Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

свои, длани и сердца свои, дабы стать достойными гражданами той республики, что избрала своим гонфалоньером[111] Господа нашего Иисуса Христа. Я видел, как даже дети теснятся, спеша облобызать самый край одежд его, когда он шел по улицам. Но, увы, друг мой, разве народ не встречал Спасителя радостно в Иерусалиме, полагая перед ним на дорогу пальмовые ветви и одежды[112] всего за четыре дня до того, как он был распят?

Голос монаха дрогнул. Он отвернулся, пытаясь удержаться от сотрясающих его рыданий. Спустя мгновение он воздел длань, устремил взор в небеса и, указывая наверх, улыбнулся:

– Сын мой, ты спрашиваешь, есть ли для него надежда. Отвечаю: есть надежда удостоиться такого же венца, как те, кто пришли от великой скорби, и за это они пребывают ныне перед престолом Бога[113].

Глава 23

Паломничество

Утреннее солнце, ясное, чудесное, освещало древние рыжие утесы Сорренто и плясало тысячами золотистых чешуек и дорожками подрагивающей ряби на волнах широко раскинувшегося Средиземного моря. Тенистую бездну ущелья пронзали золотистые стрелы света, падая на влажную купу фиолетовых цикламенов, озаряя колеблющийся под ветром куст гладиолусов или сильнее подчеркивая пышную, яркую желтизну бахромчатого ракитника. Старинный, поросший бархатистым мхом мост, перекинутый далеко внизу, в глубокой тени, на самом дне ущелья, освещенный случайно забредшим лучом, вдруг превращался в некий уголок волшебной страны.

Ранним утром в маленькой хижине, похожей на голубятню, поднялась суматоха, обитатели ее захлопотали, засуетились, ведь на следующий день им предстояло отправиться в долгое, опасное путешествие.

У старухи Эльзы грядущее паломничество в Рим, город, некогда сделавшийся свидетелем ее процветания, пробуждения ее честолюбивых надежд, ее позора и падения, вызывало неловкие, мучительные чувства. В памяти ее со всей отчетливостью, в живописных деталях, вставали те величественные залы, с их блестящими, холодными мозаичными полами, с их длинными галереями, наполненными статуями и картинами, с их зачарованными садами, оглашаемыми лепетом фонтанов, струи которых стекали в поросшие зеленым мхом бассейны, благоухающие розами и жасмином, – те залы и сады, где провела юность мать Агнессы и где расцвела мимолетно ее красота. Эльза словно видела, как она порхает по величественным аллеям, обсаженным остролистом, напоминая то ли веселую певчую птичку, которую держат в золотой клетке, непрерывно ласкают и балуют сластями, то ли цветы на замковых клумбах, которые распускаются и увядают, являя собой только изящные украшения, призванные еще более возвеличить старинную княжескую семью.

Мысленно она сравнивала уединенное, замкнутое существование, которое вела Агнесса, с той блестящей, гибельной роскошью, что стала уделом ее матери, сравнивала простое крестьянское платье внучки с усыпанными драгоценными камнями, расшитыми золотом шелковыми нарядами, в которые облачали бедную Изеллу капризное, взбалмошное покровительство герцогини и мимолетная страсть ее сына, и в душе ее постепенно просыпалось волнующее, мятежное, бурное негодование, которое она много лет подавляла, таила от себя самой со всей силой ненависти и уязвленной гордости. Пускай Агнесса и вела жизнь крестьянки, однако в жилах ее текла кровь надменного древнего аристократического рода, ведь мать ее вступила с молодым герцогом в законный брак, – Эльза сама была тому свидетельницей.

«Вот уж воистину, – думала она, – если бы все свершилось по справедливости, она была бы принцессой, и не один знатный синьор в наших краях счастлив был бы взять ее в жены, а я-то хочу всего-навсего выдать ее за честного кузнеца, я, видевшая собственными глазами, как принц преклоняет колени, чтобы поцеловать руку ее матери, я, слышавшая собственными ушами, как он на коленях умоляет ее выйти за него замуж, да, я клянусь, все так и было! Но чем же это кончилось? Жил ли на свете хоть один знатный синьор, который исполнил бы обещание или клятву, данную кому-нибудь из нас, простых людей, или не забыл о нас тотчас же, как только мы доставили ему мимолетное удовольствие? Старуха Эльза, ты поступила мудро! Держи свою голубку подальше от орлиного гнезда: оно обагрено кровью невинных жертв, которых растерзал орел в своей жестокой, безумной гордыне!»

Вот каким нерадостным мыслям безмолвно предавалась Эльза, суетясь, хлопоча по хозяйству и стараясь вовремя завершить тысячу и одно приготовление из тех, что знакомы любой хозяйке дома, богатой или бедной, которой предстоит долгое путешествие.

К Агнессе она на первый взгляд проявляла большую, чем когда бы то ни было, суровость и строгость, однако не было, пожалуй, такой поры, когда она испытывала бы к внучке большую нежность и когда с большей горячностью принимала бы к сердцу ее судьбу. Не так-то легко быть единственным предметом забот, привязанности и попечения сильного, предприимчивого и упрямого друга, как убедилась Агнесса на собственном опыте. Не собирают с терновника виноград или с репейника – смоквы[114], а преданность натур резких и колючих, вроде терновника или репейника, зачастую напоминает ягоды дикого крыжовника: такая же едкая на вкус и с такими же длинными шипами, но что ж поделать, они любят, как умеют, их надо принимать такими, какие они есть.

Агнесса несколько раз пробовала было предложить бабушке помощь, но получала отказ столь грубый, что больше не возобновляла попыток, и потому удалилась на свое излюбленное место у садовой ограды, откуда могла увидеть, что творится выше и ниже в ущелье, а также за арками поросшего мхом древнеримского моста, перекинутого на самом его дне, возле городской стены. Ко всему, что ее окружало, к этому маленькому миру, она привязалась за годы безмолвного общения с ним. Небольшой садик, с его древним, украшенным мраморными изваяниями фонтаном, с убаюкивающим лепетом непрерывно струящейся воды, с подрагивающими листьями папоротника-адиантума, на которых вечно переливаются сверкающие капли влаги, старинная божница с изображением Мадонны, с лампадой и вазой для цветов, высокие, тенистые апельсиновые деревья, утопающие в благоуханных цветах и отягощенные обильными золотистыми плодами, с гладкой, блестящей здоровой корой, – все они представлялись ей добрыми друзьями, которых она должна вот-вот покинуть, быть может навсегда.

Как будет выглядеть это паломничество, она почти не догадывалась: возможно, ее ожидают дни и недели долгого, утомительного пути, проложенного в том числе через горные перевалы, по глубоким, уединенным горным долинам, как и много лет тому назад, когда бабушка принесла ее, крохотную девочку, сюда из Рима.

Агнессе казалось, что за последние несколько недель она совершенно изменилась. Тихо и незаметно она перешагнула порог, отделяющий зачарованную страну детства от женской зрелости, навсегда оставив позади сладостные, наивные радости первого, младенческого рая. До сих пор жизнь представлялась ей волшебным сном, грезой, полной блаженных видений, вдохновляемых житиями святых, полной гимнов и молитв, чередующихся со сбором цветов