Создатель - Гарри Беар

– И потом, – Гарри улыбнулся. – Я себе не вполне принадлежу, и я не люблю делиться!

– С кем делиться? – влюбленная Шерстова почувствовала себя как-то нелепо. – Поясни, что…

– С Кобелем, например, – создатель гадко хихикнул. – А, может, даже и с Туусом… Много что говорят про тебя!

– Что! – Шерстова спрыгнула с перил на холодный цементный пол. – Ну и черт с тобой! Дурак ты… – И девушка, отпахнув дверь, скрылась за ней. Создатель вытянул из пачки сигарету и закурил.

Через пару минут дверь отпахнулась, и перед создателем предстал судия в лице Власа Кобелькова с разъяренной физиономией. Поэт-морданист подскочил к Гарри почти вплотную и дерзко уставился на него. Наркизов, чувствуя подступающий восторг, демонстративно стряхнул пепел на фирменные брючки псевдо-Колчака. Влас проворно выхватил у создателя окурок и попробовал залепить им в лицо Наркизову. Гарри отшвырнул поэта в сторону и со всего маху треснул кулаком по перилам: те взвыли.

– Тебе, сука, чего от нее надо! Она давно моя, и катись отсюда подальше… – выдал поэт сомнительную тираду.

– От кого надо? – спросил Гарри, не теряя хладнокровия.

– От члена моего! – взбесился Кобельков. – Понял?

– Ты, пес, будь осторожней с выражениями! – резко сказал Гарри. – Понял?

– Ах ты, сучара блудливый! – Влас просто рвался в драку.

– Не ори, а то в морду дам, – Гарри нарочно сдерживал себя. – А морда у тебя не казенная, ась?

– Смотри-ка сюда! – Влас показал Наркизову ладонь правой руки и, пока тот следил за ней, нанес ему хороший удар в лицо с левой.

Гарри покачнулся, и прежде чем он пришел в себя, еще два мощных удара Власа обрушились на него. Создатель упал на одно колено и стал собираться. Влас, посещавший в свое время боксерскую секцию, был уверен, что дуэль окончена, и гордо пошел восвояси. Гарри быстро распрямился и боковым ударом в голову достал Кобелькова. Затем он бросился к поэту… и чем бы все закончилось, было неизвестно! Но Власа спасли друзья… Витя Плиев, давно следивший сквозь щелку двери за развитием событий, с криком кинулся на помощь собрату. Хотя его первый наскок на создателя завершился прямым встречным и разбитым носом, он продолжил возню, пытаясь ухватить Гарри за правую руку. Услышав шум и брань, поэты, киники и рокеры подтянулись к месту сражения. Девицы громко визжали, в душе радуясь возникшему скандалу, несколько скрасившему обыденность вечера. На площадку уже стали выглядывать соседи Кобелькова по лестничной клетке.

Создатель раздавал уже удары направо и налево, но и ему сильно перепадало. Почувствовав, что их много, а он один, кобельковские гости наседали на Гарри, как стая гиен на раненого тигра. Буквально в первую минуту на Гарри обрушилась уйма ударов, но он умело уходил от них или блокировал, в свою очередь угощая противников пинками и ударами. Поняв, что имеют дело с сильным противником, некоторые мордобойцы начали степенно отползать. Витя Плиев, получив в схватке еще один хороший удар промеж ног, по-быстрому слинял и заперся в ванной комнате. Влас также не стал искушать судьбу, спасшись тихим отходом от эпицентра схватки, и руководивший теперь сражением издали. Еще более пьяный Брюхенфильд стоял в дверях и орал, что споры не разрешаются кулаками, но восстанавливать справедливость сам не спешил. Наконец, подлетевший Женя Шутягин с несвойственной ему лихостью распинал нескольких рокеров и добрался до создателя.

Вдвоем круговцы заняли оборону и даже начали даже теснить напавшую свору. Впрочем, несколько побитых рокеров и киников никак не хотели сдаваться, а студент Хамин даже пытался пустить в ход ножку стола, но был жестоко наказан за это точным ударом снизу. Выплюнув на пол два выбитых зуба, Стасик, однако, продолжил битву. Лицо Шутягина украшали уже два синяка, из разбитой губы текла кровь… Сам Наркизов чувствовал, что уже почти изнемогает от ударов. В это время в дело вмешались наконец-то орущие девицы и соседи, кричавшие, что, если это не прекратится, они вызовут ментуриан. Кобельков тут же стал уговаривать гостей угомониться, понимая, что проблемы будут у него, а вовсе не у его недругов. Драка, таким образом, сама сошла на нет.

Шерстова с испачканным помадой лицом и в слезах, подлетела к Наркизову, но он злобно оттолкнул ее. Хотя Гарри и был в душе доволен разрешившимся скандалом, но сам он был прилично побит… Быстро надев куртку, создатель, растолкав каких-то ротозеев, выскочил за дверь негостеприимной квартиры. За ним быстро ушел и Шутягин, не простившись с приятелями, так подло его предавшими. Протрезвевшая Юля, частично соблазненная создателем и совершенно не замеченная им во время битвы, разревелась в прихожей, когда ей объяснили причину скандала. Потом она вдруг начала выражать свои девичьи претензии Ане Васильчиковой, попутав все и вся.

Разобиженный Кобельков, убедившись, что создатель убрался восвояси, разорался и потребовал сатисфакции: хрен знает от кого. Растишкина начала приставать с вопросами к Шерстовой, но Лена послала ее так далеко, что поэтесса сильно покраснела… Один лишь Брюхенфильд, принявший за вечер все 500 граммов коньяка, литр пива и 300 граммов какой-то жидкости, оставленной на столе без присмотра, благодушествовал и говорил, что вечер удался сегодня, как никогда. Затем, без перехода, он громко завыл песню: «Шумел камыш, деревья гнулись…». Кобельков мягко попросил его угомониться и не травить душу.

Гарри летел с верным Шутом по ночному Городу и клял матом всех современных поэтов, начиная с гнусного Гангнуса. Шутягин пробовал оправдывать их, но скоро приткнулся, потому что сильно потрепанный создатель уж очень грозно поглядел на него. Попутно Наркизов обругал весь Город, университет, студентов, рокеров и местных бабёшек, создающих всем проблемы… Закончил он филиппикой против бездельников из Круга, которых, слава Богу, на вечеринке якобы не было.

– Один-то, кроме меня, был, – прервал выступление Шутягин.

– Кто, этот подлый Маэстрин?

– Самсон сразу убежал, как ты пришел…

– Ну, так кто же?

– Лассаль! – сказал Евгений. – Он пришел, когда ты танцевал с Шерстовой.

– Вот так и пришел, – Гарри облизал разбитые губы. – И не помог нам?

– Он же друг Брюхенфильда, – зачем-то пояснил Шутягин. – Да и Кобелькова давным-давно знает.

– Значит, это был Лассаль?

– Что, – не понял его Шут.

– Все! До свиданьица… – и создатель торопливо распрощался с музыкантом у входа в общагу университета.

А между тем в Юнике… назревал скандал! И связан он был отнюдь не деятельностью Гарриного Круга, а с более пикантными обстоятельствами. Один из преподавателей ФЛ-фака некто Роман Карлович Томин, знаток народных говоров, решился в свете последних событий гласности и плюрализма на открытое возмущение. Он подумал, написал да и, перекрестившись, отправил в «Высшую Газету» открытое письмо Главному Красолову о фактах вопиющего беззакония, творящегося в городском Юнике. Письмо там прочитали, почесали лысину, взяли да и напечатали, опять-таки в свете последних событий в Трансильвании. А там ни за что, ни про что местные жители, которых между делом расстреливали на площади, взяли да и поймали, а потом и повесили местного тирана Барбареску вместе с его вороватой женой.

Итак, письмо Томина в «Высшей Газете» напечатали: и весь читающий Роскомресп с изумлением узнал о печальных фактах местного значения: взятки за поступление в университет, наглое воровство казенных средств, использование выделяемых государством кредитов отнюдь не на учебные нужды и на научные изыскания. Ректор Протухов и декан Титоренко, перетрусившие поначалу, побежали виниться к главе Города Тазкову, перетрусившему еще больше. Быстро договорившись и спрятав ненужные концы в воду, они, немного успокоившись, стали ожидать приезда Высокой комиссии из столицы. Но страна уже переключилась на другие яркие события и университетское начальство успокоилось окончательно…

Тогда-то и было принято решение собрать в университете Общее красоловское собрание и исключить "клеветника Томина" из партии, а заодно и уволить из Юника навеки. Однако местные демоносцы во главе с их лидером Гором Голиковым, опираясь на мнение интеллигенции Города, добились-таки, чтоб собрание было открытым, с участием всех заинтересованных сторон. Тазков тут же самоустранился от скандала, а Протухов свалил подготовку и проведение этого Конферансьона на бедного Титоренко и проректора Хапова. Делать было нечего, и Яков Васильевич взялся за дело не шутя. Праздник Великого Переворота несколько задержал мероприятие, но его время пришло.

10 ноября 198… года, несмотря на не учебный день, оба входа Юника были раскрыты настежь. Представители ментуры, ОХРы и прочих соответствующих служб толпились у входов, проверяя документы входивших. Пропуском было как удостоверение сотрудника Юника, так и студенческий билет. Немногочисленные городские журналисты сбежались на скандал, как мухи слетаются обычно на то, о чем, впрочем, и говорить не стоит. Студенты, проспавшиеся после праздника, входили, выходили и всячески затрудняли работу местным ментурианам. Появилась делегация демоносцев во главе с их Гором Голиковым, толстым и важным, как поросенок. Ментуриане решительно бросились не пускать их, но Гор апеллировал к местным властям и демоносцев нехотя пустили. Прискакавшую на мероприятие Анну Васильевну тоже почему-то долго не пускали, пришлось ей от входа звонить ректору. Илларион Барухович сослался на нездоровье, пообещал прислать вместо себя секретаря и бросил трубку, даже не ответив на вопрос Поддубиной. Последними подъехали члены Высокого судилища: проректор Хапов, чье имя упоминалось в письме Томина чаще всего, главный обвинитель от ФЛ-фака О.И. Заревич, два