Красная Книга правды - Светлана Геннадьевна Леонтьева

об импульсах мозга. О кровообращении. О ткани. О розовой горячей внутренней оболочке. И вообще, что там по ту сторону лба? Там – наше сокровенное, русское.

То, за что мы боремся. То, за что «жизнь свою не жалеем. Живота своего».

Искусственность и искусство понятия, хотя и однокоренные, но противоположные. Искусственность – это Харибда. И с нею сражается Одиссей.

Участие дара, по словам Кожинова, является основой. Но отчего вдруг происходит его исчезновение, словно потеря самого драгоценного, как будто мать младенца потеряла. И рыдает. Но слова – крошечные, незначительные. Так что же стоишь-то? Иди, ищи, вернись туда, где зачатие, где его начало. В тот день, как мать Мария, в ожидании чуда, в предвкушении радости.

И так далее по ходу пьесы. Думаю, так бы закончился первый акт «Круга добродетели», во втором акте всё просто: Встреча. Она же прощание. Прикосновения рук. Мгновение, и руки разъединяются. Но зачатие уже произошло. Мария оплодотворена. Гладит живот своей мягкой женской рукой, ощущая токи жизни самой.

Я вышивала иконою тексты такие наивные,

молитвословом, законом ли о благодати людской,

ткань мастерила из шёлка я. Бязи да льны былинные,

и получился – родился ты, сын мой, хороший такой.

Если бы так всю галактику нежить, лелеять, вынашивать

с красной строки бы вынянчивать, вить бы глазурную нить,

ибо причастна ко времени я атлантидному нашему,

ибо причастна…да что уж там, люди мои, говорить?

Вот я иду: заметелена ветрами, я вся зарёвана

листьями красными, алыми, желтыми в розовый цвет.

Этой рябиной оранжевой, этими чудными клёнами…

Выносить мир бы мне! Выродить! Ночью закутывать в плед.

Также расписывать радугой, искрами, небом, иконами,

словом благим Златоустовым, Ветхим заветом, поклонами

в церкви старушек. О, помню я лица, платочки их скромные,

спины, ключицы. Мир помню я

весь! Весь до корня! Видения. Крёстный весь ход его, странствия!

Время, колодцы и Волгу всю ту, что до грозного Каспия.

Словно бы я его вырыла, словно бы дно его меряла

в нежных ракушках, в скелетиках рыб цветом сна. Время застило

веки мне глаз, так я видела лучше, безмерней, уверенней.

Право, но ты был, мой Господи, ты был всегда в сердце, в семечке,

в ядрышках этого семечки, в самой далёкой молекуле,

был до распада. Был в Йемене,

в Древней Руси и Аравии. Вот бы мне также лежать

семечком этим – земля бы вся спину мне грела, огромная!

Вырасту деревом. Помню я,

как мне рожать Божьих чад!

И вот словно смотрю из зала, вжавшись в кресло, смотрю, смотрю, чтобы запомнить, вникнуть, понять.

Публицистика – это тоже вещь художественная. С прологом, С конфликтом, с его завязкой. И обязательно с ружьём.

Вот пишу и уже вижу спектакль по книгам В. В. Кожинова. Это словно купить билет на корабль по имени «Атлантида». В самый лучший ряд. И вот они – атланты наши! И слушать, видеть, созерцать пророчества.

И понимать, что Атлантида – это область исчезающая.

Уходящая ко дну.

Но у неё есть свойство – оставаться воспоминанием. Лебединой песней.

Сценой, наполненной высотой.

4.

Рынок писательский густо перенаселён.

Избыточен.

Где столько взять читателей? И любят ли писатели друг друга. Кто они друг другу? Поэт поэту кто?

***

Обычно

хороший художник – плохой поэт,

хороший поэт, но плохой художник!

По горло быть в звуках, которых нет,

по локоть быть в красках, разбавленных ложью!

По песню быть в смерти. Спасаю. Зову.

Сама над мостом распластав своё тело,

над раною вечной! Я, как тетиву

на лук нанизала. Я так отболела,

когда поняла, нет ни сердцем, каков!

И нет, ни умом, позвоночником, костью!

Я кровь выжимала из черновиков,

из фраз, что свисали рябиновой гроздью!

Никто не внимал мне Галлеевой мглой:

вы те, кто не будут отлиты в граните!

Хотя б не давите.

Хотя б не топите.

А, впрочем, я – тело над раной живой.

Поэту поэт – это сладкая боль.

Поэты – соперники каждый друг другу!

Я так вам сочувствую, сыплющим соль

на кровь аномалий в шмон, гомон, в юдоль.

Художник художнику – вырвать бы руку –

как Моцарт к Сальери по паре за штуку,

вот так музыканту другой музыкант

причастен! И спорить не надо со мной,

я жизнь прожила, свой лелея талант,

а надо мне было: себя, что гадюку

за шею душить! Позвоночник спинной

наполнить какой-нибудь силой иной –

портняжной, скорняжной, охотничьей, млечной,

и жить было б проще. Дышать было б легче!

И вырвать бы глотку, зарыть под сараем.

Молюсь: не писать! Я смогу!

Не смогла я…

––

Итак, я молодая, тридцатитрёхлетняя. Милена с мужем пришли на мою литературную встречу. Я думала, что искренне! Поддержать. Я как раз собиралась поступать учиться в литинститут. Но нет, у Милены цель была иная: проверить, точнее доказать себе, что я – ещё слаба. Да, я ещё была тогда в пути. Я искала свою дорогу. Только свою. И я много плутала. Шла по кривой. Мой голос ещё не окреп. То и дело в него втекали какие-то не свойственные мне мотивы. Ноты. Клавиши сбивались. Струны дёргались. Флейта морщилась. Горло её казалось простуженным. Это была детская ангина. Кто-то подражает Блоку, кто-то Есенину, кто-то Бродскому – это нормально на первоначальном этапе. И дело тут не в возрасте. У кого-то получается сразу найти своё. У меня не сразу. Право, я много плутала.

Тогда я работала на заводе.

Растила детей.

Точнее, растили с моим Санычем вместе. Это было как раз в девяностые годы.

Я совершенно понимаю её – мою Бла-бла!

Позже, когда я окрепла. Нашла себя. Нащупала свою золотоносную нить, то поняла: мне подражают другие поэтессы. Я находила свои строки, мысли, смыслы, свои золотые искры у них. Они отсвечивали! Они отсвечивали так же, как я когда-то! Так что теперь мне их хулить? Портить им жизнь? Поганить их строки?

Конечно, это меня не оправдывает. Это говорит о моей глупости. Да, я была глупа. Ошибалась. Поворачивала не туда. Не задумывалась. Не обращала внимания. Я просто также чувствовала и всё тут. И я плакала, слёзы наворачивались, это было невероятно высокое чувство. Но я была под спудом снега. Меня надо было извлечь! Спасти! Выковырять из лавины.

Прошло уже тридцать лет. Здравствуй, моя Бла! Давай обнимемся! Я же обнимаю их (Яну, Лёву, Олега, Данила, Люду)! А ведь они все произошли от меня. Из моих строк выросли! Читай!

Смотрю, а у Милены губы дрожат, щёки дёргаются, лицо бледнеет. А позади