В паутине - Кир Луковкин

Пауку стало тепло, расхотелось бежать в город.

— Я купил отличную гитару из темного дерева, — продолжал мужик-мистификатор, — где-то в Ист-Сайде. Каждый уважающий себя хиппарь должен уметь играть на гитаре, ну, ты понимаешь. Я отправился на западное побережье, давая импровизированные концерты в каждом городке. Пел я в основном из репертуара Дилана и Пресли, кое-что из Роллингов; прямо на тротуаре сидел и пел, за что был неоднократно бит полисменами и криминальными группировками. Правда лупили меня мало, ведь миром тогда правили 60-е, народ с упоением слушал меня. Не у каждого есть деньги на концерт и, думаю, Дилан на меня не обидится: я делал правое дело. А слушали такие же как я, из мещанских семей, стояли в обнимочку, пританцовывали, подкидывали доллар-другой, а потом шли дальше по своим делам.

Постепенно я вошел во вкус, уже сам начал сочинять и играть. Не хочу хвалиться, но людям нравилось. Это тоже Боб? — спрашивали они меня. Да, говорю, из нового альбома. Надо купить, говорили они.

Я ночевал в отелях. В каждом городе проводил в среднем неделю. В некоторые заезжал не раз, меня начинали узнавать. Нет, о карьере артиста я не думал, я вообще ни о чем не думал, старался получить от жизни максимум удовольствия. Не припомню, в каком это было штате, но тогда я проел свои последние сбережения, и предыдущая неделя выдалась на редкость неудачной. Пытаясь заглушить голод, я горланил новую песню собственного сочинения, которую набросал накануне вечером. Какой-то похожий на итальянского дона малый поинтересовался, чья это песня, я ответил, что Роллингов, совсем новая. Он прикатил на роскошной тачке, на черном мустанге с хромированными ободами. Сразу видно, при деньгах. Я не мог упустить такой возможности, неистово пел ему свои старые хиты, я был словно человек-оркестр, дул в гармошку, бил в бубен. А он стоял и слушал, руки в карманы.

— Врешь, — говорит, — Джаггер такие вещи не сочинял.

Я не знал, что ему сказать. Потом я придумал вот что:

— Можно подумать, вы лично спрашивали его об этом.

— Нет. Но без моего согласия у них сейчас не выходит ни один альбом. Они знакомили меня с проектом. Среди подборки этой песни нет, как впрочем и остальных тоже.

Мне не хотелось смотреть ему в глаза. Помню, на автобусной остановке стоял невероятных размеров негр и буквально поедал нас своими глазищами. На улице почти никого не было, солнце припекало, жара, градусов 30, публика морилась в кафетериях, только шныряли вездесущие пенсионеры.

— Вот что, — говорит, — Держи. Надумаешь — позвони. У тебя есть будущее. Он бросил мне в кепку сто баксов и визитку.

Повторяю, я вовсе не собирался становиться еще одной долбанной рок-звездой, из тех, что катаются на лимузинах и снимают забесплатно девок. Мне просто нужны были деньги. Этот пижон оказался крупным воротилой в одной известной звукозаписывающей фирме. Звали его Фредерик Смит. Он предоставил мне студию и музыкантов, поселил меня в хорошей гостинице, а я продал ему права на десять своих баллад. Короче, мы заключили контракт. Наверно этим росчерком, своей подписью я предал все свои юношеские идеалы. Три месяца мы напряженно записывали одну дорожку за другой, сводили звук и репетировали. Диск вышел через месяц, а музыка содержащаяся на пластинке позиционировалась как фолк-рок. Я отправился в турне по стране. А ведь у меня даже не было американского гражданства. Но Фредди все уладил, так что проблем с властями не возникло.

— Вы выступали на Вудстоке?! — подпрыгнул Паук.

— Сейчас не припомню, много я концертов давал. Но название вроде знакомое.

— Ничего себе…. Так это ж самый известный рок-фестиваль в мире!

Пару секунд мистификатор размышлял, потом сказал:

— А, пожалуй, что и был. Там у одного черного гитара загорелась, еле доиграл. Все пальцы себе обжог на левой руке, вот. Исполнители там ширялись, чуть ли не в открытую. Ширнутся — и на сцену. Не знаю, как уж они на ногах держались. Я же налегал в основном на алкоголь: глушил виски, но только после выступления. У меня такое правило.

Я начинал чувствовать себя знаменитостью. Мандража перед публикой не испытывал, мне все равно, перед кем играть — перед тремя наркоманами или стадионом неистовствующих волосатиков. Странное ощущение, когда видишь перед собой море голов. Толпа словно живой организм, а еще она похожа на суп — чем сильнее дашь огоньку, тем быстрее закипит.

Мужик открыл вторую банку и еще одну поставил перед Паком.

— Я…это, не люблю напиваться, — бормочет Паук.

— Чего? Да ты приятель, уже пьяный. Запомни: совесть мучает только алкоголиков. Вот, о чем я? о море человеческих лиц. Представь себе тысячи этих лиц, и все они смотрят на тебя, ждут от тебя волшебства и магии, фокусов, о которых будет приятно рассказывать внукам на ночь. Ведь на моем месте мог оказать кто угодно, ты, например. А вчерашний дворник был бы президентом. Музыка — это магия, магия души. Чем красивее музыка, чем она искренней, тем сильнее волшебство. И так со всем, чего касается рука творца. Видишь коров? Это же чудеса, созданные самой природой! Учись наслаждаться первозданной красотой, видеть в ней скрытый смысл. Все что наделено смыслом, все красиво. Беда в том, что люди перестали видеть чудеса. Люди не хотят их видеть. Людей интересуют мобильники, автомобили и Интернет. Верить — значит предполагать. Видеть — значит знать. Ладно, не забивай мозги.

Мужик облизывает губы, отхлебывает из банки и снова разбивает тишину в дребезги:

— Ближе к концу это напоминало тотальное сумасшествие. Я выпустил пять альбомов, они разошлись сорока миллионами копий, добрая половина прибыли ушла в карман Смиту. Моя музыкальная карьера длилась десять лет, за этот период выросло новое поколение, а старое бесповоротно повзрослело. Моя жизнь превратилась в одно большое выступление, по ночам мне снилось, что я стою в свете прожекторов с гитарой наперевес абсолютно голый и все показывают пальцами и говорят: давайте будем такими же прогрессивными как он! Парни хотели быть мной, я боялся давать автографы — я боялся, что фанаты порвут меня на куски. Девушки хотели от меня детей, каждая пятая заявляла в письме, что у нее непорочное зачатие от моего святого духа, каждая третья угрожала самоубийством. Дальше — больше. Мне заглядывали в рот, каждое мое слово записывалось на пленку, мои высказывания воспринимались особо рьяными поклонниками как заповедные истины. Они перестали видеть во мне простого парня в джинсах и кроссовках. Им нужен был идол, которым я стать не захотел… против меня одно за другим возбуждались дела, истцы требовали от меня алиментов, разъяренные родители призывали сжечь меня на костре в наказание за самоубийства их детей, партнеры требовали неустойку за не до конца отыгранные программы и прочие невыполненные обязательства. Фред требовал от меня участия в пресс-конференциях, рекламе и передачах для домохозяек. Я имел довольно смутное представление о своих правах по договору, поэтому соглашался.