Избранное - Александр Оленич-Гнененко

Из Медины Гюльгюн

«Постой, Аракс, родной Аракс,Поговорим с тобой, Аракс!»Когда через тебя я шлаИ воду чистую пила,Такую речь с тобой вела:«Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Послушай, милая река!На сердце у меня тоска,Как ты бурна и глубока,Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Ты разлучи меня с бедойИ слезы смой своей водой.Не торопись, побудь со мной.Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Останови ты бег свой с гор,Мне сердце утоли и взор,Чтоб час свидания был скор.Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Не убегай! Ответь ты мне:Мать не на той ли стороне,Где вся земля горит в огне?Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Будь другу — друг и враг — врагу:Умерь мне смертную тоску,Терпеть я больше не могу!Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!На берегу крутом твоемМолю и вечером и днем:Верни, верни мой отчий дом!Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!Гляжу часами в пену вод:То кровь кипит и в сердце бьет!Дай мне увидеть мой народ!Постой, Аракс, родной Аракс!Поговорим с тобой, Аракс!»

Медина Гюльгюн — прогрессивная поэтесса Южного Азербайджана, участница национально-освободительной борьбы против иранских реакционеров.

Из Виктора Вильямса

К моей реке пришел я, чтобы принять решенье:За океаном[38] ли осесть, подобно пыли,И австралийское искусство там растратить,В далекой стороне, среди людей мне чуждых,Или погибнуть здесь, оставив все надеждыКогда-нибудь одеть и сталью и бетономМечты, что выносил строитель-австралиец?

Я знал: плотина эта победит пустыню.Но, лавой огненной пролившись над рекою,Не воду испарило лето — наши деньги.Полузаконченная замерла плотина,И не окрепшего еще младенца костиСкалой обрушась, раздробила безнадежность.

Сквозь горсти сжатые текли речные воды,Бесцельно крася след в волнах соленых моря,Кровавый, словно жизнь страны, где я родилсяИли ее земля, истерзанная тяжко, —Сквозь горсти сжатые, что сомкнуты, как чаши,Но все ж не могут крови удержать, бегущейИз раны на груди заброшенной плотины,Рассеченной людьми без жалости и сердца.Вдруг мне почудилось: хотят меня увидетьТе, кто трудились тут и с тачкой, и с лопатой,Что будто бы у них есть план спасти плотину,Одеть пустыню в зелень…Нет, это голоса из прошлого звучат мнеВсех предков, перед кем истории бесстрастнойСменялась череда приливов и отливов.

Три золотых гиганта изменили Запад:

«И один был золотом, мальчик,Первый золотом был, сынок,И тем золотом, что я добыл,Я город бы вымостить мог».

Я оглянулся и вижу:Рядом — отец отца.Как будто из дерева рукиИ темный овал лица.

«Мы были в то время юны.Сияла нам жизнь светло,И золото в наших жилахГорячей струей текло.

Звенели и днем и ночьюНаши кирки в горах.Наш след прорезал равниныИ был нам неведом страх.

Как кровь, золотые брызгиВ песках нас вели к нему,К золоту, скрытому в недрах,К гиганту — в его тюрьму.

Обрушивались на крышуУдары со всех сторон.Из черного мрака к солнцуПротягивал руки он.

Тут Байлей разбил затворыИ Хеннан с ним сверху внизГлядел, смеясь, на гиганта,К которому мы добрались.

Так было, когда вставал онИз душной и вечной тьмы,Когда Золотую милюОсвобождали мы.

„Вы путь мне железный дайте,Постройте у моря порт!“ —И рельсы горят на солнцеДо моря от этих гор.

„Ведите от берега воду:Я всю ее выпить готов!“ —Голос гиганта грохочетС вершин Маританских холмов.Так стал изменять он ЗападС вершин Маританских холмов.

Но снова мощь его живых богатствКапиталистов кучкой пленена,Течет, минуя горы нищеты,Разрозненными реками она.

Те, кто гиганта сделали рабом,Орудием безжалостных страстей,Высасывая золотую кровь,Становятся все злее и жадней.

Рукой могучей валит он леса,И в пыль и в прах вокруг он землю рветИ, ржавчиной заполнив вены нам,Зубами кварца нашу грудь грызет.

Где он укажет — ходят поезда,Где след его — там жизни нет совсем,И, выплюнувши легкие свои,Сложил я кости перед богом тем»…

Когда же вновь к нему мой взгляд оборотился,Я только камедное дерево увидел.Как ноги мощные, врастали в землю корни.Оно стояло здесь подобьем человека,Слегка назад откинув ствол свой исполинский.И лился солнца свет сквозь сеть ветвей и листИ ветер бормотал в его широкой кроне.

Пусть золотой гигант на мой вопрос ответит:Зачем, по умыслу богатых тунеядцев,Он обездоленных своей пятою давит,А там, где он прошел, лежат пески пустыниИ раны глубоки, где почвы он коснулся?Не может возродить он для цветущей жизниДеревьев и земли, растоптанных в пути им,Не может Ка́лгурли обнять рукой зеленой.Хочу призвать сюда я двух других гигантов,Узнать, не могут ли разрушенное имиВосстановить они во всем былом величье?

Пастух, чуть не задев меня,Сдержал под деревом коня:«Овец я первым гнал здесь вброд.Да, лет с полсотни пронеслось!..На Запад без конца тогдаШли златорунные стадаОт Кенденапа к Кимберли,И золотой гигант все рос.

Когда я ехал с Грегори,За мною море — посмотри! —И горы впереди,Стада голодные за мной,Передо мной хребет крутойНа трудном встал пути.

Что шаг, то все чахлей трава,Обрита солнцем головаДалеких горных круч.В долинах жизни тоже нет,Ручьев и луж исчез и след —Их выпил жадный луч.

Но не забыть нам детских глаз,Слезами полных в страшный часМорозных вьюг зимы:Ведь шерсти ждет веретено,И золотое то руноДолжны дать людям мы!

Так мы на горы лезли там,Мостом служило небо нам.Хребет, еще хребет…Меж солнцем сжаты и скалой,Мы выносили смертный зной,И отстающих нет.

Но вот живой воды потокЦелует нам подошвы ног.Трава зовет: „Вперед!Не отступай — смерть за спиной!“И револьверного игройЗакончен был поход.

И, дымку утра разорвав,Заколыхались мили травМежду прохладных рек,А с гор, как полая вода,За нами хлынули стада,И золотой гигант тогдаОткрыл нам новый век.

И нежились холмы, ласкаемые солнцем,И овцы сытые и лошади тонулиВ зеленой и густой траве, с волнами схожей,И в портах кипы золота росли горами.О, был ли на земле когда гигант столь щедрый,Как тот, что двигался вперед за мной и Грегори?О, был ли на земле когда гигант столь сильный,Пути которого тянулись бы как жилы,Весь спящий Запад вплоть до моря оплетал,Который добывал бы из земли так многоИ золотым руном одел бы плечи мира?»

— Но отчего ж в лохмотьях ты, —Спросил его тут я, —И горечь бед и нищетыГлаза твои таят?

«Уж слишком много ртов траву в степях съедалоИ слишком много там копыт овечьихТоптало бурую и высохшую почву:И вот до моря самого легла пустыня.

Взор ослепляли призрачные горы денегБогатым скваттерам[39] — не видели ониНи тощих мериносов, ни людей голодныхИ радовались засухе они зловещей,Как во́роны в степи, летящие на падаль.И если бы от Вундхема я к Ливину проехал,То и сейчас, будь это хоть весной цветущей,Я в мертвых руслах рек увидел бы не влагу,А тысячи овец, лежащих друг на друге,Как будто бы из них построена запруда,Чтоб воду удержать и навсегда покончитьС обманами степных губительных миражей.Вода, что прочь ушла и что должна вернуться,Не может одолеть пустынных ветров смерти,Коль мы плотину нашу бросим, не достроив,В живую зелень не оденем наше завтра».

Но только я хотел на речь его ответить,Как он уже исчез, с вечерней слившись тенью.То слезы или пыль в моих глазах?Пыль золотым руном горит в лучах заката,И вечер задрожал покинутым ягненком.Иссохнув ли, умрут мои мечты,И Запада артерии в песках иссякнут?Нет! Замыслы мои упрямы, будто семя,Что зной и засуху пустыни одолело,Как воля пастухов и рудокопов смелых,Что тысячи костров бивачных год из годаВдоль следа своего упорно зажигают.Но золото руна — гигант могучий этот,Вперед гонимый властью жадных овцеводов,Слепой корыстью их, ничем не утолимой,Грозит надеждам всем о будущем счастливомИ мириадом ног их втаптывает в землю.

Не третий ли гигант в сад превратит пустынюИ в стенах зелени укроет дом родной мой?И в листьях, падающих с веток, я читаюЕго судьбу;В шуршании песка, текущего лениво,Я голос слышу,—То голос моего отца из дальней далиДоносится ко мне чрез скалы и потоки:

«Зерно! Где мой топор звенел в извечной чаще,Услышал я впервые слабый лепет твой.Меня он взволновал, как изгороди запах,Который в сентябре мы утром пьем с росой.

Был золотой гигант еще незрелым, юным,Но вот уж от ручья до горизонта встал.Смеющийся земли зазолотились кудри,И гребнем золотым их ветер расчесал.

И были мы горды, что созревает жатва,Что щедрый хлеб растим, чтоб сыт был человек,И радовался я, с крыльца на поле глядя,Что веком золотым пшеницы станет век.

Дожди весны, жар лета утучнили жатву,Шагал-вперед гигант мильонами стеблей,Волнуясь на ветру, сходясь и разбегаясь,Потоком золота залив простор полей.

Он по дорогам лился, лился в наши жилы,В сердца входил он к нам, как теплая мечтаВ дома он превращал сраженные деревья,Вел в диких зарослях стальные поезда.Тьму ночи озарив сияньем солнц бессонных,Он тысячами строил города,И тыщам фермеров в дороге их обратнойИз каждого окна светил он, как звезда.

Потом злой волей хлебных королей ЧикагоБыл взорван рынок вдруг, разрушив все кругом.Вошла зараза в чрево городов приморских,Пустые корабли на рейде спят пустом.В глазах больных детей голодный блеск чуть, тлеетНочами без огня, лишенным хлеба днем.

Их убивает голод, а паук гигантскийНаживы сеть соткал у входа в склад зерна,И фермеров самих и фермерские землиОпутала, как мух, и душит их она.

И едко — медленно, как соль сухого русла,Ползет паучий яд, жизнь отравляя мне.Жжет засуха меня, и сам гигант иссохшийПьет мертвый зной пустынь и корчится в огне.Теперь не течь ручьям былых надежд моих:Забила прочно соль сухие русла их.Когда меня к земле тяжелый сон придавит,Я буду и тогда пшеницы слышать ропот.Когда умру, меня на склоне схороните,Чтоб золотой гигант корнями мог окутатьМеня в родной земле. Последний дар, быть может,Его других даров великих всех дороже!»

Его зарыли там, где видел бы он ферму,И где земля тучна и сгорбленное телоМогла бы выпрямить своей земною тягой.И радовал его веселый шум пшеницы…Но вот теперь песок эрозии горячий,Свистя, летит над ним, мне болью сушит горло,А там, где отчий дом глядит в пустое поле,Шатаясь, дверь стучит под ветром и дождями.

Австралия моя! О, мой народ забытый!Могу ль я мирно спать, коль сердце кровью плачет?Ведь мертвые со мною говорят сквозь землю,Мечты не жившие мне отдают в наследствоИ требуют их претворить в живое дело.Нет, спать я не могу, пока вы не проснулись!Да, мы, живущие так одиноко в мире,С давно застывшими, морозными глазами,Мы жаждем слов таких, чтоб в их огне оттаять,И песен боевых, чтоб кровь воспламенили.Нет, спать я не могу, пока нас гложет голод.Кто золотых гигантов смел лишить их силы?И крыльям засухи кружиться ль над полями?Детей моей страны, судьбою обойденных,И холоду и голоду доколе нянчить?

Я слышу: голоса рабочих рвут молчанье,Тяжки, как молоты, и гулки, как моторы,Как будто бы великая плотина нашаВернулась к жизни вновь, и пульс ее забился:«Три золотых гиганта медленно влачатся,Ослеплены, обожжены, как уголь черный,Горнами засухи, раздутыми в пустыне.Они молчат покорно под свистящей плетью,Согнулись до земли, в цепях, их оковавших,Своими тяжкими свинцовыми рукамиКроша плотину нашу в самый мелкий щебень.Они, что с песней шли, когда был Запад волен,Теперь орудие жестоких монополий.Им одолеть бы засуху и голод.Но нет! Они сейчас рабы наживы,Рабочий скот в ярме у Би-Эйч-Пи[40].Оковы, что на них, и нам сдавили плечи,И в безнадежный путь все тот же бич нас гонит.Враги нам говорят: „Плотину строить бросьтеИ к очагам спокойно возвратитесь!“Но глубже проросли, чем корни эвкалиптов,В родную землю корни воли нашей.Как листья или пыль, ничто нас не развеет.Вставайте на борьбу! Заставьте их платить намТем золотом, что бога их — войну питало.Творцы Австралии, мы создадим плотину!

Кто золотых гигантов выручит из плена?В чем грозная их мощь, как не в руках рабочих?Где дружно мы стоим, какой нас шторм осилит?

Здесь наше поле битвы!»

1953