Рассказы на ладони - Ясунари Кавабата

— публичные дома, стриптиз-клубы, притоны, низкопробные варьете. Кавабата отмечал, что в это время его привлекала «грязная красота», неудачники, мошенники, уличные артисты — «дно». Словом, он шёл вслед за Ихара Сайкаку с его повестями о «бренном мире». Хотя «Бродяги из Асакуса» и принято именовать «романом», это определение вполне условно — повествование разбито на малосвязанные между собой эпизоды, в нём множество «вставных новелл». Можно было бы назвать это произведение «серией очерков» о нравах и быте Асакуса, если бы эти истории обладали документальностью. Однако по признанию самого Кавабата, он никогда не разговаривал ни с бродягами, ни с проститутками, и всё происходящее в его «романе» является лишь плодом его воображения. «Бродяги из Асакуса» был вскоре дополнен целой серией рассказов о жизни обитателей этого района, часть из которых вошла и в «Рассказы на ладони».

«Принцип наращивания» был одним из основных в работе Кавабата. Многие свои «длинные» произведения он писал именно таким образом. Повесть «Снежная страна», например, создавалась на протяжении более десяти лет: первый вариант (рассказ «Зеркало вечернего пейзажа») появился в 1937 г., а окончательный, «хрестоматийный» текст, переработанный из этого и нескольких других рассказов — в 1948 г.

В годы войны Кавабата почти ничего не публиковал. Здесь следует заметить, что господство фашизма не вызвало в Японии сколько-нибудь серьёзного антитоталитарного движения. Подавляющее большинство крупных писателей, видя всю пагубность политики правящей верхушки (ещё в 1935 г. Кавабата писал, что в Японии «одни солдаты, а литераторов нет»), ответили на этот вызов молчанием, интеллектуальным и эстетическим бегством. Сам Кавабата отдался чтению классической литературы. В эссе «Печаль» он вспоминал: «Во время войны при тусклом свете я читал „Повесть о Гэндзи“ и в токийском трамвае, и в постели… К тому времени, когда я прочёл 22–23 главы, то есть почти половину этого длинного повествования, Япония капитулировала». Кавабата затаился на время войны. И дело здесь не столько в обычном страхе за собственную жизнь — вся история японского народа служит свидетельством философского отношения к страданиям и смерти. Сверхценность же государства в картине мира японцев была столь велика, что они не смели переступить через табуированную общественным сознанием черту. К тому же «нормальный» японец трезво оценивает свои силы и потому является законченным фаталистом.

Творческим результатом военных и первых послевоенных лет стало окончание «Снежной страны» — произведения, которое японская критика оценивает как «женственное» (по контрасту с «мужественной», «самурайской» официальной литературой тех лет). Кавабата искал спасения в женской чистоте, подтверждая незыблемость идеалов любви и самопожертвования… Женское самопожертвование Кавабата воспел и в романе «Танцовщица» (1950), герои его «военных» рассказов — тоже женщины. Кавабата вообще не чурался публиковаться в «женских» журналах. В каком-то смысле он сделал для настоящего раскрепощения японской женщины больше, чем всё феминистские движения вместе взятые. Я хочу сказать, что его целью было не вульгарное равенство, а определение (подтверждение?) того места, которое женщине предопределено природой, культурой и другими высшими силами, в число которых он (полагаю, к немалому удивлению западного читателя) включал и христианского Бога.

Послевоенные романы «Мастер», «Стон горы», «Тысяча журавлей» точно так же, как и «Снежная страна», выросли в процессе последовательного «нанизывания» новелл. И в «Мастере», и в «Тысяче журавлей» Кавабата мастерски воссоздал философскую и психологическую ауру, которая окружает людей, преданных старинным искусствам — шашкам го и чайной церемонии. Самому Кавабата в 1955 г. было присвоено звание «человек-сокровище», которого удостаиваются люди, внёсшие наибольший вклад в сохранение традиционных ремёсел и искусств. Поэтическая ассоциативность художественного мышления, слегка «пресные», но ёмкие описания природы, умение видеть красоту в самом обыденном, в «малозначимых» деталях — вселенную, отличают как эти произведения, так и всё творчество Кавабата. Особенно большой успех вызвал роман «Старая столица» (1962), повествующий о сёстрах-близнецах, разлучённых в детстве и выросших в разной обстановке (одна в семье приёмного отца, торговца кимоно, другая — в деревне). Однако сам Кавабата говорил, что не создал никаких произведений, достойных премий, наград, успеха. «Я всего лишь проникся чувствами японцев».

Мотив одиночества — «сквозной» в творчестве Кавабата. Писатель признаёт одиночество фундаментальным условием самого человеческого существования. И есть только одно по-настоящему способное растворить это одиночество. Это красота. Именно сопричастность красоте соединяет прошлое, настоящее и будущее. Именно прорастание её в жизнь отменяет ужас перед трагедией жизни. Кавабата любил цитировать искусствоведа Ясиро Юкио: «Когда видишь снег, луну, цветы, более всего думаешь о друге». Этот мотив душевной потребности поделиться прекрасным — очень древний. Он есть и в китайской поэзии, и в средневековой японской прозе. Автор «Записок от скуки» Кэнко-хоси говорил: «Когда сильнее ощущаешь очарование мира, людская любовь становится совершеннее».

Самое знаменитое эссе Кавабата — речь при вручении Нобелевской премии — называется «Красотой Японии рождённый». Слово «красота» — чуть ли не самое часто употребляемое в словаре писателя. Вот названия других его эссе: «Бытие и открытие красоты», «Красота японской литературы», «Открытие японской красоты». «Нетленная красота». Красота же прочно соединена в творчестве писателя с любовью ко всему сущему. «Я не ребёнок, за богатством не гонюсь, понимаю тщетность славы и, не имея, подобно пролетарским писателям, счастливого [общественного] идеала, самой прочной опорой в жизни считаю любовь» (перевод М. П. Герасимовой). В произведениях Кавабата часто отсутствуют или ослаблены столь привычные нам завязка, кульминация, развязка. Дление красоты и любви — вот настоящий смысл того, что оставил нам этот великий писатель.

После присуждения Нобелевской премии Кавабата почти не писал. Премия «настигла» его в то время, когда она была ему уже не слишком нужна. Он мучился от бессонницы и депрессии. Страшным ударом стало для него ритуальное самоубийство в 1970 г. другого замечательного писателя, любимого ученика и друга — Мисима Юкио. В традициях великих японских писателей XX века Кавабата тоже покончил жизнь самоубийством. Акутагава Рюноскэ, Дадзай Осаму, Мисима Юкио… Кавабата последовал за ними. Он отравился газом. Вопреки японским обыкновениям, он не оставил предсмертной записки. Из окна кабинета Кавабата была видна гора Фудзи.

А.Н. Мещеряков