Повседневная жизнь Дюма и его героев - Элина Драйтова

Следует обратить внимание на то, что в жизни так называемых положительных героев действует та же логика. Можно было бы спросить, почему Провидение в лице Эдмона Дантеса не сразу же избавило арматора Морреля от банкротства, а лишь предоставило отсрочку выплат. Наверное, в этом был элемент испытания тяготами жизни, провозглашаемый Монте-Кристо как один из принципов его жизненной философии. Но думается, дело не только в этом. За что вообще страдает Моррель? Почему этот достойный и весьма симпатичный человек, вроде бы всегда старающийся быть справедливым и помогать тем, кому может помочь, вдруг оказывается на грани банкротства и самоубийства? Трудно поверить, что он делает что-то непровиденциальное, иначе говоря, недостойное. Однако обратимся к первым страницам романа. Корабль Морреля «Фараон» возвращается в трауре, и арматор обеспокоен этим. Он спрашивает, что случилось. Дантес отвечает:

«— Большое несчастье, господин Моррель, — (…) мы лишились нашего славного капитана Леклера.

— А груз? — живо спросил арматор.

— Прибыл в целости (…) Вы будете довольны… Но бедный капитан Леклер…

— Что же с ним случилось? — спросил арматор с видом явного облегчения» (Ч. I, I).

По мере грустного рассказа Дантеса г-н Моррель окончательно успокаивается, понимая, что смерть капитана не принесла ему убытков. Он отделывается дежурной фразой: «Что поделаешь! Все мы смертны!» — и вновь переводит разговор на сохранность груза, которая беспокоит его явно больше, чем жизнь человека. Это смещение ценностей в душе арматора и запускает механизм воздаяния за нарушение природной гармонии. Без всякой видимой причины, без козней врагов, а вроде бы по чистой случайности, он постепенно теряет все свое богатство, но зато научается превыше всего ценить преданность окружающих людей. И когда через много лет обедневший Моррель получает известие о гибели «Фараона», его первый вопрос уже не о грузе.

«— А экипаж? — спросил Моррель.

— Спасен, — сказала Жюли. (…)

Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и благодарности.

— Благодарю тебя, Боже! — сказал он. — Ты поразил одного меня!» (Ч. II, VIII).

Именно эта внутренняя метаморфоза, произошедшая с достойным арматором, позволяет ему получить отсрочку платежа, а впоследствии, когда в тяжелых условиях он сохраняет свое бережное отношение к людям, Провидение дарует ему полное спасение. Не будь этого изменения, благодарный Эдмон Дантес вряд ли смог бы спасти своего благодетеля от несчастья.

И наконец, еще одно знаменательное отличие от истории Пико. Неутомимый мститель не пощадил детей Лупиана, которые не были виноваты в случившейся драме. Монте-Кристо, слегка увлекшись своим мщением, тоже чуть было не погубил Альбера де Морсер и Валентину де Вильфор. Однако Провидение не допустило такого развития событий. В последнюю минуту Монте-Кристо сам успевает прийти на помощь Валентине, а Альбер, под влиянием Мерседес, оказывается в состоянии сделать очень трудный выбор и, признав правоту Дантеса в его действиях по отношению к графу де Морсер, предотвращает трагическую развязку.

Таким образом, позвольте не согласиться с теми исследователями творчества Дюма (а среди них, к сожалению, и Андре Моруа), которые считают, что основным двигателем его сюжетов является Его Величество случай. На примере романа «Граф Монте-Кристо» мы уже видели, что у Дюма миром правит исповедимое в своих действиях Провидение, наставляющее человека на путь гармоничного сосуществования с миром и с собственной внутренней природой. В дальнейшем на примерах из других произведений писателя мы убедимся, что от изложенной концепции он не отступает ни на шаг. Но это отнюдь не значит, что случайность в его сюжетах отсутствует. Каково же провиденциальное понимание случайности?

«Случайность — это резерв Господа Бога. Всемогущий вводит в действие свой резерв лишь в очень важных обстоятельствах, в особенности теперь, когда Он убедился, что люди стали достаточно проницательны и умеют взвешивать и предвидеть возможный оборот событий, наблюдая природу и закономерное устройство ее элементов.

Между тем Господь Бог любит или должен любить расстраивать замыслы существ, обуянных гордыней… любит расстраивать замыслы гордецов при помощи явлений им неизвестных, вмешательств которых они предвидеть не в состоянии» («Сорок пять». Ч. III, XIX).

Так что, даже просчитав все свои действия на сто шагов вперед, человек не может обмануть Высшую Справедливость. Гордый герцог де Гиз в романах о гугенотских войнах уверен и в поддержке испанского короля, и в преданности парижских буржуа, но при этом постоянно наталкивается на непредвиденные обстоятельства, не позволяющие ему захватить власть. Ведь действует он не в соответствии с законами Провидения! Наказание постигает и слишком далеко зашедшую в своей мести Миледи, причем ей припоминаются все предыдущие преступления, которые она уже считала погребенными под грузом лет и забвения. Уверенный в своей силе граф де Морсер вдруг оказывается гонимым призраками прошлого и пускает себе пулю в лоб. Само орудие Провидения граф Монте-Кристо, рассчитавший заранее все этапы своих действий, вынужден исправлять собственные ошибки, ибо случайность (любовь Максимиллиана к Валентине) приказывает ему остановиться. Если бы кто-то мог учесть все возможности и полностью отождествить себя с Провидением, то человеку было бы нечему учиться в жизни. И потому Дюма называет «последним словом человеческой мудрости» слова «быть может» («Граф Монте-Кристо». Ч. II, III).

Из всего вышесказанного следует вывод: человек может и должен соизмерять свою жизнь с гармонией мира, выводя его законы из обстоятельств своей жизни. Попав в тяжелую ситуацию, достаточно спросить себя: «Какими из своих поступков я загнал себя в угол?» Занимаются ли любимые герои Дюма самоанализом? Еще как!

Вспомним начало всем известного романа «Три мушкетера». Молодой неотесанный гасконец, у которого честолюбие и высокомерие явно преобладают над умением прислушиваться к окружающему миру, появляется в Менге и сразу же попадает в беду. Обидчивость толкает его в драку, в драке же он теряет единственную имевшуюся при нем ценность: рекомендательное письмо к капитану мушкетеров де Тревилю. Разозленный, он, тем не менее, пока что не задает себе вопросов и едет дальше в Париж. Увидев подле дома де Тревиля своего недавнего обидчика, д’Артаньян опять теряет контроль над собой и на этот раз уже не отделывается потерей письма. Ершистый и неотесанный, он походя оскорбляет одного за другим лучших мушкетеров короля Атоса, Портоса и Арамиса и получает от всех троих вызов на дуэль. Это уже серьезная переделка. Пора бы остановиться и задуматься. Именно это д’Артаньян и делает. В главе IV он не хуже современного психолога-консультанта вызывает в памяти все три ссоры, видит собственные промахи, обзывает себя «безмозглым грубияном» и даже, как сказали бы специалисты, намечает модели своего будущего поведения в подобных ситуациях. И что в результате? Судя по всему, Провидение удовлетворено: дуэль, которая могла стоить д’Артаньяну жизни, уже ни к чему. Вместо нее происходит стычка с гвардейцами кардинала, и недавние противники становятся друзьями: поучись, мол, юнец, теперь у старших товарищей уму-разуму, наберись опыта жизни, сопоставляя себя с другими.

Кстати, дальнейшая эмансипация драчливого гасконца идет по тому же пути. Стоит ему совершить какой-либо недостойный поступок — на него обрушивается каскад несчастий. И д’Артаньян всю жизнь учится ценить других людей. Свою обидчивость он преодолевает довольно быстро, но с другими грехами приходится работать более основательно. Однако постепенно «экологическая ориентация» д’Артаньяна возрастает: в конце «Трех мушкетеров» он научается уже ценить в Рошфоре мужественного противника, и былая бездумная ненависть превращается в разумную приязнь.

«Д’Артаньян три раза дрался на дуэли с Рошфором и все три раза его ранил.

— В четвертый раз я, вероятно, убью вас, — сказал он, протягивая Рошфору руку, чтобы помочь ему встать.

— В таком случае, будет лучше для вас и для меня, если мы на этом покончим, — ответил раненый. — Черт побери, я к вам больше расположен, чем вы думаете! Ведь еще после нашей первой встречи я мог добиться того, чтобы вам отрубили голову: мне стоило только сказать слово кардиналу.

Они поцеловались, но на этот раз уже от чистого сердца и без всяких задних мыслей» (Эпилог).

Что касается уверенности Рошфора в том, что ему было бы легко уничтожить д’Артаньяна, то она разбивается о приведенные выше слова кардинала о «чувстве естественной справедливости». Но реакция самого д’Артаньяна на разговор с Рошфором свидетельствует о поведении уже зрелого человека, чьи поступки соответствуют поддерживаемой Провидением гармонии целого больше, нежели бешеные вспышки эгоистического темперамента.