Красная Книга правды - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упрёки посыпались в мой адрес: Ты, такая-сякая. Ты сама кто? И как зовут? Ты Никто и звать Никак! И ещё разная куча: ты перелицевала, переняла, перефразировала, перепрыгнула, схватила зубами, присосалась, сэпигонрила. Вообще, мыслей у тебя ноль.
Вот что ответила я: «Милена! Господь с тобой! Я до компьютера лишь вчера добралась – в лесах была, дремучих. Мы же с тобой – приятельницы. Часто выступаем вместе, рядом! Ты мне в любую минуту можешь позвонить да и живём мы через пару кварталов друг от друга. Чего же меня камнями-то закидывать? Кроме меня некому что ли? А Екатерина Добровская, Стас Афонский – это тоже я что ли? Твои прямые враги (см. Ф.Б). Я, наоборот, тебя везде защищаю, от врагов отбиваю, стараюсь оградить, предупредить. Ну, так нельзя – грубо, цинично. Видно, кто-то очень хотел нас рассорить…Давай увидимся. Созвонимся! Ну, не надо мне так делать больно. После всех этих диалогов – хоть в церковь иди, отмывайся!»
Но иногда я думаю, что виновата! Да.
И за Гиви виновата. И за Стаса. И за Екатерину. И за себя.
Не надо было вообще реагировать. Пройти мимо. Действительно надеть маску. Сейчас можно. Тогда в четырнадцатом году нельзя. Сама Милена не видит своих недостатков, думает, что идеально-гениально-универсально.
Но где же гениально-то? «Богородица сложила ручки, смотри прямо. Не мучай, не мучай…» Сразу скажу – сложила руки. Ручки – авторучки. «Вот безгласо кошу…» Это вообще никуда не годится. Косят лишь траву. Ляпов много. И воспритятие критики – аховое. Сразу истерика.
ПОЭТОМУ мной написана статья:
«МЫ ПРОСПАЛИ АРМАГЕДДОН»
Сны, сны наши богатые, солнечные, странные. Что это? Работа мозга. Обман природы. Нечто армагеддонное? Запредельное?
Сны, усыпанные звёздами, их оранжевыми цветами, их мгновенными всполохами. Сны есть, а звезды давно погасли. Но они продолжают светить. И поэтому нам не погибельно. Ибо мы видим их исцеляющий, но давно погасший свет. То есть то, что погибло, но даёт исцеление. Армагеддон – это тоже гибель на высокой библейской вершине הַר מְגִדּוֹ хар Мегиддо!
Вижу, вижу, как люди взбираются на эту гору, целые города волокут за собой, дома свои, улицы, площади, машины, семьи. И детей-стариков. Вся жизнь – это движение ввысь в гору.
Литература – это тоже Армагеддон внутри себя. И спасается, и гибнет одновременно. И всходит, и рвётся в пучину. И видят это люди, и одновременно слепнут. И слышат, но не разберут смыслов. И берут себе, и кидают сразу же – ибо горячо, обжигающе.
Критика – это очищение. Это разговор начистоту. Ибо обросли мы ложью, лестью, подхалимством. Критикующий – одинок. Раскритикованный тоже. Но надо ди обижаться на критику? Как её воспринимать, соглашаться? Как отделить ангелов от демонов, как продолжать нести свои города туда же на гору Мегиддо? Когда тяжесть давит на плечи, камни на грудь, когда словно лежишь в глуби этой горы и давишься вмурованным плачем своим?
Не все умеют правильно воспринимать критику. Кто-то обижается смертной обидой и отталкивает критикующего. А ведь это всего-навсего правда, рвущая пределы. Когда уже невозможно молчать, ибо там наверху, на горе ожидают тебя для спасения. Критика очищает, снимает покровы, дает возможность родиться – в слезах, в боли. Потому что армагеддон это не только смерть, но и жизнь новая, которая следует за спасением. Сама критиковала – сама раскритикована. Но моё эстетическое чувство страдает, если я не выскажу правду, утаю, промолчу. Мне становится армагеддоно, мне становится погибельно. И я понимаю тех людей, кого покритиковали. Ибо человек, работающий со словом, обижается именно на слова. И это старо, как мир. И вся наша отечественная литература сплошная война, то там, то тут летят снаряды, каждому снаряду – по городу, каждой мине – по человеку. Беспощадно. Горько. Вынужденно.
Зато правдиво. Сколько можно спасаться ложью? И всякий ли критикующий – враг твой?
Но давайте про четырёх всадников апокалипсиса. И когда эти всадники примчатся? То ли это суперкомета, сжигающая нас, либо супернаводнение, либо смертельная эпидемия, либо люди сами себя погубят при помощи третьей мировой войны. Как отгородиться, очиститься? Как сплести панцирь? Как сохранить, сберечь сокровенное? Как уметь не копить обиды? И, наоборот, пойти и расцеловать критикующего в щёки румяные?
Полезнее – расцеловать.
Меня часто и много критикуют. Не успеваю уворачиваться. Поэтому иду и варю варенье. Злобному критику – яблочное, умеренному – сливового, не приемлющему – вишнёвого, ненавидящему – смородинового. Одна женщина, колеблющаяся между да и нет, написала мне, что хочет грушевого. Хорошо, пошла я и посадила саженец белой, сочной, дивноцветущей груши. Будет расти пять лет, а варенье появится нескоро – лет через семь. Жди! Жди моя хорошая! А пока возделываю терновник, чёрную рябину, акацию розовую, где каждый цветок – пятистворчатый. Кстати, варенье из роз тоже вкусное. Им угощу самых-самых не признающих меня. И мои произведения.
Многие считают, если критикует, значит завидует. И что «блаженны кроткие», ибо они спасутся. Но критиковать можно кротко, ненавязчиво, не напрямую, вскользь, то есть критиковать, хваля, лишь намекая на некий диссонанс, но при этом вытягивая удачные строфы, вынимая блестящие метафоры, неся в ладонях истинно прекрасное, даже если его всего с горстку. С зёрнышко. С семечко. Авось, прорастёт сквозь гранитные камни города, сквозь костяную грудь.
А ещё, дабы не обижаться, не раздражать своей обидой, надо песню знать…
Наизусть её петь.
***
Если хочешь делиться на мир и войну – не делись!
Это так больно, когда в твоём теле созревшие раны
жаркими букетом цветут – роза, кашка, ирис.
Бьют барабаны!
Гуленьки-гули! Давай отмотаем в другой
век! Даже в эру другую, где звёзды в ладонях:
спамит Гомер. Спамят греки. И грезит прибой.
Троя – на месте! И мир ещё ветрено-сонен!
Всем эмигрантам не выдали виз. И Парис
жадный до нег, до жены самого Менелая,
где-то в бесчисленных дебрях провис и завис,
«Зевс» – это общество в пользу защиты трамвая…
О, наши войны Троянские! Голод, разруха, пожар!
Пахнете жаждой наживы вы, кровью и потом!
Мы не убиты ещё! Но поранены. Сед, млад и стар.
Свой – свояка. Брат – на брата. И скачут галопом!
Где этот горний и где этот чистый был свет?
Где эту тьму вы черпали из нор да из схронов разверстых?
Мы разделились. Кричал я, вопил я
