Создатель - Гарри Беар

Появление Наркизова несколько потревожило сие цветение. Тут же отыскав Чумкина, Гарри отвесил ему пару словесных оплеух, причем Егорка даже не пробовал возражать. Затем создатель разыскал круговцев (на третьем курсе учились Лассаль, Шутягин и Мачилов, Думов был на втором, Тассов – на выпускном курсе) и хорошенько отчитал их за бездеятельность. Проходившие студиозусы и преподаватели с изумлением взирали на нового студента, так быстро "нашедшего себя" в заведении. Мачилов осторожно намекнул на то, что произошло с Наркизовым в Общем Доме, Гарри велел ему приткнуться и дал тычка в бок. Наконец, грянул очередной звонок: круговцы, как крысы, разбежались по своим аудиториям.

Держа за плечо Вову Мачилова, создатель вплыл в аудиторию за номером 301, где должна была состояться лекция профессора Оподельдока Ивановича Заревича, специалиста по Роскомресповскому народному творчеству. Следом за Гарри важно вошли Шутягин и Лассаль… Забравшись в самый конец аудитории, Гарри рассадил банду и уселся сам. Заметив бойкие взгляды окрест сидящих девушек, создатель улыбнулся и поклонился им. Некоторые в ответ просияли, а Люсиль послала Гарри какую-то записку. Наркизов повертел в руке это послание и велел его выбросить, не читая. Мачилов тут же исполнил указание создателя. Опоздав на пять минут, в помещение неторопливой походкой втащился Заревич, невысокий лысоватый старичок с калмыцкими глазками в затемненных очках, глава кафедры роскомресповской литературы, личный друг великого и ужасного Шупкина.

Студенты вздохнули, но зашуршали конспектами, зная подловатый характер Оподельдока, спрашивавшего на экзаменах исключительно по собственным баламутным лекциям. Пробившись в профессора из самых низов губернии, Заревич к своим шестидесяти трем годам превратился в ярого ретрограда и душил в Юнике все, что еще мог задушить. Поддержка Шупкина сказывалась, и очень не любивший Оподельдока Протухов только и мог констатировать невысокий уровень преподавания Заревича, надеясь, что когда-нибудь мысль о заслуженном пенсионе перетянет желание профессора поганить своим присутствием кафедру. Декан Титоренко, впрочем, Заревича поддерживал, так как вместе они очень умело обделывали нехитрые земные делишки, явно предпочитая их проблемам вузовского образования. Ряд преподавателей кафедры, находясь в прямой зависимости от расположения Иваныча, трусливо поддакивали ему на всяческих заседаниях и выпивонах, а за глаза – честили, как могли.

Единственным реальным достижением Заревича была дружба с Иваном Евгеньевичем Шупкиным, который какое-то время работал под началом Заревича в местной школе и сохранил о нем неплохие воспоминания. Этот факт биографии Оподельдока знала в Юнике каждая собака, ибо к месту и не к месту маразматик сообщал его "урби ет орби". Причем всякий раз намеком прибавлялось, что, быть может, без дружбы с Заревичем Иван Шупкин и не перешагнул бы границы данного городка, что только дружеская поддержка Оподельдока и двинула могучий талант к вершине роскомресповской литературы! Студенты зевали на лекциях Заревича, но охотно верили в причастность старика к величию Иоанна, так как это возвышало и их самих, сдававших Оподельдоку бесконечные экзамены, отчеты и зачеты. Вот и сейчас, сосчитав присутствовавших студентов и занеся их количество в какой-то блокнотик, профессор Заревич с трудом оседлал высокую кафедру и бессовестно предался воспоминаниям о своих с Шупкиным прогулках и умных при этом беседах.

– Итак, товарищи… М-да! Однажды, беспечно гуляя по нашей городской аллее имени Проморгавших Дело Идиотов, размышляя о судьбе нашей великой державы, которая… М-да! Так вот, гуляя по аллее каких-то Идиотов и беседуя о… О чем бишь я рёк? Рёк – это древнерусское слово и оно означает «возвышенно сказал»… М-да… О чем я говорил?

– О Шупкине! – торовато подсказал кто-то с места.

– Ах да! – Заревич поймал ускользавшую мысль. – Вдруг я увидел неторопливо идущего по аллее идиота, тьфу! по аллее Идиотов… о чем бишь я? Да-да! именно – идущего гения российской словесности Ивана Евгеньича Шупкина: для меня тогда просто Ваню…

– Ха-ха! – раздалось вдруг в тихой аудитории. – Щупкин какой-то! Вот уж фамилия! Еще бы Щупов…

– Кто это? Кто сказал? – студенты оглядывались назад, где сидел Гарри со товарищи. – Как он посмел… – Круговцы тоже оторопели.

– Кто смеет смеяться над Иоанном Шупкиным? – начал, но не кончил Заревич. Аудитория замерла. – Кто это?

– Это я, старик, – спокойно сказал Гарри с места.

– Кто я? Фамилия? – Заревич, нацепив очки, стал вглядываться в задние ряды.

– Это Наркизов из ФЛ-325,– бойко настучал с места студент Рабосимов.

– Какой такой Нарписов? Я не помню такого студента! – Заревич начинал беспокоиться, опасаясь подвоха.

– Я здесь, старик! – Гарри встал и даже вышел в проход зала.

– Вот он какой? – удивился Заревич. – Извольте обращаться ко мне по имени-отчеству!

– По какому отчеству? – поинтересовался создатель. Моча и Шут растерянно переглянулись.

– Как! Вы не знаете?! – профессор опешил. – Ну, знаете: он не знает!

– Сами ничего не знаете! – бодро ответствовал на вражескую вылазку Гарри. – Болтаете какую-то нелепицу! Щуповы какие-то…

– Оподельдок Иваныч! – тихо шипел создателю Славик. – Зовут его Оподельдок Иваныч…

Как? – отнесся к Лассалю Наркизов. – Оподельдок Подтелкович? – В зале засмеялись, скандал начинал всех забавлять.

– Прекратить! – не выдержал Чумкин. – Наркизов, прекрати! ОХРу вызовем!

– Как? – Заревич, задохнувшись от обиды, соскочил с кафедры и сронил свои японские очки. – Непонятно, какой такой Нарписов, да еще…

– Известно, тот самый! – пояснил создатель.

– Какой тот самый? – взвился Заревич. – Отчислить за прогулы, и все! Так оскорбить заслуженного профессора…

– Какой ты заслуженный? Кто тебя знает, – буркнул Наркизов больше для своих круговцев, но Заревич его услышал.

– Вон отсюда, Нарписов, вон!

– Не хамите, профессор, – создатель, впрочем, пожал плечами и уверенно направился к выходу.

– Покиньте аудиторию немедленно! А не то…

– А что не то? – притормозил было Гарри.

– Не то… я сам уйду, – сбавил накал Заревич, все еще не могший прийти в себя.

– Прощай, Иван Оподельдокович! Возможно, мы скоро встретимся, – Наркизов открыл дверь аудитории.

– На мои лекции больше не ходите, – взвизгнул Заревич.

– Слава те, господи! – создатель вышел, громко хлопнув дверьми.

Инцидент вызвал оживленные споры. Не смущаясь профессора, студенты дискутировали вопрос, сколько дней продержится в вузе этот Наркизов. Знаменитый поэт-морданист Фавн Подзипа, присутствовавший в аудитории, уже строчил свое новое произведение "Опущенный профессор", не приняв участие в беседах. Шерстова торопливо нашептывала что-то на ушко своей подруге Ане Васильчиковой, которая появилась в Юнике так же недавно. Доберманова издали грозила Лассалю, хотя он был совершенно ни при чем здесь. Активисты Чумкин и Гадисимов составляли план доноса на Гарри для ректора Титоренко. Под шумок и говорок Шутягин и Мачилов осторожно выползли в коридор, но Наркизова там не обнаружили.

– Он что, пьяный был? – пришедший в себя Заревич обратился к студентам. Те неохотно заглохли. – Я вас спрашиваю?

– Он не был пьян! – заверил его Чумкин. – Он враг страны и народа…

– Да, Чумкин? А кто староста его группы?

– Видите, Оподельдок… – Люсиль встала и начала объясняться.

– Та, что я вижу! – ожил Заревич. – И это есть верная младокрасоловка Доберманова! Девушка, которую я всегда ставил в пример. И это она…

– Я же только староста! – защищалась Люсиль. – И потом, этот…

– Молчать! – взвыл опущенный профессор, вспомнив былую эпоху, когда свободолюбивых студентов можно было легко пересаживать с университетских скамей на несколько иные… Ту эпоху, которая и сделала из глуповатого мальчишки из соседнего поселка Нижние Портки известного и заслуженного в пределах Пронской губернии человека… Ту эпоху, которая уже уходила, но еще цеплялась такими погаными, как Оподельдок, корешками… – Ты, Доберманова, распустила свою группу, вот что!

– Он болен! – вдруг ляпнул с места хитроумный Лассаль. – Я вчера Наркизова в поликлинике видел.

– Не волнуйтесь, Оподельдок Иваныч! У Гарри не все дома, – добавила Шерстова. Многие студенты повернулись к ней, чтоб лишний раз взглянуть на красавицу третьего курса.

– Да? – смилостивился вдруг Заревич. – Ладно уж, Вашу мать… Но Якову Васильевичу я доложу. И вы, Доберманова, напишите… что-нибудь!

– Мы лекцию слушать хотим, – вякнул с места редактор студенческого журнала "Рыжий пар", прозаик Виктор Плиев, которому часто приходилось мирить интересы морданистов, пачкавших своими творениями страницы университетского журнала, с мнением университетского Начальства, которое не всегда одобряла всякие там "манифесты свободного духа" и стишата в духе Ронсара и раннего Маяковского. – Лекцию, Оподельдок Иваныч!