Мемуары Мойши - Хельга Графф

– Я знаю!

Парень, оказавшийся бывшим соотечественником, буквально за руку привел нас к воротам нашего временного пристанища, за что мы были ему безмерно благодарны. Стало понятно, что тут полно земляков и даже без знания языка никогда не пропадешь!

Последний день перед отъездом из Гамбурга мы, взрослые, по давней русской традиции отмечали бурно и, разумеется, водкой. За душевными разговорами и не заметили, как в ход пошла вторая бутылка! А с утра, выйдя с вещами на улицу, я просто ужаснулась, увидев общество, стоящее во дворе. Складывалось впечатление, что половина собравшихся – пациенты психиатрической клиники. На моих мальчишках сидели ковбойские шляпы из отдела игрушек, а за пазухой торчали игрушечные пистолеты и сабли. Детские мордашки прятались за веселыми мультяшными масками! Не лучшим образом после вчерашнего бурного междусобойчика выглядели и взрослые. Особенно своим неадекватным видом выделялся журналист Валера, третью бутылку водки вылакавший лично. Он с трудом стоял на ногах, держась за больную головушку, на которой почему-то красовалась шапка с заячьими ушами, а рядом с ним притулились два тряпочных мешочка, куда он сложил подарки для жены и новорожденного, купленные на блошином рынке! И представьте себе, мешки с перепоя упаковал изнанкой наружу! А еще творческий человек, черт побери, пресса! Даже не знаю, как такой безумный коллектив пустили в самолет! Однако позже Валеркины хвалебные дифирамбы в питерских газетах, посвященные нашему гастрольному турне, затаив дыхание, читали всем коллективом. Вот такой оказалась моя первая встреча с Германией!

Всё в этой стране превосходно и замечательно, одно плохо: открываешь окно, а в городе… немцы! Но не всё так безнадежно, как кажется. А вообще-то эмиграция эмиграции рознь. Уехавшим в Америку родные и знакомые пишут письма с вопросами:

– Ну что, как вы там устроились? Как Америка?

– Да всё отлично, – отвечают переселенцы, – мы здесь обожрались, обосрались!

– А как Америка, понравилась?

– Америка? Да черт ее знает, мы же туда не ходим!

Но если они там с Америкой не контачат, то мы тут с Германией должны обязательно подружиться!

Через несколько дней на доске объявления вывесили списки еврейцев, отъезжающих в разные хаймы, где мы должны были дожидаться полного оформления документов для постоянного здесь проживания. Рядом с нами активно тусовалась девица, многодетная мать, которую из-за аномального второго ряда острых зубов Элька прозвала Акулозубкой. Мы здорово перепугались, что придется ехать в лагерь вместе с ней и тремя ее грудными детьми, с которыми пришлось бы возиться по дороге и нам. К счастью, нашими попутчиками стала молодая семья. Они прибыли сюда откуда-то из-под Херсона. Сам глава семейства Гена (жена называла его на украинский манер – Хеня) русский, а его супруга Мира – еврейка. Их старшая дочь Оксана резко отличалась от общительной Эльки своим капризным характером, за что сразу же получила от дочери прозвище «Колебала», потому что за всю дорогу до хайма достала всех!

Микроавтобус въехал в пустынный двор лагеря ранним утром, когда все обитатели, прибывшие сюда раньше нас, еще спали. Вывалившись со своими пожитками, мы пошли оформляться в кабинет к начальнику. Управлял лагерем довольно нечистый на руку (как оказалось потом) господин Шульц, выходец из ГДР. Он прекрасно говорил по-русски и, по-видимому, за такое достоинство и был поставлен на эту должность. Поговаривали, что в недалеком прошлом директор являлся сотрудником органов безопасности ГДР «Штази» (Stasi), а вот теперь охотно приглядывал за эмигрантами, прибывшими с Востока. Нас поселили на верхнем, третьем, этаже. Комнатка была маленькая, но с отдельной ванной, в которой имелась даже душевая кабинка. В общем, устроились с комфортом. Наш летний курортный отдых начался.

После обеда Шульц собрал всех обитателей хайма у себя в кабинете и представил вновь прибывших соотечественников, то есть нас. В лагере обитало одиннадцать семей, которые соседствовали и уживались друг с другом, несмотря на различия в характерах и социальном статусе. Самой развратной и чопорной показалась нам молодящаяся тетка лет сорока, которую все называли Янка-художница. Она проживала со своей дочерью Светой, симпатичной и приветливой девушкой. Художница была женщиной одинокой и очень старалась прихватить тут какого-нибудь мужичонку, будь то местного аборигена или из числа женатых обитателей хайма. Наверное поэтому никого не стесняясь, всегда прыгала во дворе в одном уж слишком откровенном бикини, а проще говоря, в трусах и бюстгальтере, из которого постоянно вываливались ее аппетитные перси.

Обитала тут и командирша своей семьи, гром-баба Верочка. Вместе с ней прибыла и вся ее тихая родня: сыновья Вадик и Толик, муж Петя и невестка Нина. Крепкой рукой и с большим успехом управляла Верочка своим подкаблучным хозяйством, потому что никто, кроме самой Веры Лейбовны, в этом запуганном коллективе и пикнуть не смел. Они, как старообрядцы, жили своей коммуной и в чужие дела не лезли, регулярно зарабатывая дойчмарки, перевозя на собственном автомобиле в город и обратно всех желающих прогуляться.

Наташа и Саша Зубец, молодая семья укро-еврейцев, прибыла аж из самого Киева. Наталья приехала беременной и уже тут родила дочку Катю, которой, когда мы прибыли в хайм, исполнилось семь месяцев. В этого чудного ребенка я влюбилась с первого взгляда. Несмотря на юный возраст, на губах у нее постоянно играла улыбка, и я не припомню ни одного случая, чтобы она плакала. Отец девочки был мрачным еврейским мужичком, а с говорливой хохлушкой Натальей мы подружились сразу и дружим до сих пор. Именно она рассказала нам о правилах и подводных камнях здешнего пребывания. Надо сказать, что из одиннадцати семей, включая нас, девять прибыли из Украины и лишь две из Санкт-Петербурга.

Алик, Таня, их старшая дочь Галя и придурочный, донельзя избалованный младший сын Ваня – наши земляки, но налаживать с нами дружеские отношения вовсе не собирались. Шепот донес слух, что Алик бизнесмен, видимо, поэтому и нес себя по жизни, как типа крутой. Был гордым, отстраненным, совершенно непонятным и крайне неприятным, по сравнению с остальными обитателями хайма. Вокруг него все время крутилась похожая на суетливую белую мышь белобрысая Таня, невзрачной наружности, но с невероятным апломбом. А уж от их сыночка Вани покоя нам всем не было ни днем, ни ночью! По ребенку явно тосковал психиатр, но на эту большую проблему бизнесменистые родители внимания, увы, не обращали.

С Наташей и Сашей Зубец дружила еще одна молодая и пока бездетная пара Саша и Рита. Я не помню сейчас, слышала ли я вообще голос молчаливой Риты, но постоянно лицезрела ее только с сигаретой в зубах. Впоследствии Маргарита родила ребенка, но, к великому сожалению, очень больного. Вот и нужно подумать женщинам, желающим рожать, стоит ли баловаться сигаретами.

Среди семейных пар встречались и одиночки. Эстер, симпатичная молодая женщина с пышной копной роскошных волос, с годовалой дочкой на руках. Она приехала откуда-то из-под Львова, навсегда оставив там мужа-украинца и свою девятилетнюю дочь. Гуляющие по лагерю сплетни говорили, что младшую дочь она прижила с каким-то иранцем, собирающимся приехать вслед за ней в Германию. Как я поняла, Эстер обожала восточных мужчин, поэтому бывший супруг, не простивший ей такого увлечения, не отдал изменщице старшую дочь.

Еще один постоялец – одинокий еврей Миша, – примчался сюда, опять же из Украины, оставив там после развода свою семью. Это был внешне приятный, но довольно странный товарищ, в разговорной речи которого имелось самое главное слово «шо», с успехом заменяющее все остальные слова. С помощью «шо» выражался восторг, сомнение, недоумение, ярость и самое интересное, все его понимали! Мы прозвали нового приятеля Мышо, сделали этакий гибрид от производных Миша+Шо, получилось: «Мышо». Мишка как-то сразу проникся к нам симпатией, правда, подозреваю, в первую очередь, ко мне. Если в лагерь привозили продукты, например, яички или кур, Михаил тут же со всех ног мчался к нам предупредить, поскольку деликатесы быстро разбирали. Впоследствии мы дружили с ним еще несколько лет, пока он окончательно не утомил нас своим обществом.

Самыми большими друзьями мы стали с пожилой женщиной по имени Рахель Соломоновна, прибывшей сюда после смерти мужа вместе с младшим сыном Игорем, которому, впрочем, было уже около тридцати. Здоровый, не лишенный обаяния Гаррик, как звали его здесь, оказался… олигофреном! По его виду и даже речи об этом невозможно было догадаться. Он обожал рассуждать о политике и говорил вроде бы разумные вещи, но вместе с тем, головку имел больную. Не знаю, это ли обстоятельство сыграло роковую роль в отношениях между Рахель и другими обитателями коммуналки или ее незащищенность, но в лагере старушку начали обижать. Выражалось это во всякого рода словесных оскорблениях и ядовитых замечаниях. Понаблюдав за ситуацией, мы решили бабульку в обиду не давать и устроили кое-какой распоясавшейся шушере хороший отлуп, а посему при нас никто из обидчиков не смел в ее адрес и слова пикнуть.