Конан и призраки прошлого - Дункан Мак-Грегор

«О, Митра… — застонал стрелок от невыносимой боли где-то под сердцем. — Нет, не Митра. Эрлик! — поправил он себя. Именно Эрлик, его любимое божество, требует очищения через страдания… — Так вот оно, Эрлик! Вот истинное страдание! Я любил ее всю жизнь, хотя видел лишь трижды, хотя она так давно покинула этот мир… Все, что я делал и чем я жил — я дарил ей… Не было дня и не было ночи, когда б я не помнил о ней: и в цепях на галере, и в руках стигийского палача под мрачными сырыми сводами подземелья, и в яростных битвах с кешанскими дикарями, и за кружкой пива с Гаретом…»

Да, и Гарет. Сквозь мутную пленку, затянувшую глаза, он смотрел на гибкую фигурку Белит и словно рассказывал ей о Гарете. Тогда он был атаманом зуагиров и как-то в пустыне, что лежит за горячим, прожженным насквозь до земли раскаленным солнцем, высушенным ветрами городом Эруком, он подобрал Этея. Чудом спасшись из стигийского плена, стрелок сумел переплыть Стикс, одолеть горный перевал и пройти большую часть пустыни. Но — без глотка воды, с растрескавшимися губами и ртом, забитым песком, с обожженной кожей, лопнувшей на плечах и спине, он должен был остаться навсегда в горячих песках, если бы не Гарет. Друг, брат… Он перебросил тогда изможденное и, вероятно, легкое как щепа тело Этея через седло, свистнул своим зуагирам, и они помчались дальше, к Хаурану. Лучше бы им было свернуть к Кофу!

Стрелок скрипнул зубами, вспоминая, как спустя лишь день в лагере появился киммериец. Гарет снял его с креста за два полета стрелы до Хаурана; тот был измучен не меньше Этея, еще не пришедшего в силы после скитаний по пустыне. Но он быстро поправился! Что он сделал с Гаретом — стрелок не знал до сих пор. Он знал лишь одно — и даже этого было бы достаточно, чтобы без сомнений отправить варвара на Серые Равнины, — он знал, что однажды Гарет исчез, а вместо него во главе зуагиров встал подонок киммериец… Тот самый, которого любила Белит! Тот самый, который плавал с ней вместе на ее пиратском корабле, а потом она погибла, а он — жив! До сих пор жив!

О, Эрлик! Не хватит ли испытаний? Не хватит ли боли и незаживающих ран? Вот и Белит исчезла, не выдержав его рассказа… Так пусть же разорвется сердце, если закончился отпущенный ему срок! Глаза Этея наполнились злыми слезами, он открыл рот и тонко, жалобно, словно щенок, завыл.

С рассветом, когда божественный глаз Митры озарил все вокруг мягким розовым светом, балаган тронулся в путь. Ленивый хозяин, восседавший на козлах первой повозки рядом с Михером, гордо окидывал взглядом родные окрестности. Он выпятил грудь и поджал губы на случай, если его узрит кто-нибудь знакомый; увы, знакомых вблизи не наблюдалось, зато собаки, вылезшие из канав и кустов на скрип колес, хрипло и яростно облаивали путников вплоть до самой дороги.

Михер клевал носом, не обращая ровно никакого внимания на величественную красоту края. Из повозки доносился могучий храп толстяков и поскуливание Кука с Лакуком, сонное бормотание Мадо, могучее, с присвистом дыхание Леонсо — все спали, и только ленивый хозяин, по выезде из деревни потерявший свой гордый вид, с тоскою смотрел на высокие стройные пальмы, зеленый ковер травы, по коей от тихого ветерка плавно пробегали волны, далекие, просвечивающие сквозь мутную синеву горы. Скоро ли он вернется сюда, и вернется ли? Впереди был долгий, почти бесконечный путь по неведомым странам, по городам, каждый из которых жил своей, особой, отличной от других жизнью; впереди были встречи и расставания, радости и печали… И вдруг Играта охватила такая смертная тоска, что он чуть-чуть не соскочил на землю и не помчался во весь дух назад, домой. На миг показалось, что только там — жизнь, а все иное — мрак и пустота. Он сцепил пальцы до онемения, зажмурился, замотал головой, отгоняя неясные, а потому ненужные ему чувства, и… все прошло — так скоро, что Играт разочарованно сморщился: он не успел еще насладиться новыми для него ощущениями…

— Эй, парни? Ленивый хозяин обернулся. Рядом с повозкой шел старший сын Леонсо Ксант — с широкой, до ушей улыбкой, беспрестанно убирая ладонью со лба прядь иссинячерных волос, слегка прихрамывая на правую ногу. Он махнул Играту и, поровнявшись с ним, взялся рукой за ободранный край повозки.

— И тут все спят! — весело сказал он, подмигивая вознице. — А я хотел в кости сыграть. Ну и скука!

— Тш-ш-ш… — испуганно зашипел ленивый хозяин. — Не разбуди их…

— Ха! Этих скотов и палкой не разбудишь. Вот у нас на корабле…

— На каком корабле?

— На «Прима андецци». По зингарски значит — «Первая звезда». Мой отец купил его у герцога Мазелла Ипси, не слышал о таком? Ну, откуда тебе, деревенская мышь… Ты кроме Тарантии и не бывал нигде? А я родом из Кордавы! Так вот, когда мой отец пошел ко дну…

— Как «ко дну»? А Леонсо кто же?

— Мой отец! — потерял терпение Ксант. — До чего ты тупой, приятель. Уж и не знаю, как с тобой говорить… Ко дну! О, Митра! Да просто разорился! Понял теперь? Так вот, «Прима андецци» пришлось продать одному купчишке. Низенький такой толстяк, сопливый вечно, на нашего Михера похож…

— Он тебе наболтает сейчас, — ясным голосом произнес вдруг Михер и сумрачно посмотрел на старшего сына Леонсо. — Как он на корабле надрывался от ночи и до ночи.

— И надрывался! — взъярился Ксант. — Тебе-то откуда знать, свинья!

— Сам свинья и бычий хвост, — невозмутимо ответствовал колобок.

Ксант надулся и побагровел; ленивый хозяин, разделявший своим крепким телом обоих петухов, с ужасом почувствовал, а потом и услышал, как с грохотом и свистом из седалища его вырвались позорные звуки, и — побагровел тоже. Михер же, недоуменно взглянув на соседа, вдруг хрюкнул, сообразив, в чем дело, хватанул ртом воздух и, визгливо гогоча, привалился к плечу смущенного Играта. От смеха кровь прилила к его лицу, так что цветом он теперь нисколько не отличался от своих приятелей.

— Ну, парень… — вытаращив глаза, пробормотал Ксант. — Помнится, ты толковал, что ничего не умеешь делать? Да такой песни я в жизни не слыхал! Народ будет носить тебя на руках! А ну, попробуй еще разок!

Играт потупился, чувствуя, как ярким пламенем загораются уши, затем скосил голубой глаз на плачущего от смеха Михера и… И попробовал.

Глава 4

Весь день, пока решались те или иные дела, Конана тянуло на конюшню словно голодного к ломтю хлеба: перед глазами так и стоял гнедой трехлеток, красавец с пышной гривой и тонкими, но сильными ногами. Наконец освободившись от государственных забот, король спешно покинул зал и, перешагивая через три ступеньки, спустился вниз. Но здесь его остановил Паллантид.