Герман, или Божий человек - Владимир Колганов

«Некоторое время папа был членом Ленсовета. У него была личная машина, которую он купил – машины были в Ленинграде только у Алексея Толстого и у папы. Когда друга моего папы Левина исключили из Союза писателей, а его квартиру опечатали, папа пошел к Толстому».

Увы, Толстой так и не помог, побоялся разозлить энкавэдэшников: «Это такие страшные бандиты!» Чего доброго, могли бы ополчиться на писателя, за несколько лет до этого вернувшегося в страну из эмиграции. Толстой – это вам не Горький, да и время изменилось, так что к мнению мастеров пера не очень-то прислушивались.

К тому же периоду творчества Юрия Германа относится и выход в свет рассказов о Железном Феликсе. Привлечь внимание молодого литератора к этой теме пытался еще Горький. И вот наконец-то Герман решился написать.

Сборник «Рассказы о Дзержинском» Юрия Германа состоит из двух частей. Первая часть, «Накануне», посвящена революционной борьбе молодого Дзержинского во времена самодержавия. Вторая, «Вихри враждебные», рассказывает о работе Железного Феликса в годы становления и укрепления советской власти. В сборник вошли рассказы «Восстание в тюрьме», «Песня», «В переулке», «Картины», «Мальчики», «В подвале», «Народное образование». Об их достоинствах я не берусь судить – возможно, в детстве и читал, а вот теперь совсем не хочется. Однако верю, что своему таланту Юрий Павлович и здесь не изменил.

Увы, не все достойно оценили этот вклад Юрия Германа в литературу. Поэтесса Ольга Берггольц была возмущена и записала в своем «Запретном дневнике» в декабре 1940 года:

«Юра Г. написал беспринципную, омерзительную во всех отношениях книжку о Дзержинском. Он спекулянт, он деляга, нельзя так писать, и литературно это бесконечно плохо».

Этим жестоким словам есть объяснение – Ольге Федоровне пришлось немало претерпеть от органов ОГПУ – НКВД, созданных благодаря усилиям Феликса Дзержинского. Понятно, что мнение об исполнителях автоматически распространялось на начальство. И хотя Дзержинского ко времени выпавших на долю поэтессы испытаний не было в живых, читать все это было крайне неприятно, я вполне могу ее понять.

Гонения на поэтессу начались в мае 1937 года, той самой «весною, в час небывало жаркого заката», события которой талантливо и образно описал в романе «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков, в главе «Великий бал у сатаны». В мае арестовали участников «дела Тухачевского», а после этого началась «зачистка территории». Бдительность чекистов стала, что называется, зашкаливать, а если учесть, что нарком внутренних дел Ежов отчаянно пытался доказать, что не напрасно занимает свой высокий пост, то масштабы репрессий перешли все мыслимые границы. Тут следует учесть и страх Сталина потерять власть, а средством борьбы он избрал жестокое подавление всякого инакомыслия. Поводом для ареста могли стать неосторожное слово и «порочащие связи», в том числе наличие неблагонадежных родственников и знакомство в прошлом с чем-то запятнавшими себя людьми. Понятно, что среди чекистов нашлось немало таких, что были не прочь выслужиться перед начальством, другие же просто не решались возражать, помня о судьбе тех, кто протестовал против чистки 1930 года среди высшего командного состава Красной армии. Однако времена изменились, и если возникала необходимость арестовать кого-то из людей достаточно известных, например писателей, то действиям чекистов предшествовали заявления партийных органов.

Вот выдержка из протокола заседания партийного комитета завода «Электросила» имени С. М. Кирова:

«Авербах и группа вели работу по созданию новой подпольной группы… Берггольц тоже была и вращалась в этой группе. Она всей правды не сказала, она вела себя неискренне. Ольга Берггольц неглупый человек, политически развитый и культурно. Она хотела вращаться в кругу власти имущих. Дружила с Авербахом – генеральным секретарем РАППа. У ней была с ним тесная связь, вела с ним переписку. Была связана с Макарьевым – правой рукой Авербаха, ныне расстрелянным. К Горькому не всякий мог попасть, но она через связь с Авербахом была у него. Опередила в этом других писателей. Она жила с Корниловым, дружила с Германом и т. д. Это стыдно признаться, что у нас был такой коммунист».

Понятно, что в приведенном документе речь идет о члене партии. Если же дело касалось беспартийных, предпочитали использовать в тех же целях публичные обсуждения на производстве. Это не только считалось полезным для воспитания масс, но и могло служить оправданием репрессий, которые были якобы выражением мнения трудящихся. Достаточно вспомнить заявление рабочих Хамовнического района Москвы по поводу спектакля Московского Художественного театра:

«Расширенный пленум рабкоров Хамовнического района (больше 600 человек) вынес резолюцию, в которой заявляет, что пленум считает общим долгом рабкора присоединить свой резкий голос к общему возмущению постановкой на сцене советского театра пьесы Булгакова «Дни Турбиных». В этой резолюции пленум, целиком соглашаясь и поддерживая точку зрения газет «Правда», «Рабочая Москва» и «Комсомольская правда», разоблачивших истинную природу пьесы, расценивает эту постановку как идейную вылазку обывателя и мещанина, как общественную демонстрацию в защиту своих обывательских прав…»

Булгакову повезло – пьеса в постановке Художественного театра понравилась Сталину, он был на спектакле много раз. Поэтому вождь и не давал в обиду талантливого писателя до поры до времени. А вот к стихам Сталин был, похоже, равнодушен.

Волна репрессий 1938–1939 годов не затронула Юрия Германа, видимо, потому, что было не к чему придраться: романов, идеологически не выдержанных, он вроде бы не писал, порочащих связей не имел.

Впрочем, при желании такую связь можно было доказать – в Харбине жил уже упоминавшийся Константин Клуге, дядя Юрия Германа и бывший полковник Белой армии. Однако в те годы никто из Германов своей родней семью белогвардейца Клуге не считал, а потому и не упоминал ее в анкетах.

Итак, возвратимся к поэтессе. Мнение соратников по партии было учтено, и в конце 1938 года Берггольц была арестована по обвинению «в связи с врагами народа» и как участник контрреволюционного заговора. Вероятно, одна из причин ареста была в том, что стихи Ольги Берггольц и стихи ее первого мужа, Бориса Корнилова, высоко ценил и печатал в газете «Известия» ее тогдашний главный редактор Николай Бухарин. После завершения судебного процесса над «любимцем партии» репрессии распространили на людей, которым он симпатизировал, – Корнилов был расстрелян, а вот Берггольц повезло, если только можно назвать везением несколько месяцев тюремного кошмара. И все-таки судьба над поэтессой сжалилась – через полгода она была освобождена и полностью реабилитирована. Да, все бы ничего, если бы из-за побоев не потеряла своего еще не родившегося ребенка. Такими словами она описывала свое возвращение к жизни:

«Зачем все-таки подвергали меня все той же муке?! Зачем были те дикие, полубредовые желто-красные ночи (желтый свет лампочек, красные матрасы, стук в отопительных трубах, голуби)? И это безмерное, безграничное, дикое человеческое страдание, в котором тонуло мое страдание, расширяясь до безумия, до раздавленности? Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: «Живи».

Но вот что удивительно: находясь в заключении, Ольга Берггольц ни в чем не призналась и никого не оговорила, как ни настаивали на этом следователи. И еще, что вовсе поражает, – сохранила прежнюю веру в идеалы коммунизма. Не каждый мужчина в таких условиях смог бы выдержать. Вот Тухачевский уже на второй день допросов признал существование заговора, а Осип Мандельштам, не выдержав пыток, «выдал» всех, подписал все, что ему подсунули. Не знаю, в чем тут дело. Возможно, предательство, малодушие являются следствием отсутствия идеалов, истинной веры. Судя по этому и некоторым другим подобным случаям, можно сделать вывод, что хотя физические силы человека имеют свой предел, однако стойкость духа, вероятно, беспредельна. Это лишь следствие того очевидного факта, что слишком мало знаем мы о том, как устроен и что представляет собой даже вполне обыкновенный человек, не говоря уже о таких бойцах, как знаменитая ленинградская поэтесса.

Еще раз повторю, что причины ненависти бывшей заключенной к карательным органам советской власти понятны. Однако неприятие рассказов о Дзержинском не повлияло на отношение Ольги Берггольц к Юрию Герману – они так и остались близкими друзьями. Подтверждение этому находим в воспоминаниях Михаила Юрьевича Германа:

«Отца я видел в студенческие годы раза два. Последний раз встретились поздней осенью 1952 года, в кафе «Норд» («Север»), в котором я не бывал с довоенных лет. Отец казался мне старым, грузным, очень усталым. А ведь в то время ему было только сорок два, и дела его шли в гору. Он был с приятелями (среди них я запомнил Ольгу Федоровну Берггольц)… Разговор был натужный, светский».