Суд над победителем - Олег Курылев

Самолет Алекса шел восьмым, замыкая группу. Впереди него на новеньком «Курфюрсте» летел сосед по комнате Эрих Дитмар. Временами низкое утреннее солнце слепило глаза, так что не помогали защитные очки. Еще на Гарце Шеллен приметил на северо-востоке гряду высоких кучевых облаков, которые сегодня были ему как нельзя кстати. Достигнув их и поднявшись выше, он рассчитывал под покровом белого тумана тихо улизнуть, взяв курс на север. Основные баки, заполненные на этот раз «под крышечку» синтетическим бензином «Буна», а также стодвадцатилитровая канистра с водометаноловой смесью для форсажа вселяли чувство уверенности. В случае погони (а это было маловероятно) никакие «Мессершмитты» его не достанут.

Да, теперь определенно все должно получиться!

Накануне поздно вечером, запершись в туалете, Алекс долго рассматривал карту Балтийского региона, позаимствованную им у штурмана пассажирского «Хейнкеля». Он попросил ее под предлогом более детального изучения незнакомого ему театра военных действий. От остальных эта карта отличалась тем, что содержала часть шведской территории в районе островов Готланд и Эланд и была достаточно подробной. Он долго прикидывал где лучше осуществить посадку во время побега. Из разговоров Алекс узнал, что на западном побережье Готланда в районе города Висбю есть небольшой аэродром. Некоторое время назад там совершил вынужденную посадку один из самолетов эскадры «Зеленое сердце». Пилот, разумеется, был интернирован, а среди летчиков на Гарце тогда возник тихий спор: вынужденной ли была эта посадка? Нехорошие подозрения усилились, когда еще один летчик, назначенный командиром 8-й эскадрильи взамен погибшего накануне, вылетел на Узедом с аэродрома Розенборн, что в тридцати километрах от Бреслау, но к месту назначения не прибыл. Его самолет был опознан системой «свой-чужой» одной из зенитных батарей недалеко от побережья, после чего пропал, не послав никаких сигналов бедствия. Летчика звали Вильгельм Визе. На его счету было двадцать личных побед.

— Визе нечего бояться, — сказал кто-то в столовой за завтраком, — его жена и сын погибли, а, кроме них, у него никого нет.

Шеллен смекнул, что речь идет о карательных действиях гестапо в отношении тех, кто бежит к нейтралам или чья вынужденная посадка на их территории внушает подозрения. В Хемнице Эйтель рассказывал о случае с экипажем «Хейнкеля», который, сбившись с курса, да еще с поврежденным передатчиком, во время снегопада залетел в Швейцарию. В информационных листках люфтваффе было сообщено, что все члены семей этих летчиков, включая младенцев и стариков, арестованы.

Алекс, конечно, знал, что возле каждого более или менее крупного шведского города имеется взлетно-посадочная полоса. Прекрасными аэродромами оснащены Мальмё и Гётеборг, а, к примеру, стокгольмский Бромма считается одним из лучших в Европе. Но он знал также, что слишком долго барражировать в небе нейтрального государства очень небезопасно. Сорок пятый год — не сорок первый и не сорок второй, когда это нейтральное государство, скрепя сердце, мирилось не только с полетами люфтваффе над своей территорией, но и пропускало по своим дорогам тысячи немецких солдат в сторону Норвегии и обратно.

Но главное не в этом. Главное в том, что он, наконец, в воздухе! Алекс испытывал такое наслаждение от полета, какое охватило его, пожалуй, лишь однажды — во время первого самостоятельного управления учебным «Гладиатором» над мирными пастбищами под Десфордом. Только теперь он был свободен как никогда — ни инструктора за спиной, ни команд диспетчера с земли. Теперь даже война не связывает его обязательствами перед кем-либо. У него нет командира. Сейчас он повернет штурвал и…

И что? Будет ли это бегством из плена? И в плену ли он сейчас, после всего, что произошло с ним в Хемнице?

Алекс задумался. Вот он, живой и, что немаловажно, совершенно здоровый, летит в исправном истребителе с полным боекомплектом снарядов к трем его пушкам и с полностью снаряженными лентами к двум его пристрелочным пулеметам. Впереди него те, против кого он воевал более трех лет как истребитель, а после лечения продолжил свою борьбу, оставаясь в рядах Королевских военно-воздушных сил. Неважно, что на нем вражеская куртка с лейтенантскими шевронами на рукавах и что сидит он во вражеском самолете. Такое ведь уже бывало. Он уже нарушал правила войны и еще в сорок третьем, согласно этим правилам, не мог в случае пленения рассчитывать на пощаду. Так кем же он был сейчас: солдатом, присягавшим своему королю, и офицером, которого никто не освобождал от воинского долга, или военнопленным, готовившимся совершить побег? Шеллен поймал в прицел «Мессершмитт» Дитмара и секунд десять держал его в перекрестье. Он включил электросистему управления огнем и прикоснулся подушечками больших пальцев к кнопкам гашеток. Стоило чуть-чуть нажать, и бедняга Эрих даже не успеет понять, что случилось. Другие тоже не сразу сообразят. Они примутся бешено крутить головами в поисках советских «Лавок» и «Яков», и в это время он сможет сбить еще одного. А потом — сбросить ракеты — ив сторону, в туман, и это хороший шанс. «Фокке-Вульф» всегда оторвется от «Мессершмитта», а уж этот-то и подавно. Возможно, именно так должен поступить британский солдат со своими заклятыми врагами. Особенно если это солдат сэра Харриса. Алекс вспомнил строки из листовки маршала: «…мы будем преследовать вас безжалостно… то, что вы пережили, несравнимо с тем, что ждет вас впереди…» С другой же стороны, если он только бежит из плена, то согласно тем же правилам может подделывать документы, переодеваться, красть деньги и вещи, говорить неправду, угонять автотранспортные средства и при всем при этом формально оставаться под защитой Конвенции. Максимально, что грозило ему в случае поимки, — дисциплинарное наказание. Но сделай Алекс хотя бы один выстрел, он тут же перешел бы в категорию военных преступников. Да и как можно выстрелить в спину тому, кто доверил тебе как раз ее — эту спину — прикрывать? Ведь когда-то в сороковом, когда они не были еще озлоблены, большинство истребителей, сбив вражеский бомбардировщик и наблюдая за его падением, ждали, не раскроются ли белые купола парашютов. И когда те раскрывались, они с легким сердцем улетали прочь.

А может быть, не то и не другое? Он и не солдат, и не военнопленный. Он — перебежчик? Только враг, к которому он перебежал, еще не знает об этом. Но нет. Перебежчиком Шеллен себя не считал. Спасая одних и помогая врагу сбивать при этом своих товарищей, он действовал не в интересах той или иной стороны. На одной чаше весов тогда лежали жизни тысяч детей и женщин, на другой — экипажей нескольких самолетов, состоящих из взрослых мужчин, смерть которых была вполне естественным итогом выпавшего на их долю пути. А, поскольку гибель тех или других в военном плане ровным счетом ничего не решала, а в плане высшей справедливости была несоизмерима, он и поступил так, как должен был поступить не британский солдат и не немец, а человек, лишенный национальности и не связанный условностями долга, как некий гражданин мира, действовавший по принципу минимизации мирового зла.

Что ж, все эти рассуждение в который уже раз не способствовали его внутреннему удовлетворению и не вносили никакой ясности. Он понимал только, что попал в ситуацию нелепой неопределенности и нужно попытаться просто не морочить себе голову.

Алекс убрал пальцы с гашеток и огляделся по сторонам. Облачный фронт приближался гораздо стремительнее, чем можно было ожидать. При этом происходила его быстрая трансформация. Алекс видел, как на востоке под кучевыми облаками образовываются низкие разорванные облака «плохой погоды», окрашенные в желтоватый цвет. Сняв защитные очки, он стал внимательно вглядываться в даль прямо по курсу и постепенно явственно различил, что там кучевые облака, преобразовавшись сначала в слоисто-кучевые, уже становятся грозовыми. Было видно, как от них к морю потянулись серые дождевые пелерины. Несколько раз сверкнуло. Алексу припомнился обрывок услышанного им еще во Фленсбурге разговора о том, что апрельские дожди и грозы в этом районе — обычное явление.

Поблескивая крыльями в последних лучах уходящего в тучи солнца, 4-я эскадрилья, взяв восточнее, шла теперь над самой береговой кромкой прямо на грозу. Море и земля внизу находились уже во власти тени.

«Пора, — прошептал Алекс, — если не уйду прямо сейчас, я не то что посадочную площадку, Скандинавский полуостров не разгляжу».

— Садовый забор[7] шестнадцать, — раздалось в наушниках. — Как поняли?

— Виктор!

— Виктор![8]

Командиры звеньев подтвердили получение приказа идти на посадку, а Алекс принялся вспоминать, какой аэродром зашифрован под номером шестнадцать, но безуспешно. В этот момент солнце стало медленно меркнуть. Истребители, накренившись на правое крыло, начали поворачивать на восток, набирая высоту. Алекс отключил радиостанцию и тоже повернул штурвал, но влево. Совершив разворот на 65 градусов, так что стрелка его компаса показала строго на север, он резко пошел вверх, снова освещенный солнцем. Точку смены курса он рассчитал, зная скорость и время. На его часах было 8-15.