Старые усадьбы - Николай Николаевич Врангель

для истории строительства в России.

Первые крупные дворцы-усадьбы были воздвигнуты заезжими иностранцами, так как они больше русских архитекторов строили в городах и, естественно, получали заказы от богатых вельмож, желающих иметь дворцы среди сельской природы.

Можно, наверное, сказать, что Растрелли-сын, обстроивший пол-России, должен был иметь заказы и от русских помещиков, хотя большинство теперь приписываемых ему в имениях построек не имеют решительно ничего общего не только с ним, но даже с его школой.

Впрочем, весьма вероятно, что маленький охотничий домик Елизаветино, находящийся по Балтийской дороге недалеко от Петербурга и ныне принадлежащий В. Н. Охотникову, действительно построен автором Смольного, Пажеского корпуса и Зимнего дворца. Но даже и этот очаровательный архитектурный каприз частично изменен и, будучи совершенно переделан внутри, очевидно, не может считаться Елизаветинской усадьбой. От построек иностранцев второй половины XVIII столетия сохранилось больше достоверных сведений. Известно, что Ринальди строил Батурин (1755) для графа К. Г. Разумовского[31], Деламот — Почеп[32], Фельтен — дворец Чесменский[33] (1780), Вальи (1788) — Кусково[34], Кваренги — Степановское[35], Ляличи[36], Останкино[37], усадьбу М. П. Миклашевского в его черниговском имении[38], дачу князя Гагарина[39], Менелас — Яготин[40]. К сожалению, большинство этих имений погибло, а то, что сохранилось, частью изменено. Однако почти во всех помещичьих усадьбах замечаются явные черты вполне определенных вкусов их обитателей. Вся вторая половина XVIII века и все царствование Александра I были господством стиля empire, и тогда все дома не только в городах, но и в имениях строились в этом типе. При этом далеко не всегда русские самодуры считали нужным обращаться к опытным архитекторам за советом. Часто дома строили сами помещики, без помощи архитектора, «как придется». Вигелъ рассказывает, что его отец был одержим манией строительства и, не имея никаких познаний по архитектуре, сам строил у себя и церковь, и дом[41].

В книге «Начертание художеств», изданной в 1808 году, помещен любопытный анекдот, характеризующий отношение помещиков к архитектурным постройкам в их имениях: «Один русский художник чертил план зданию для зажиточного помещика, и несколько раз перечерчивал; ибо помещик находил тут худой вид кровли, там столбы не хороши. „Да позвольте вас спросить, — говорит зодчий, — какого чина или ордера угодно вам строение?“ „Разумеется, братец, — ответствует помещик, — что моего чина, штабского, а об ордене мы еще подождем, я его не имею“. Тут-то зодчий увидел, что имеет дело с невеждою упрямою и тщеславною»[42]. Этот рассказ, приведенный как анекдот, в сущности, вполне правдоподобен. Ведь построил же помещик Дурасов свой подмосковный дом Люблино в виде ордена св. Анны и со статуей этой святой на крыше — в память получения им давно желаемого отличия. И, что всего курьезнее, дом вышел совсем красивый и до сих пор является одним из милых подмосковных памятников не только русского чудачества, но и вкуса.

Параллельно с увлечением строгими формами классицизма, так оригинально и в то же время хорошо идущими к русской природе, в последней четверти XVIII века стали возводиться во множестве постройки более экзотического характера, так как все, что шло вразрез с прямыми линиями empire, казалось тогда замысловатым, причудливым и сказочным. В типе готики a la Louis XVI, если можно так выразиться, построена Чесма (1780) Орловым, Вишенки (1769) — Румянцевым[43], Островки — Потемкиным. В 30-х годах XIX столетия при увлечении романтизмом множество помещичьих усадеб были также построены в так называемом «рыцарском» стиле, наподобие замков феодальных, но все же русское дворянское гнездо всегда мерещится нам античным зданием с рядом белых колонн, греческим храмом в саду, и тем же языческим храмом представляется нам захолустная помещичья церковь в старых имениях. И, как ни странно, но этот прежде чуждый нам стиль привился и сроднился с реформированной Россией ближе и дружнее, чем «боярские хоромы», которые умерли со смертью Алексея Михайловича. И вся древняя Русь манит и влечет нас только как красивая и причудливая загадочная сказка, которая когда-то снилась наяву.

В стиле домов разбивались и сады помещичьих усадеб. Георги пишет: «Все большие сады имеют знатный лес, древнейшие — в голландском вкусе, с прямыми, частью покрытыми дорожками аллеями, и новейшие — по аглинскому расположению, с извивающимися дорожками в лесу и кустарнике, с каналами, островами и пр. Большее число оных имеют подле увеселительных лесков также открытые увеселительные, великолепные, и частью плодоносные сады, иные с оранжереями и пр.».[44] В царствование Елизаветы в пригородных дачах графини Бестужевой и барона Вольфа[45] проводились аллеи и стриглись деревья еще по традиции Ленотра, потом появились прихотливые капризы Надеждина, «бриллиантового князя», потом уютные и самодурные бессистемные помещичьи затеи…

Любовь к земле, к саду, к деревьям — ко всей природе — была всегда сильна у русского человека. Ленивые помещики никогда не ленились, когда дело доходило до садов, и все приказания, сохранившиеся в «домовых конторах», показывают, как Румянцев, Разумовские, Шереметевы и даже бездушный Аракчеев любили, холили, берегли природу и заботились о своих садах. В 1816 году Александр Воейков перевел «Книгу о садах» Делиля и дополнил ее описанием русских парков[46]:

Пример двора священ вельможам, богачам; Во всех родилась страсть изящная к садам: В Архангельском сады, чертоги и аллеи — Как бы творение могущей некой феи, За диво бы почли и в Англии самой. Село Кусково, где боярин жил большой, Любивший русское старинно хлебосольство, Народны праздники и по трудах спокойство. Люблино милое, где легкий, светлый дом Любуется собой над сребряным прудом.