Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков

а я потею, тяну его изо всех сил; он скажет слово, я подскажу два и в конце концов ставлю ему тройку. Когда же сменилось правительство, я снова осмелел и опять влепил ему двойки. Но не тут-то было — как насели на меня со всех сторон: анонимные письма, сплетни!.. Чего только не говорилось про меня: что я анархист, дыновист{95}, взяточник, погряз в разврате, и прочее и прочее!..

Чтобы не попасть еще и в людоеды, я снова поставил ему в конце года тройки, и наш Пондю окончил гимназию, к великой радости отца и матери, к чести и славе тетки, дяди, адвоката, попечителя, околийского начальника, пристава, председателя околийского бюро, депутата и троих сыщиков, а после этого исчез из города.

Куда он делся и что делал потом, не знаю. Через несколько лет он снова появился у нас. Бегает по улицам, заходит в клубы и конторы, со всеми раскланивается, снимает шляпу, хихикает, важничает, а на меня даже и не смотрит.

— И что же он теперь делает?

— Разве не знаешь? Учительствует. Это еще полбеды, — с горечью вздохнул старый учитель, — несчастье в том, что у него учатся двое моих детей!

— Что же он преподает?

— Как — что? Историю, конечно. На моем месте. Ходил, обивал пороги, добился своего — меня уволили, а его назначили. И так как часов ему не хватает, ведет дополнительный предмет — рисование.

Перевод Н. Попова.

ГЕ-ГЕ-ГЕЕЙ!

Это было давным-давно. Нет нынче ни таких людей, ни таких событий!

Не было тогда ни партий, ни политиканов, ни законов об обязательном голосовании — кто за кого хотел, за того и бросал бюллетень. Дед Рачо Чабан, например, и знать не знал про выборы. Заберется в горы со своими козами, посвистывает себе на костяной свирели, строгает ножичком пестрые веретена, живет привольно на чистом воздухе, и никто его никуда не требует и не тянет.

Иной раз год-два не спускается в деревню. И про среду забывал и про пятницу, и праздников бы не замечал, только если принесут ему, к примеру, крашеное яичко, значит, подошла пасха, а если кутью, то — родительская суббота.

Грамоте он не учился, но умом бог не обидел; бывало, целыми днями молчит, но если скажет слово, то вставит к месту, как тесаный камень в новенькую ограду.

Сидят они, к примеру, с племянником Тодором вечерком в шалаше, греются у огонька. Тодор мастерит из бараньего ребра ручку для сумки, обделывает его обручиками и скобочками, но дело не клеится. Посмотрит на него дед Рачо из-под лохматых бровей, скривит губы и скажет:

— Такие вещи вечером не делают, парень! Это тонкое дело! Оставь на завтра и ложись-ка спать, потому что утро вечера мудренее! Да, да! Не смейся, а вперед запомни!

Или, бывало, в ясный божий день сидит он и покуривает, а трубочка ни с того ни с сего вдруг заскворчит, Дед вынет ее изо рта, выбьет, поковыряет щепочкой и крикнет Тодору:

— Тошко! Эй, Тошко! Пройди-ка кустами, подымись на бугор и покричи на коз, чтоб шли вниз, к загонам. Да не торопи: пусть себе пасутся скотинки и потихоньку идут вниз. Погода скоро испортится.

Тодор смотрит на него и удивляется, почешется и спросит для верности:

— Откуда ты знаешь, дядя? Кто тебе сказал?

Дед Рачо ухмыльнется в усы и скажет:

— Да уж знаю. Трубка мне сказала. Не смотри, что ей грош цена. Она много видела, много знает.

Засунет трубку за широкий пояс, поднимет палец и добавит:

— Заметь и запомни: если заскворчит трубка, отсыреет соль в банке, если начнут жать постолы, кусаться мухи, кружиться вороны, ухать филины в низких местах, куры забираться на насест раньше времени, а петухи — кукарекать зазря, если воробьи купаются, уши чешутся и ни с того ни с сего клонит ко сну, знай наверняка, что погода испортится.

Тодор таращит глаза и только диву дается, кивнет головой и, не говоря ни слова, встанет и пойдет к козам.

Таков был дед Рачо Чабан. Жил он как лесная птаха среди скал и долин Самодивеца, говорил мудрые слова, но в политике, законах и в выборах не понимал ничегошеньки.

И вот поди ж ты, посылают ему как-то с Тодором наказ — должен он спуститься в деревню голосовать. Будто бы такой закон вышел, и начальство распорядилось — коли выборы проводятся, так каждый мужчина должен голос подать. Не то плати большой штраф!

Ворчал старый пастух, сопел, сердился, но когда прикинул, что и трех коз не хватит, чтобы заплатить штраф, быстренько собрался, надел штаны из козьей кожи, заткнул за пояс всякие мелочи, накинул домотканую бурку и с посохом на плече направился в деревню.

Спустился в деревню и даже домой не заглянул, а прежде всего завернул в общину, чтобы покончить с делом. Оттуда его послали в школу, где проводились выборы.

Вошел дед Рачо тише воды ниже травы, снял с плеча посох и, как всякий тугой на ухо, гаркнул во все горло:

— Бог в помощь, ребятааа!

— Дай тебе боже, дедушка Рачо! Добро пожаловать, милости просим! — отозвались двое-трое.

— Звали меня зачем-то, так мне Тодор поутру сказал. Штраф возьмут, говорит, если не приду. Деваться некуда, вот я и пришел, а зачем звали, так и не знаю!

— Не мы тебя звали, а закон, за-кон тебя зовет, — сказал председатель комиссии.

Старик не расслышал, стоит столбом, пялит глаза по сторонам и не знает, куда девать руки.

— Голосовать тебя звали, голосовать!.. Голос подавать, старосту и советников выбирать!

— Что гришь? Про голос что-то сказал?

Председатель подошел к нему, склонился вплотную над ухом и крикнул:

— Дед Рачо, войдешь сюда, в темную комнатку, и голоснешь! Подашь голос! Понял?