Красная Книга правды - Светлана Геннадьевна Леонтьева

Сколько раз поддерживала? Приходила на концерты, собирала народ. Увозила на своей машине. Старалась. И вдруг – удар в спину – ты такая сякая, грязная, гадкая… Обидно и несправедливо. Но не в этом боль. Здесь И СЕЙЧАС БЫЛ РАЗБОР ПО СУТИ. Или вы не читали поправок к конституции о фашизме, нацизме? Но никто не опускается до того, чтобы писать заявление в суд, а наоборот, советуют честно и объективно. И ничего бы не случилось с госпожой, если бы она просто ответила людям. Снизошла так сказать до нас, низких и гадких, бездарных, графоманов, бестолочей, до Никто и Никак. Хорошо, если Вам так надо, а то суда боюсь, аки огня – ужас, как гениально, отвратительно велико. Теперь легче? Слаще? Но правда-то иная, она в том, что дар – не резиновый. Он не растягивается. Наоборот, налицо – потеря дара. Как ребенка, как самое нужное, как нечто драгоценное, что не купишь и никакими премиями брешь не зашьёшь, не заштопаешь. Небо, молю, чтобы всё наладилось, чтобы вернулось утраченное. До горьких слёз. А Вам всем, защищающим, много всего и множество, чтобы множилось. Не повторяйте ошибок чужих. Не бегайте за премиями и за славой. Всё это лишь пустота. Пустота пустот. И простите, если кому было неуютно. И если кого обидела.»

Но никакие увещевания по поводу «критика, что как птица, летит на острый шип, чтобы извлечь неимоверную мелодию, от которой замирают сердца», никакие слова, ничего не помогало.

Милена Бла твердила одно: что ей завидуют, подражают, у неё списывают, её не понимают, она первая, а все иные лишь стремятся занять священное царское ложе.

И эта книга…странная, совершенно пустая, с какими-то волками, лешими-оборотнями, авантюристами, солдатами вповалку, с якобы моими телодвижениями, каким-то развратом и тасканием по притонам…даже не пойму, что это? Впадины, низины, болото, провалы в мозгу? Это была не я. Не моя жизнь. Лишь мои исковерканные, вымаранные, искровавленные лоскутья стихов. Они беспомощно повисли на голых строчках, на колючках, на терновнике речей Милены. Строчки, вырванные из текста, выгвозденные, измочаленные, обрубки их ручек-ножек, голые пятки, жилы выдранные, как недовешенные эмбрионы в формалине.

Наверно, можно было обратиться в суд. Но мне жалко было эту женщину. Что-то невообразимо больное, что-то горькое, как желчь, выливалось из её проваленного рта. Зубы были с червоточинами, передний желтоватый осколок качался.

Подходить, спрашивать бесполезно.

Я её увидела с мужем и прошла мимо.

А тут как-то не выдержала и подсела к ней. Спросила что-то… мол, Милена, ты людей, вообще, любишь? Она ответила, что да. Затем начала говорить про редактора, что он развратник и любит женские тела. Я хотела перевести разговор про примирение, замирение, замалчивание, про топор войны, зарытый, про тропу войны, не заминированную. Я говорила скороговоркой, чтобы побыстрее, чтобы уложиться в несколько значительных фраз. Но она в книге написала: Этасвета целовала мне руки. Хватала каждый палец…

Нет, не целовала. Не хватала. Не думала даже об этом. И про любовь спросила не про лесбиянскую. А про обычную литературную. Ни какую иную…

Самая смешная сцена в книге: мой приезд к ней домой. Как я якобы пробиралась по шаткой лестнице, и как скрипели деревянные половицы, как я проваливалась в зеркало, как входила во тьму. Затем вернулась из преисподней. И ещё попала в хоспис, и там снова целовала руки Милене. Так я скорее губы вырву, нежели буду лобызать чужие потные ладошки. Да ещё женские! У меня есть иные дела поважнее: семья! Дети! Муж Саныч! Но в книге я лобызаю и лобызаю. Тьфу ты!

Я сплюнула. Вот прямо сейчас.

И ещё раз тьфу! И трижды тьфу!

ПРАВДА, ПРАВДУШКА МОЯ

В литературный кружок на Автозаводе привёл меня Иван Борькин. Это было в конце восьмидесятых прошлого столетья: «Да, я из прошлого, двадцатого я века…»

Никогда не говорила о себе в соцсетях: «Я вкалываю день и ночь». «Тружусь не покладая рук». «Надо закончить повесть, чтобы успеть подать на премию»

Труд писателя – это кайф. Сплошное высоковольтное удовольствие. Вечный блюз. Золоторудный экстаз. Это, как любовь. И это, когда ночью всякое такое сладострастное. Когда я понимаю, что получилось стихотворение – именно то, что я хотела. И меня вывело в космос, это, как зачатие дитя – внутри всё сочится, растёт, колышется. В животе бабочки. Груд наливается. Соски набухают.

Не хочу спорить о Бла-бла, как о прозаике. Но вот о поэте я бы поспорила. Вообще, поэзия бывает разная. Каждый идёт своим путём. У кого-то сразу и много, с ранних пор и удачно. А вот есть развитие поступательное. Пошаговое. Но зато творчество не истончается, его слой не уменьшается. А есть такие, кто выплескивают всё и сразу. Милена Бла выплеснулась ещё лет тридцать-сорок тому назад. Вошла она ярко, густо, большими выпуклыми мазками, сочными ярмарочными красками. И вдруг – надлом. Что-то хрустнуло, сломалось. И вот хребет творчества перебит, кровоснабжение потеряно. Позвоночник не сросся.

Меня тоже ломали. До боли. До ссадин. До ран. Но то ли я хорошо уворачивалась, то ли характер не такой злопамятный, то ли просто путь иной. Цель. Космос. И вообще я вспыльчивая, но отходчивая. Мне становится жалко человека. Ну, да, ну слабо, но ведь старался, тужился, пыжился. Вообще, у меня врагов нет. На работе я старалась ладить со всеми. В сообществе писателей тоже. Хотя там единства нет. Союз так вообще раздербанили. Были такие «дерьмократы», либерошня, соросичи. Они и сейчас сесть. Кишат кишмя. Я стараюсь не лайкать им в соцсетях, избегать общения. А если уж приспичит, начинаю бороться. Но они, как саранча напрыгивают, начинают меня покусывать. Приходится банить.

Итак, Ваня Борькин, Саша Высоцкий, Володя Махин. Поэты, и моя путёвка в литературу. Я всегда говорю, если стреляешь в меня, то стреляешь и в моих учителей, в моих родителей, в моих будущих детей. В мои свершения, ошибки, в мои плюсы, в мои горы и реки, в мои звезды. Океаны. Во всё! Брось ружьё! Иди с миром.

Зачем пишу сейчас? Да вот уж больно достали! И очиститься хочу. Меня Милена называет не иначе, как поэтицей, стихоплеткой, рифмозвучкой, а-ля-рус, платочницей, валенком, ватницей, лотошницей, домработницей, швеёй, булыжником в кармане, патлатой, рыжей, ведьмой, старухой драной, совковой, примитивом, в столбик слагающей, руки целующей, поганенькой, гнилушкой, говорящей лишь уменьшительно-ласкательно, фольклорной, уборщицей, недоптицей, перептицей, бздухой, наглотырящей, иудофилкой, каин-сестрой, антиавелицей, гвоздевой ухой, богатой-попой, коттеджной дрянью.

Но я иначе, я зову её: сестрёнка, девочка моя, рыба-карась, осётр голубого канала, розовый слон, кочка-почка, дочка Алёнушка