Париж с нами - Андрэ Стиль

— Значит, до скорого?

— Нет уж, шиш! Я заболею, как пить дать, — отвечает Гранде.

Видимо, тот тоже решил, что не обладает железным здоровьем, поэтому-то он так вопросительно и попрощался.

— Ты не врешь? — спрашивает он и, не доверяя словам, пытается прочесть правду на лице Гранде.

Гранде ничего не отвечает.

И вот, вместо того чтобы распрощаться, они вместе отправились в «Промочи глотку» рассказать о себе, а заодно пропустить по рюмочке и подправить свое пошатнувшееся здоровье…

Они пришли как раз в тот момент, когда закончилось совещание.

— Вот это здорово, ребята! Дело-то двигается, — воскликнул Франкер. — Трое явились в столовку, двое сюда. Таким манером у них скоро никого не останется.

— Рано радуешься, — бросил ему Макс, — мне вот сдается, что все так просто не образуется. Придется зубами выдирать. Мы были слишком беспечны, непредусмотрительны, вот и влипли…

— Выходит, нельзя даже порадоваться удаче. Разве это мешает сражаться? — защищался Франкер. — Наоборот… Никто ведь и не надеется, что победу поднесут нам на блюдечке…

Анри остался у стойки с Гранде. Рассказывая о том, что произошло, и глядя на это со стороны, Гранде — нельзя сказать, чтобы придумал, но нашел новые объяснения своему поступку, которые могли лучше обосновать его действия, а заодно и придать им бо́льшую цену. Он горд собой. Его слушают, на него смотрят, и он хорошо себя чувствует среди этих убежденных, твердо стоящих на ногах людей, чью симпатию он снова завоевал. Гранде теперь и в голову не приходит, что сегодня утром он мог ее потерять. Да и вообще, как известно, достаточно сделать первый шаг в правильном направлении — и вы пойдете дальше. Редко кто ограничивается одним шагом. Всякий хороший поступок только тогда и приобретает смысл и кажется естественным, если за ним следуют другие такие же поступки. Гранде сделал первый шаг.

— На твоем месте, — говорит ему Анри, — я пошел бы сегодня днем на пароход.

Гранде вытаращил глаза. Он-то знает убеждения Анри.

— Ты что, смеешься надо мной? — спрашивает он, не повышая голоса, так же тихо, как Анри, чтобы весь разговор остался между ними.

— Совершенно серьезно! — И Анри кладет ему руку на плечо. — Пойдешь и убедишь всех остальных бросить работу.

— Не выйдет! Это не в моем характере, — отрезал Гранде. — Одно дело — самому отказаться, а то, что ты предлагаешь, — нет, это не в моем характере.

— При чем тут твой характер? Здесь вопрос не в характере. Что ты хочешь сказать?

— Я же отказался… Пусть и другие так же поступят. А если не все поняли, то уж не Рауль, конечно, сможет прочистить им мозги.

Он подносит рюмку к губам, но, не дотронувшись, ставит ее обратно и при этом проливает половину коньяка на стол.

— Да и потом, даже если я туда пойду, я ведь себя знаю, не смогу я сдерживаться. Что ты хочешь? Не умею дипломатничать. Могу только напрямик. Как дважды два четыре, сразу же сцеплюсь и со шпиками и со всей этой бандой.

Гранде допивает оставшийся в рюмке коньяк и, отмахнувшись рукой, говорит:

— Это точно, я такой! Не могу! Все что угодно, дружище, только не это!

— Отказаться самому еще недостаточно, — продолжает уговаривать Анри, — ты ведь должен понять…

Но Гранде нашел новый способ обороны.

— Скажи, а почему должен именно я? Почему сегодня утром все смылись, а? Нанялся бы кто-нибудь из ваших, вот бы он спокойно на пароходе и поговорил с ребятами.

В общем-то Анри с ним согласен. Но не может ведь он сказать Гранде, что тот прав.

— Сегодня утром стояла другая задача, — нашелся наконец Анри. — Надо было добиться массового отказа. И коммунисты должны были подать пример.

— Рассказывай! — насмешливо возражает Гранде. — А как же поступил твой подрядчик Фофонс?.. Он-то из ваших, он же был в вашем списке во время муниципальных выборов.

— С Альфонсом вопрос особый, — вынужден признать Анри.

— Да, вас не собьешь, — смеется Гранде. — Вы, как кошки, — всегда на лапки падаете. Попробуй вас переспорить — никогда не бываете неправы.

Анри больше не настаивает. Докер, который пришел вместе с Гранде, слышал весь разговор и за спиной Гранде знаками показывает: я согласен пойти, только молчок!

Немного погодя, когда Анри остался один, товарищ Гранде подошел к нему. Ничем не примечательный человек, не хуже и не лучше других.

— Я пойду на пароход, но не стоит об этом кричать на всех перекрестках. Только…

— Что только?

— Я не знаю, что им говорить. По правде сказать, я как-то никогда особенно не задумывался над всем этим. Я даже не вхожу в профсоюз. И уж если говорить откровенно, так я скорее был на той стороне. Поэтому ты мне и растолкуй все как следует.

— Славный ты парень, — только и мог сказать Анри и обнял его за плечи.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В десять часов утра

К десяти часам утра все еще нечем похвастаться. Первая задача, поставленная на маленьком совещании в пивной, — постараться переубедить тех, кто сегодня нанялся на пароход, оказалась нелегкой. Дело щекотливое и требует индивидуального подхода. Все остальное на мази, но пригодится позднее. Если потерпим неудачу с первым заданием.

Все остальное — это значит также летучие пикеты у ворот порта и, главное, у самого мола. Там уже прогуливаются с безразличным видом несколько товарищей. Они ходят парами или, самое большее, втроем, чтобы не дать охранникам повода разогнать их. Они должны сделать последнюю попытку отговорить тех, кто, несмотря ни на что, все же пойдет разгружать пароход. Ну, а если они ничего не добьются таким путем, придется — что тут поделаешь? — применить иные способы воздействия. Ни одному человеку, если только он не похож на этих зверей-охранников, не доставит удовольствия избивать другого человека. Но ведь дело идет о жизни миллионов мужчин, женщин, детей, которых надо защищать от этого парохода. Он не должен, ни в коем случае не должен быть разгружен, вот и все. Если у тебя нет другого оружия, если ты можешь только собственным телом преградить путь к пароходу — ты будешь последним трусом, если не сделаешь этого. Ты должен сказать: через мой труп! И, честно говоря, мало найдется таких, которые решатся на это. Не только из страха. Они придут сюда уже с неспокойной совестью. Пикетчики своими доводами еще больше смутят их. Разве может драться докер с докером ради работы, которую он сам считает гнусной? И если даже силы кажутся, на первый взгляд, равными, то одна сторона подкреплена сознанием своей правоты, а у второй от стыда руки дрожат; у одних взгляд тверже стали, у других — нерешительный, растерянный. И дело здесь вовсе не в характере. То же самое происходит даже с самыми закоренелыми — попадаются и такие, — которые готовы попрать все, чтобы совершить свое черное дело.

Надо было также поднять рабочих на предприятиях. Клебер, явившись в «Промочи глотку», сообщил, что он связался с Местным объединением профсоюзов. Но успеют ли до конца работы, до часу дня, организовать движение протеста и в какие это выльется формы — неизвестно. Все теперь зависело от коммунистов, работающих на заводах, от того, что они найдут возможным предпринять. Надо, конечно, считаться с условиями. Анри не обольщается. Он рассматривает все эти действия главным образом как предупреждение, как подготовку к мощной демонстрации, намеченной на завтра, на вторую половину дня. Они только что приняли об этом решение.

Завтра канун Нового года — не очень-то удачно получается. Но выбора нет. Время выбрал противник. Это не случайность, ведь то же самое было с пушкой. Грузчиков набрали заранее, в субботу утром, на все три дня. Как раз на те три дня, когда предприятия не работают. Три праздничных дня, когда труднее всего мобилизовать большое количество людей для мощного движения протеста. Какой же выход? Примириться с этим и предоставить событиям идти своим чередом? Может быть, и правда отложить демонстрацию на вторник, тогда она будет гораздо внушительнее? Но тут есть опасность — можно опоздать, как те пожарники, не помню из какого рассказа, которые прибыли на место, когда дом уже отстраивался. Впрочем, никто ведь не знает, не понадобится ли организовать еще одну демонстрацию во вторник. Если горючее все-таки будет выгружено, придется отступить на шаг и повести борьбу в другом направлении — срывать транспортировку бензина, агитировать рабочих на складе, шоферов грузовиков — да мало ли что еще нужно будет предпринять.

А пока что ясно одно: надо действовать и действовать немедленно. За весь сегодняшний день, ночь и завтрашнее утро штрейкбрехеры, да если им еще пригонят на подмогу солдат, успеют выгрузить немалое количество бензина. А этого нельзя допустить.

Робер вначале считал, что демонстрацию не стоит назначать на завтра. Послушать его, так никто все равно не будет разгружать бензин, он ручался головой за всех, даже за тех, кто нанялся утром. Даже если они, несмотря на все уговоры, придут на пароход.