Степан Разин. Книга первая - Степан Злобин

Тут были расспросные речи многих людей, бывших в Яицком городке, пока он находился во власти Разина, показания казаков-перебежчиков, убоявшихся морского похода, покинувших разинское войско и пойманных на обратном пути на Дон, вести с Терека, от черкесского князя Каспулата Муцаловича, который по приказу астраханского воеводы в прошедшем году посылал лазутчиков в земли персидского шаха и сообщал о нападении Разина на Дербент, Баку, Фарабат и Решт. Тут хранились и два письма от самого шаха с жалобой на разграбление Разиным городов каспийского побережья и на сожжение шаховых увеселительных дворцов. В письме исчислялись многотысячные убытки.

— Еще государь за воров им станет платить экую уйму деньжищ! Сами, голубчики, берегли бы свое добро! — проворчал думный дьяк. — Ведомо между всеми державами, что морской разбой — беззаконное зверство. Кто настиг беззаконников, тот и карай!

— Так и писали им из Приказной палаты, — сказал стольник. — Да и то еще им указали, что его величество шах добром с вором ладил, в подданство звал к себе и жалованье давал им по двести рублев на ватагу на каждые сутки…

Дальше шли челобитья армянских и персидских купцов, ограбленных казаками в море. Эти тоже писали свои убытки.

— В десять крат небось наплели! Поверить, так чистым золотом были гружены их корабли! — заметил Алмаз.

Возвратясь к расспросным речам пойманного в Астрахани разинца, думный дьяк укоризненно покачал головой.

— Не страшася греха, обманул вас вор перед смертью! — сказал он. — Да как вы поверили, князь Семен, что вор прилез в Астрахань дознаваться о чем-то?! Неужто он после тою по морю плыл бы назад к Стеньке-вору?! Один? На челнишке, что ли?! Эх, вы-ы! Надо было его спрошать не про то, что вор вызнать ему велел, а что он велел наказать дружкам своим, да каким дружкам! — раздраженно сказал Алмаз. — Не палач, а словно разбойник вел розыск: и расспросных речей на пятак, а вора замучил!..

Воеводский товарищ не участвовал в розыскных делах Астраханской приказной палаты. Хотя он и был из старого боярского рода, но вся молодость его прошла в битвах. Он больше привык к седлу, к походной жизни среди ратных людей. Только год назад, после заключения мира с Польшей, он в первый раз за всю жизнь был послан на мирную службу, в Астрахань, товарищем воеводы. Но и тут воевода возлагал на него все то, что касалось крепостного городского строения и ратных дел.

— Я в сии дела не вступаюсь, Алмаз Иваныч. Розыск ведет боярин Иван Семенович сам, а мое дело ратное, — оправдываясь, сказал стольник.

— Во-он что! Так ты, князь, лишь ратное дело ведаешь? Ну тогда тебе пыточные дела ни к чему! Не тебе их ведать! — как бы соглашаясь, сказал Алмаз. — Тебя государь пошлет ратью на вора, то будет справа твоя!.. А скажи, сударь ратный начальник, сколь же ныне у вора во скопе людей? Не ведаешь? Как так?! А сколь у них пушек? Какие у них корабли? И тоже не ведаешь? Вот тебе раз! А как же ты биться станешь?! Вот тебе — не твое дело розыск, князь! — Думный дьяк покачал головой и вздохнул. — Привезли бы вора в Москву, — продолжал он, — и тут бы его расспросили справно… У нас палач, будто поп, прости господи, исповедует: все грехи по жилочке выпустит, а насмерть не заморит!.. Государь-то прогневается на вас. Он всегда велит пытать с бережением, тихо, чтобы про всякую малость дознаться…

Перед отъездом из Астрахани князь Семен просил воеводу послать в Москву не его, а второго воеводского товарища, брата Прозоровского, князя Михайлу Семеновича. Но воевода ответил, что считает Михайлу слишком неопытным и молодым и не надеется, что тот сумеет все рассказать государю как нужно. Львов понимал, что в самом деле Прозоровский не хочет посылать к царю брата с недобрыми вестями.

Прозоровскому с товарищами далось нелегкое воеводство. Их предшественник воевода Хилков был смещен из Астрахани именно потому, что не управился с «воровскими казаками» и пропустил их через волжское устье в море, откуда они проскочили и в Яицкий городок, а после того Хилков не сумел отбить городок обратно.

Однако и Прозоровскому похвастаться было нечем: уже во время его воеводства в Яицком городке произошло восстание, и в море к Разину убежали стрельцы и казаки, которых держали в тюрьме за сдачу города Разину. Так же во время воеводства Прозоровского с Волги прорвался в море разинский есаул Сережка Кривой с ватагой в семьсот человек, которые захватили морские струги у Черного Яра. Теперь же грозил набег всей разинской силы…

Думный дьяк отложил письмо Прозоровского и записал для памяти: «Доброго палача послать в Астрахань, в пыточну башню, к сыскным делам».

— Волгу блюсти надо будет теперь от воров, — сказал он стольнику. — Как воротишься в Астрахань, тотчас по Волге повсюду в низовьях дозоры поставьте. Слух пройдет, что Разин-вор с моря лезет, — и хлынет вся волжская ярыжная рвань на сустречу!..

— И отколе берется столько ворья?! — в размышлении произнес князь Семен. — Поговоришь с казаками, так будто и любят свой Дон, а не сидится им тихо, все лезут куда-то во свару, во грабежи!

— Правду сказать-то, князь, не от доброй жизни ворье у нас множится, — просто сказал думный дьяк. — Мужик, чем бы силу свою положить во хлебную нивку, он от боярской жесточи землю свою на вдовство покидает, бежит на Дон. На Дону ему тоже сытости нет; он уж с Дона глядит! А руки-то ему богом даны, а сила-то в жилках скопилась! Сила хлебушка хочет! И лезет на грабежи! Ведь экую силу, князь, да пустить бы на доброе дело — она с чем хошь совладает! А ныне от них одно разорение, да мятеж, да раздоры между державами… — Алмаз безнадежно вздохнул. — Придется тебе, князь Семен Иваныч, пойти со стрельцами побить воров, а Стеньку, слышь, ты его непременно живьем бери, не убей! Да когда во полон возьмешь, то в Астрахани вам его не пытать, а прислать в Москву.

Слухи, которые доходили до князя Семена о «воровском» атамане, рождали в душе Львова двойственные чувства. Он возмущался тем, что Хилков и начальники ратных сил Астраханского царства допустили безнаказанный выход разбойников в море. С другой стороны, как ратный человек, князь Семен восхищался Разиным, который не только побил на Волге ратных людей, не только сумел захватить порубежный город, но пересек Каспийское море, разгромил прибрежные крепости персидского шаха и простер свою дерзость до того, что не бежал из персидских пределов, а там же, возле разгромленных им городов, рядом с летним дворцом шаха, на острове выстроил крепость и стал на зимовку.

Князю Семену теперь предстояло выйти против отважного атамана и разбить его войско. Львов представлял себе, что это будет совсем не простая задача. Больше четырех или пяти приказов московских стрельцов ему не дадут. Струги, которые были в Астрахани, к тому же совсем не годились для боя. Надо успеть их проконопатить и подсмолить — на все это нужно время. А кто же знает, когда вор придет к астраханскому берегу?..

— А все же, Алмаз Иваныч, он дивно удал! Отколь столько сметки ратной, отваги, искусства?! — воскликнул Львов. — Правду сказать, Стенька больше государевых воевод возвеличил державу: море наскрозь прошел, силу русскую за морем показал, полоняников русских выкупил и на изменное шахово жалованье не прельстился! А ведь не князь, не боярин — простой нахальщина-вор!.. Могуча держава, где даже разбойники сердцем велики!

— Князь Семен! Стольник! — остановил Алмаз. — Ох, не так-то и молод, а прост ты, князь, как дитя! — укоризненно напутствовал стольника думный дьяк. — Сердцем прям, смел — все ладно, да словом прост… Не быть тебе во больших боярах!

И когда ушел стольник, долго еще сидел думный дьяк один при свечах над ворохом астраханских отписок.

«Да-а, сила, сила в ворище! — заключил он. — Скажи-ка нашим боярам струги снарядить на войну в Кизилбашцы. Перво ответят, что у нас от дедов того не велось, потом — что стругов боевых у нас недостача, далее — что и наше-де войско на море плавать от века веков непривычно… да так и не сладят. А Стенька-вор набрал голытьбы, сел в челнишко, махнул веслишком — да в заморском царстве и ну города полонять со дворцами!.. — раздумывал старый дьяк. — От бога талан, да попал не в те руки. Вот и пропал: один ему путь — на плаху! Много таких людей есть в русском народе. Глядишь на него и мыслишь: кабы ему во боярах родиться, вот был бы на диво отечеству муж!.. А он — и на плаху!..»

Отодвинув всю кучу бумаг, Алмаз зевнул.

— Эх, русский народ, ты русский народ! И сколь в тебе силищи, русский народ! — нараспев произнес он уже вслух.

Алмазу припомнилась древняя старина про Илью Муромца, которую еще в его детстве сказывал нищий поп, ослепленный шляхтою самозванца. И старческим, надтреснутым голосом Алмаз пропел себе под нос, в задумчивости мерно раскачиваясь всем грузным телом:

Кабы столб стоял на пупе землиДа кольцо на столбу железное,Ухватился бы я за тое кольцо,Повернул вокруг землю-матушку!..

Старик придвинул к себе железный ларец длинными дрожащими пальцами, искалеченными старческим костоломом, сложил в ларец все бумаги, из-под рубахи достал ключ, висевший вместе с крестом на цепочке, запер ларец, нагрел воску и запечатал печатью.