Обреченность - Сергей Герман

Урядник облегченно засмеялся.

— Ну вот, теперь все в порядке. Воздух вышел. Теперь будет жить, как наш фершал говорит. Ты бы поберег его... Поводи его минут десять-пятнадцать, и можешь ехать.

Пока разговаривали, жеребец пришел в себя. Юрка надел на него седло, поблагодарил за помощь и потихоньку поехал.

* * *

Перед домом, в котором расположился штаб 5го донского полка, стояли привязанные к деревьям, казачьи кони.

Черными и рыжими пятнами горбами торчали казачьи седла. Прислонившись спинами к каменной ограде дремали коноводы. То и дело к штабу подлетали — верховые, соскакивали с седел и, и бросив повод коноводу, торопливо бежали в дом.

Во дворе штаба собрались командиры сотен и дивизионов полка.

Возраст офицеров под тридцать. Все как один матерые, бывалые, закаленные лагерем и войной. Многие из них в прошлом кадровые командиры Красной армии. У многих на форменные штаны нашит донской лампас. Граф Ритберг тоже с лампасом на кавалерийских бриджах.

Старший из офицеров- командир второго дивизиона есаул Борисов, бывший майор Красной армии.

Вместе с Кононовым служил в одном эскадроне 27го Быкодоровского кавалерийского полка, еще в в конце далеких двадцатых. Прошло много лет. Потом Борисов, будучи начальником связи 101й танковой дивизии попал к немцам в плен и уже доходил с голоду в лагере военнопленных. 1941 году он вновь увидел Кононова, приехавшего в этот лагерь набирать добровольцев в свой казачий эскадрон. Борисов узнал Кононова, а Кононов его нет. Еле держась на ногах, Борисов подошел к Кононову и спросил:

— Не узнаешь меня, Иван Никитич?

Кононов долго всматривался в его постаревшее лицо, погасшие глаза. Потом обнял:

— Здравствуй, Иван! Вот как раз тебя то мне и не хватает.

С того времени они снова вместе.

Две недели назад дивизион есаула Борисова под деревней Бектеже с тремя сотнями казаков четыре часа держался против партизанской бригады. Его выручили 1я и 2я сотни полка. Хорунжий Орлов ударил партизанам во фланг, его поддержала сотня Трегубова. Командир полка назначил сбор на полдень. Было еще рано, можно было поговорить со старыми знакомцами.

Казаки перекуривали, вели неспешный разговор. Вспоминали знакомых, кто погиб, был ранен или ушел к партизанам. Щербаков подошел к Борисову. С Иваном Георгиевичем он был знаком уже около трех лет, почти одновременно попали в плен, были в одном лагере под Могилевом.

— Доброго здоровья, Иван.

— Здравствуй, Толя.

— Мудрова помнишь?

— Конечно помню. Как он?

— Нет Сережки больше. Погиб.

Голос Щербакова дрогнул.

— Как же это случилось?

— Нашей же миной и накрыло. Еще зимой, под Костайницей. Случайно. Совершенно не думал, что такое возможно, ведь опытный же офицер!

— Эх! Какая жалость! С первых дней с нами ведь был. Еще с эскадрона.

Офицеры замолчали.

Во двор вошел полковник Кононов. Борисов с ожесточением загасил окурок сигареты, набрал в грудь воздуха:

— Господа офицеры!

Все встали, подтянулись, повернулись лицом к командиру, пожирая его глазами.

Командир полка махнул рукой.

Борисов выдохнул:

— Господа офицеры.

— Все?

— Так точно, все! За исключением командира дежурной сотни.

— Тогда прошу всех пройти ко мне.

С трудом расселись на стульях и скамьях в комнате, где жил и работал командир полка. Граф Ритберг присел на диван. Рядом расположился переводчик.

Посредине комнаты стоял большой стол. На нем скатертью карта.

Полковник Кононов обвел всех внимательными глазами.

— Разведка бригады доложила, что 28й партизанская бригада сейчас здесь.-Он ткнул острием карандаша в точку на карте. — Село Кутьево.

Офицеры молча, внимательно вглядывались в стрелы, нарисованные на карте.

— Пришел приказ из штаба — ударить по этому Кутьево! Сбор сегодня в три часа ночи у костела. Выдвигаемся в три тридцать. В операции будет задействован весь полк. Здесь остается по взводу от каждой сотни.

* * *

Глубокой ночью Муренцов проснулся. Открыл глаза. Кричали первые петухи, в черном небе горели неподвижные звезды, и ветер осторожно шумел над крышами домов.

За окном отчаянно трещали цикады, и под полом ворошились мыши.

В маленькой комнатке было душно. Муренцов зажег лампу.

На столе накрытый чистым полотенцем, стоял завтрак, приготовленный вестовым. Завтрак по сербски «доручек». Банка консервированной рыбы, большой кусок хлеба и пол-литровая кружка молока.

Наскоро перекусив Муренцов пошел поднимать взвод.

На крыльце его уже ждал вестовой с красными опухшими глазами. Видно, что он не раздевался и не ложился спать. Это был его первый бой. Что он делал ночью, молился? Думал о женщинах?

Муренцову стало весело.

— Проверь оружие. И не тушуйся, будем живы не помрем- сказал ободряюще.

Улицa была темна, но уже гуделa под конскими копытaми, рaздaвaлись окрики, звякaло оружие. На площади ждали командира полка.

* * *

Капитан Солодовников смотрел в прицел на село. Потом медленным движением перевел прицел правее.

На выезде стоял часовой с карабином. Курил, облокотившись на мешки с песком. Под грибком — телефон полевой связи.

Рядом огневая точка. Пулемет. Окоп обложен мешками с землей. Разговаривают, не осторожничают. Чувствуют себя в безопасности. И — никаких чрезвычайных мер. Хотя и расхлябанности тоже нет. Службу несут привычно. Сразу видно, опытные вояки.

Григорьев вытянул из-за голенища нож.

— Что делать будем, командир? — На воровское перо поставим?

Солодовников покачал головой.

— Времени нет. Пока подползем. Пока снимем. Рассветет. Я делаю первый номер. Ты второго. Потом кто раньше — часового. Давай на счет два!

Перевел прицел на пулеметный окоп.

Патрон мягко вошел в патронник. Не было сожаления, что сейчас пуля оборвет чужую жизнь. Не было страха, сомнения, робости.

Было только желание не промахнуться. Хорошо сделать свое дело. Это была работа, убивать людей. Сначала немецких солдат, потом партизан. Неважно, что советских, теперь югославских. Сколько их уже было Двадцать?.. Тридцать?..

Или больше?.. Солодовников не считал.

Вспоминать и считать он будет потом. В старости... через много, много лет. Если останется жив. Тогда все убитые им будут приходить во сне и молча стоять у него перед глазами. А он будет вскакивать с криком и хвататься за свое изношенное сердце. А соседи по палате будут утром просить заведующую отделением, чтобы она перевела этого умалишенного в другую палату.

— Раз-ззз!

Он прижал к плечу приклад. Отличная цейсовская оптика приблизила к глазам лицо партизана. В перекрестье прицела было видна розовая мочка левого уха. Или это только кажется? На секунду затаил дыхание и палец чуть тронул спусковой крючок. Этого было достаточно.

— Два!

В перекрести прицела Солодовников увидел как пуля вмяла кожу лица чуть ниже ушной раковины и тут же услышал хлесткий звук выстрела винтовки Григорьева.

Часовой, бросив сигарету кинулся к телефону. Вторым выстрелом он на доли секунды опередил Григорьева. Два выстрела слились в один. Пробитая двумя пулями голова мотнулась в сторону и тело часового мягко осело на затоптанную дорогу.

— Давай ракету!

Григорьев поднял к вверх ствол ракетницы, дурашливым голосом пропел:

Мы сдали того фраера

Войскам НКВД,

С тех пор его по тюрьмам

Я не встречал нигде.

В блеклое утреннее небо, шипя, взлетела ракета.

— Ну вот!.. Началось! — строго сказал Кононов.

Потом он медленно снял папаху и медленно перекрестился. Скомандовал:

— По-ооолк на конь!

Оглянувшись назад Солодовников увидел как из-за пригорка выскакивают сотни. Выстраиваются в лаву.

Бой в селе нарастал с каждой минутой. К гулким выстрелам карабинов все чаще и чаще начали примешиваться слитные трели автоматов. Этот звук, был какой-то ненастоящий, игрушечный, словно мальчишки проводили по штакетнику палкой. В нем не чувствовалось никакой опасности.

Муренцову обожгло висок. Схватившись рукой он увидел на ладони кровь.

Кто-то из офицеров охаживая плетью вздыбившегося хрипящего коня, остервенело кричал:

— Пулеметчики... мать вашу растак!.. Огонь!

Казаки на ходу прыгали с коней, лихорадочно устанавливали пулеметы и открывали торопливую стрельбу.

Когда в центре села гулко и торопливо зачастили крупнокалиберные пулеметы там вспыхнуло высокое пламя пожара.

Через несколько минут село уже горело. По улицам свистя и гикая скакали казаки. Ошеломленные неожиданной конной атакой партизаны, отстреливаясь пытались отойти к лесу. Беспорядочно стреляя, убили двух казаков. Громко заржала раненая лошадь. Конные сотни уже обходили село и брали в клещи отступающего противника. Кидавшихся из стороны в сторону партизан всюду встречал огонь из карабинов и пулеметов.