Модернизация и культура - Валентина Федотова

В принятии одной, стандартной для всей России, стратегии или риторики такой стратегии при одновременном разрушении фундаментального и социально-гуманитарного образования и культивирования утилитаризма сказывается сведение модернизации к экономическому росту или технологическому усовершенствованию при полном игнорировании социокультурного фактора.

Как всякая идеологема, идеологема модернизации начинает доминировать и терять связь с реальными потребностями. Что мы хотим достичь с помощью модернизации? Если благосостояния, то всегда ли оно достигается модернизацией? Всегда ли оно достигается демократией? Если демократии, то всегда ли модернизация требует демократии? Есть успешные примеры модернизации недемократических стран. Сошлюсь на американского социолога Р. Брубейкера, который пишет о Сингапуре: «В течение более 30 лет этим современным городом-государством правил своего рода философ-царь Ли Куан Ю, не придерживаясь какой-либо политической идеологии. Ли детально регламентировал все стороны жизни трех миллионов своих сограждан, включая их жизненное окружение, привычки, личные и коллективные интересы и цели, вплоть до запрета публично плевать и курить. В нынешнем мире не найти более совершенного примера современного антиполиса, для которого характерны высочайшая технологическая эффективность, обширное использование информационных инструментов, всеобщее процветание, превосходные общественные службы (особенно школы и больницы), высокий уровень занятости, эффективная и просвещенная бюрократия, асептическое регулирование социальных отношений посредством исключительно функциональных требований и полное отсутствие политических идеологий и публичных дискуссий»[25].

Поэтому упрек модернизации в том, что в ней мало демократии, это не упрек модернизации, а упрек политике, истории, неудачливым реформаторам. Хорошо бы, конечно, получить сразу все – благосостояние, модернизацию и демократию. Пока же мы играем в слова.

Сегодня провозглашение модернизации целью страны, хотя и является идеологемой, не работает в качестве таковой. В публичной сфере, призванной рационализировать сознание как масс так и политиков, есть только общий проект модернизации без учета различий регионов, экономик, этносов, культур, слоев населения. Те, кто смотрят на модернизацию с государственных позиций, не видят разнообразия, а те, кто смотрит с профессиональных или повседневных воззрений, видят только различия. Таким образом, прежде всего необходимо, чтобы в публичное пространство попали идеи разнообразия, заинтересовывающие население в реальном процессе модернизации.

Мы сталкиваемся только с унифицированной моделью модернизации, которая недостаточно прозрачна. Сегодня это – нано и биотехнологии. В каждом из регионов в публичном пространстве призыв к модернизации выступает просто как призыв к улучшению, а в концептуальном и проектном значении она мало представлена. Модернизация не может быть сведена только к технологиям, и важнейшей задачей выбора версий модернизации выступает задача попадания отдельных регионов, сфер жизни, слоев населения, поколений в публичное пространство для обоснования более специализированных и более ожидаемых, более многообразных проектов модернизации.

В свете сказанного нам представляется актуальной проблема соотношения модернизации и культуры.

Глава I

Россия и другие страны: догоняющая модернизация XVIII–XX веков

В разгар господства догоняющей модели модернизации я пришла к выводу о культуре как факторе модернизации, о возможности говорить о модернизации регионов, групп стран, связанных общей судьбой. Это было непопулярным, но сегодня оказывается методологически совершенно правильным.

Модернизационные процессы начались на Западе в Новое время и не скоро распространились на остальной мир. Но сегодня это процесс, охвативший весь мир.

Запад оказывает двоякое воздействие на незападный мир: он предлагает ему свои идеалы, и он может навязывать свои представления как заведомо более высокие. Религией Запада является свобода, поэтому все изменения в незападном мире, пытающемся догнать Запад, начинаются с изменения отношения к свободе. Иногда выбор свободы какой-либо незападной страной является сознательным и выстраданным. Часто понятие свободы и ее установления переносятся на неготовую для этого почву вследствие активности прозападных элит, увлеченных пафосом свободы и мечтающих о свободе как предпосылке развития, преодоления отсталости и превращения своей страны в высокоразвитую.

Однако столь превосходный замысел бывает непонятен населению, порой живущему сейчас, как столетия или даже тысячелетия назад, либо населению, претерпевшему тяготы незавершенной модернизации и не желающему испытывать их вновь на этом пути. Элиты активно проводят западные идеи в жизнь, сталкиваясь с необходимостью принудить население к новому, непонятному ему образу жизни. Они предлагают привлекательные перспективы, взывают к пафосу свободы и вместе с тем принуждают, приучают к свободе путем создания соответствующих институтов, законов, идеологий. Одной из наиболее распространенных идеологических аксиом переходного периода является обвинение страны, народа в отсталости. Пробуждая в народе чувство стыда за отрыв от развитых стран, чувство вины за собственную отсталость, элиты стремятся мобилизовать население для радикальных перемен. Среди средств легитимации изменений играет немалую, а иногда даже решающую роль указание на фактор отсталости перед лицом западного вызова, следствием чего может стать зависимость от Запада. В российской истории этот способ делать развитие привлекательным для народа, причем получая согласие последнего на неизбежные жертвы, «обязательство» терпеть лишения, был едва ли не единственным.

Достаточно ли основания, чтобы говорить о вызове Запада? Слово «вызов» предполагает наличие некоторых требований, которые Запад предъявил миру. Существуют ли такие требования? И если да, то как они предстали перед миром? Можно привести исторические примеры как прямого, так и косвенного давления Запада на незападные страны. Однако суть вызова Запада проявляется не столько в этих примерах, сколько в необходимости всем странам реагировать на существование Запада путем изменений, ускоренного развития даже независимо от того, понуждает ли их Запад к этому или нет.

Российской цивилизации пришлось осуществить консолидацию в ответ на вызов суровой природы, на вызов Азии и самоидентификацию, отличную от монгольской, – закрепление своих духовных и хозяйственных достижений, оседлого земледелия; ответить на вызов Запада стремлением догнать Запад – общественные реформы Петра I, поворот к Европе с последующим духовным и материальным развитием по западному образцу (христианство, светская культура, промышленность). Но главные «вызовы и ответы» Россия переживала внутри себя. В ней был свой «внутренний Восток», внутренняя Азия как в прямом (азиатские народы, исламский фактор), так и в переносном (отсталость, азиатчина) смысле слова. В ней был свой внутренний Запад в виде прозападных элит, оторвавшихся от народа, живущих и мыслящих, как на Западе. Эта ситуация, говоря словами С. Хантингтона, делала Россию (так же, как Турцию и Мексику) разорванной страной. Эти восточно-западнические, азиатско-европейские противостояния гасли в российской провинции, хранившей сначала традиции старины, но быстро превратившейся в условиях индустриализации в массовые общества с потерянными традициями, но родовыми связями, контактами с деревней, стремлением к накоплению новых устойчивых форм жизни. Последние были особенно важны для определения пределов российской модернизации. До отмены крепостного права деревня изолировалась от участия в ней. Только раскрепощение крестьян и столыпинская реформа свидетельствовали о понимании невозможности модернизации в аграрно-сельской стране без реформ в деревне. Связанная с деревней городская провинция образует тот внутренний монолит, который трудно сдвигается и поддается реформам, тем более когда курс этих реформ рассчитан даже теоретически на большие города.

Вызов и ответ создают черты биполярности в развитии. Еще до того, как мир стал биполярным в глобальном масштабе, цивилизационный процесс имел локальные оппозиции. После того как сформировался современный Запад, качественно отличный от остального человечества, поляризация между ним и остальным миром стала источником многообразных социальных реакций на «главную революцию – вестернизацию» (Т. фон Лауэ). Среди этих реакций – Первая и Вторая мировые войны, коммунизм, сталинизм, маоизм, фашизм, антиколониальные движения и пр.

Посмотрим, как определяет понятия «вызов» и «ответ» А. Тойнби. Он говорит: «Общество в своем жизненном процессе сталкивается с рядом проблем, и каждая из них есть вызов»[26]. Иными словами, «можно сказать, что функция “внешнего фактора” заключается в том, чтобы превратить “внутренний творческий импульс” в постоянный стимул, способствующий реализации потенциально возможных творческих вариаций»[27], который способен создать в стране внутренний импульс собственного развития. Первый вызов, который испытала Россия, – природный. Она не могла поставить в соответствие суровости природы интенсивное хозяйствование и пошла по экстенсивному пути – расширению земель, единственно возможному для традиционных обществ. Российский ответ состоял в коллективизме и продвижении на Восток.