Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как думаешь, сколько он украл?
–Если ты про ткани, то около одной пятой. Еще дюжина амфор с сушеными лепестками роз совсем недавно оказалась в продаже на одном из рынков в Фелайте вместе с недурной древесиной и парой мешков гвоздей. Туда же попала и часть вина, закупленного нами, дабы утолить жажду рабочих. Но мы же не станем наказывать его за столь невинные шалости, не правда ли?
– И в мыслях не было,– отмахнулся Шето.– Для меня главное, чтобы все было готово в срок. В последние дни у меня как-то беспокойно на сердце все. Вроде и знаю, что все пройдет хорошо, что вот уже совсем скоро я обниму сына, а все равно дурные мысли не дают мне покоя. Смешно сказать, но уже вторую ночь я толком не сплю. Все кручусь, думаю. Просыпаюсь только уснув. И всякая дрянь лезет в голову. Наверное, потому и решил лично тут все осмотреть, чтобы уже успокоится.
Они пошли вдоль спешно доводившихся до готовности трибун, слушая окрики выслуживавшегося приказчика:
–А ну живее крутись, ослолюбы! – орал на опешивших рабочих приказчик, грозно тряся кулаками.– Если через четверть часа все не будет готово – каждому лично запихаю в жопу по древку со знаменем и расставлю по периметру! Станете у меня элементом декора!
Джаромо и Шето, переглянувшись, рассмеялись.
– И как сейчас сердце Первого старейшины? Успокаивают ли его открывшиеся виды почти готовых трибун и истеричные вопли перепуганного приказчика?
– Пока не знаю.
– Если хочешь, мы можем обойти весь Царский шаг и вызвать главного распорядителя торжеств для отчета. Время позволяет.
– Это лишнее,– улыбнулся Первый старейшина.– Мне важно лишь это место. Ведь именно тут я увижу своего мальчика.
Голос предательски дрогнул, сорвав с него всю выпестованную годами величавость. Вместо главы Синклита, всесильного Шето Тайвиша, что вот уже девятнадцать лет определял политику государства, посреди площади стоял растерянный отец, неожиданно обнаруживший исчезновение своего ребенка.
Как всегда чуткий Джаромо Сатти, безошибочно угадывающий все перемены в своем патроне, подхватил его под руку, и произнес мягким шепчущим голосом.
– Ты же знаешь, что Лико мог приехать еще три дня назад. Лагерь разбит почти у самых ворот…
– Нет! – резко оборвал его Первый старейшина.– Забудь о моей слабости. Мы все делаем правильно. Как бы я не скучал по сыну, он должен вернуться в Кадиф именно так и не иначе. Этот город должен влюбиться в него. Влюбится сразу и страстно. Как дева влюбляется в предназначенного ей юношу. И ради этой любви, я готов попридержать свои отцовские чувства. Я ждал больше двух лет. Пара часов уж точно ничего не изменят.
– Как тебе будет угодно, Шето,– с одобрением произнес Великий логофет. План по очарованию Кадифа новым героем принадлежал именно ему, и он явно был рад, что написанная им пьеса продолжала разыгрываться в согласии с его замыслом.
– Ладно. Рассказывай, как все будет происходить. Ты ведь и так все знаешь не хуже главного распорядителя.
– Даже лучше,– широко улыбнулся Джаромо.– Он появится первым, одетым в красные церемониальные доспехи победителя, выполненные точь в точь, как на самых известных и канонических статуях и изображениях Мифилай. Чтобы даже самый последний пропойца или палагрин, безошибочно опознал в нем сошедшего к людям бога войны. По Царскому шагу он поедет в белой колеснице, в которую вместо лошадей или быков, будут впряжены пленные харвенские вожди и полководцы. Следом за ним въедут стратиги и знаменосцы, а потом, в сопровождении военных музыкантов, пойдут ветераны и герои этой войны. Сразу за ними мы прогоним пленных. Самых знатных и, выразительных так сказать, В ярких варварских одеждах и доспехах. Они пойдут скованные единой тяжелой цепью, а сразу за ними наши воины понесут на плечах большие подносы с самыми ценными и прекрасными трофеями этой войны. Ну а следом пройдут и остальные солдаты из Кадифарских тагм. Их будут приветствовать, бросая под ноги пшено, ячмень и кипарисовые веточки…
– Только Кадифарских?
– Боюсь, что шествие всей тридцатитысячной армии уж слишком растянется и успеет несколько утомить однообразностью город. А мы совсем не хотим, чтобы он заскучал. Но каждая из участвовавших в походе тагм будет представлена своими знаменами и отличившимися ветеранами. Так что воинская честь уроженцев иных провинций не пострадает. Ну а сразу за войсками мы пустим обозы с бесплатным вином и хлебом, жонглёров, скоморохов, музыкантов и танцовщиц. И там, где пройдут наши солдаты, начнется праздник, постепенно охватывающий сначала Царский шаг, а следом – и весь город. Но главная часть триумфального возвращения, состоится тут,– Великий логофет обвел руками площадь.– Ведь на этих камнях, перед глазами высшего света государства, перед глазами всего Синклита, будут вознесены дары и принесены жертвы богам, а на плечи Лико наденут мантию победителя…
– И признают новым героем Тайлара,– закончил за ним Шето.
– А следом и Верховным стратигом, несомненно. Уверяю, еще до того как сядет солнце город будет пылать страстной любовью к нашему Лико. А после захода этой любовью воспылают и благородные ларгесы. Когда почувствуют силу народных масс и оценят дары Синклиту из покоренной нами страны.
Рабочие торопились. Они суетились словно муравьи, на чей муравейник только что вылили ведро воды. Стараясь всеми силами избежать очередного окрика или пинка раскрасневшегося приказчика, что шипел, брызгал слюной и ругался хуже портового пьяницы, желая впечатлить столь высокопоставленных гостей, они носились и доводили трибуны до полной готовности. Все же устроенное им представление было не совсем бутафорским: ряды и вправду стремительно приобретали законченный вид.
Пока они шли дугой, Великий логофет в подробностях рассказывал, как будут организованы гуляния и праздник на улицах. Какими диковинками из диких земель, представлениями и угощениями будут потчевать сегодня горожан. Как пройдет вручение почестей в Синклите, а уже потом, в принадлежавшем Тайвишам дворце, состоится роскошный пир. И именно там сердце главных семей государства будет покорено окончательно.
Он говорил и говорил. Раскрывая детали и описывая подробности, в своей витиевато восторженной, но удивительно конкретной манере. Но Шето уже не слушал своего ближайшего друга и соратника, лишь ради приличия поддакивая и кивая время от времени. Лавина памяти, сорвавшаяся с вершин растревоженных чувств, уже уносила его прочь отсюда. Прочь от этой площади и этого города. Прочь от самого этого дня. Года. Десятилетия. Они неслись назад по извилистому руслу его судьбы к тому дню, что раз и навсегда изменил все,
