Герман, или Божий человек - Владимир Колганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такому впечатлению сына при взгляде на отца не стоит удивляться, поскольку на то были объективные причины – позади была не только страшная война, но и выпавшие на долю Юрия Германа тяжкие испытания 1946 и 1949 годов, о чем расскажу чуть ниже.
Возвращаясь к взаимоотношениям Ольги Берггольц с Юрием Германом, добавлю, что Ольга даже посвятила Юрию свои стихи:
Когда я в мертвом городе искала ту улицу, где были мы с тобой,когда нашла – и все же не узнала…
И далее:
От шпал струился зной – стеклянный, зримый, —дышало море близкое, а друг,уже чужой, но все еще любимый,не выпускал моих холодных рук.Я знала: все. Уже ни слов, ни споров,ни милых встреч… И все же будет год:один из нас приедет в этот город и все, что было, вновь переживет…
Ну а Юрий Павлович тех жестоких слов, которые Берггольц записала в дневнике, скорее всего, так и не услышал. Вот и Алексей Герман утверждал, что «Ольга Берггольц хвалила папу за эти рассказы». Видимо, дело в том, что поэтесса пожалела друга – вслух горьких слов не сказала, а в дневнике записала все, что думала. Не исключено, что понимала: что по силам ей, выдержать не всякому дано.
А в 1939 году Юрий Герман был награжден орденом Трудового Красного Знамени. О том счастливом для отца времени рассказывал его младший сын, Алексей:
«К тридцати годам у него уже был орден Трудового Красного Знамени, депутатство в ленинградском Совете, и еще он состоял в руководстве городской писательской организации. Была семья, квартира, дача, прекрасные друзья – писатели, кинематографисты».
Во время войны Юрий Герман был приписан к политуправлению Северного флота в качестве военного корреспондента ТАСС и Совинформбюро. Бывал в Мурманске, Кандалакше, Полярном, ходил в походы на боевых кораблях. Жена и сын, выбравшись из окруженного фашистами Ленинграда, жили тогда в Архангельске. Алексей Герман позже вспоминал:
«Мы жили, как жила элита, в «Интуристе». У нас был маленький угловой номер, но был завтрак – утром яичница и чай. В принципе, там жили иностранцы… Папа не жил в Архангельске, он приезжал… Одно время в номере была горячая вода и душ».
Можно понять отношение простых жителей к этим заезжим ленинградцам, которых кормят, которых устроили в одном отеле с иностранцами. А в это время в Ленинграде творилось что-то жуткое. Вот что рассказывал Юрию Герману заместитель начальника уголовного розыска Ленинграда после возвращения семьи домой:
«За трупоедство мы расстреливали только вначале, а потом не трогали: весь город не расстреляешь. Трупы ело огромное количество людей. Подъезжаешь к дороге жизни, а там…»
Дальше рассказ Алексея Германа, записанный Антоном Долиным, цитировать не буду. Все это настолько страшно, что Юрий Герман в своих книгах ни о чем подобном не писал. Есть вещи, о которых мыслящий человек может догадаться, однако вряд ли стоит о них кричать на каждом углу, упоминать в романах, показывать в художественных фильмах. Для этого существуют книги памяти, документальные фильмы, но и там такие факты надо излагать очень осторожно, чтобы пожалеть психику читателей и зрителей.
А вот еще малоприятное воспоминание Алексея Германа о том времени:
«Когда ты шел по Архангельску, проходящие мимо люди говорили: «А вас, жидов, скоро немцы повесят».
Видимо, поэтому семья вскоре перебралась в деревню Черный Яр.
Юрий Герман по жене и сыну очень тосковал, но что поделаешь, если идет война, поэтому виделся с семьей нечасто, все свои силы отдавая творчеству. За это время помимо корреспонденций, отосланных в газеты, им было написано несколько произведений о войне и о Заполярье – повести «Би хэппи!», «Аттестат», «Студеное море», «Далеко на Севере» и пьесы «За здоровье того, кто в пути», «Белое море». Фрагменты недописанной повести «Здравствуйте, Мария Николаевна» о летчиках Северного флота стали исходным материалом для создания художественного фильма «Торпедоносцы», снятого в 1983 году Семеном Арановичем по сценарию Светланы Кармалиты и Алексея Германа. Кстати, Алексей Герман был очень этим фильмом недоволен, настаивал на четком следовании тому, что написано в сценарии:
«Вот, например, как картина начиналась на самом деле. Идет поезд, огромная очередь в сортир…»
Тут дело не в том, что Алексей Герман хотел к чему-нибудь придраться, – здесь проявился разный взгляд на жизнь. Семен Аранович показал подвиг военных моряков и самоотверженный труд тех, кто помогал им на земле. Быт летчиков, их личная жизнь – все это есть в фильме. В конце концов, там действуют вовсе не ходульные герои. Но Герману этого было мало, он хотел сделать упор на трудностях бытия, на неустроенности, чтобы на этом фоне более ярко выглядел трагический итог короткой жизни летчика Северного флота. К тому же исполнитель главной роли, Родион Нахапетов, ему очень не понравился – слишком уж красив. Но чем же это плохо? Конечно, когда погибают люди, это в любом случае трагедия. И все-таки, если в мир иной уходит красивый, добрый, умный человек, становится особенно грустно на душе, словно бы кто-то намеренно выбирает лучшего на роль следующей жертвы. Понятно, что здесь я говорю не только о кино.
А вот о чем Юрий Герман писал Александру Штейну в то время:
«Написал одну пьесу, получилось, как говорят, ничего – взялся за другую, под названием «Далеко на Севере». Про фронтовых женщин-врачих. Получается хорошо, но немножко грустно».
Можно предположить, что литературная карьера Германа как началась словно бы по мановению волшебной палочки, так и продолжится. Ведь были подобные примеры – Александр Фадеев, Константин Симонов… Литературные генералы, они работали на страну, и государство им воздавало сторицей. Это нормально и естественно – людей, отдающих все силы, свой талант на службу людям, родине, надо поддерживать и поощрять, в особенности людей творческих профессий. Причина в том, что вдохновение не купишь в магазине. Не каждому тут повезет – вот ждешь вдохновение, а оно все не идет. Если же художника станут упрекать, что даром ест хлеб, что делает совсем не то, что надо, что не прислушивается к мнению тех, кто «наверху», тогда о вдохновении вообще не стоит говорить, словно бы никогда его и не было. В таких условиях могут существовать только послушные ремесленники, да и тем, видимо, не сладко.
И снова привожу отрывок из воспоминаний Александра Штейна:
«В заблуждении пребудет тот, кто по наивности станет разглядывать портрет вне его контекста со временем, не соотнеся биографию моего друга с биографией эпохи… Все было, не думайте, у сего обласканного рукой Горького литературного счастливчика. Его литературная жизнь напоминала приливы и отливы, которые я наблюдал на берегу Кольского залива, у того самого студеного моря, которое описывал Юрий Павлович в своих северных повестях и романах… «Ура» и «караул» сменяли друг друга в литературной критике книг Германа, равно как анафемы и панегирики, признания, полупризнания, отрицания – полные, частичные. А иногда было одно глухое молчание… Его то переиздают подряд, без разбора и отбора, даже и то, с чем, по совести, не так уж надо торопиться. А то фатально не хватает бумаги на книги, которые настойчиво требует читательская заявка… И снова молчание, словно бы и нет такого литератора – Юрия Германа».
Подтверждением этих слов стали события, которые произошли после того, как семья вернулась в Ленинград. Военная тематика себя отчасти исчерпала, и Герман пишет сценарии к фильмам «Пирогов», «Белинский». В основу сценария о знаменитом хирурге Николае Ивановиче Пирогове были положены повести «Начало» и «Буцефал», написанные ранее. Все складывалось неплохо, однако вскоре начались неприятности.
Глава 4. Я отвечаю за все
Случилось так, что Юрий Павлович похвалил в печати прозу Михаила Зощенко, совсем не предполагая, что выступает против линии всемогущей партии. Он исходил из того, что надо поддержать самобытного сатирика, тем более что они были соседями по писательскому дому на канале Грибоедова. Впрочем, особой поддержки вроде бы не требовалось, поскольку рассказы Зощенко еще в 20—30-х годах печатались огромными тиражами, да и позже с публикацией своих произведений у него не было проблем. Все бы ничего, но у писателя еще в детские годы обнаружилась склонность к навязчивой депрессии.
Мне приходилось уже писать о том, что литературное творчество может стать способом избавления от душевного недуга. Вынужденный разрыв с княгиней Кирой Алексеевной Козловской в декабре 1917 года стал страшным ударом для Булгакова. Пытаясь заглушить боль, он пристрастился к морфию, и только совет доктора Кутанина подарил надежду: Булгаков стал писать, при этом он как бы перекладывал сердечную тоску на героев своих книг и понемногу избавлялся от мучавших его воспоминаний. Однако здесь все было достаточно банально – неразделенная любовь, несбывшиеся мечты. У Михаила Зощенко причины недомогания оказались куда более замысловатыми, в них непросто было разобраться. Поэтому он пошел иным путем – написал целое психологическое исследование, повесть «Перед восходом солнца», опубликованную в 1943 году. В ней он попытался анализировать особенности своего психического состояния. Вот несколько отрывков из его исповеди:
