали друг друга по плечам, как старые добрые друзья. А Шпатц так и стоял, нацелив вилку на колбаску. Приглядевшись он заметил на лацкане рубиновую каплю — этот странный человек был доктором.

— Герр Грессель, — Боденгаузен указал на большой стол, предлагая устроиться там всем вместе. — Позволь представить, это Карл пакт Готтесанбитерсдорф, лучший специалист по виссенам. Карл, это Шпатц Грессель, кандидат на гражданство Шварцланда.

— Позвольте посмотреть на вас, Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг! — тощий красно-пурпурный доктор приблизился вплотную, передвинул очки, и заглянул сквозь красные стекла Шпатцу в глаза. — Дааа… Какой индекс ему поставил Хунтер? Четыре?

— Два, — Боденгаузен расплылся в гордой улыбке, словно ошеломительная оценка была его собственной заслугой.

— Неслыханно! — Готтесанбитерсдорф всплеснул длинными руками, чудом не отвесив Шпатцу оплеуху. — Невероятно! Восхитительно! Молодой человек, я желаю, чтобы вы присутствовали, когда я буду проводить тестирование на грязную кровь.

«Ах вот это кто! — наконец сообразил