Амелия - Генри Филдинг

Весь день я не находила себе места. Мистер Беннет возвратился вечером. О, Господи, достанет ли мне сил описать то, что потом произошло? Нет, это невозможно! Рассказ надорвет мне сердце. Мистер Беннет вошел в комнату бледный, как полотно, губы у него дрожали, а налитые кровью глаза были похожи на раскаленные угли и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. «Молли, – вскричал он, бросившись в кресло, – как вы себя чувствуете?» «Боже милосердный, что случилось? – поспешно отозвалась я. – Должна сознаться, что я не совсем здорова». «Ага, должны сознаться, – воскликнул он, вскочив с кресла. – Лживое чудовище, вы меня предали, уничтожили, вы погубили своего мужа!» И тут совершенно обезумев, он схватил лежавшую на столе увесистую книгу и, не помня себя от бешенства, метнул ее мне в голову с такой силой, что я тут же упала навзничь. Он бросился ко мне, заключил в объятья, поцеловал с исступленной нежностью и стал испытующе вглядываться мне в лицо, проливая при этом потоки слез, а потом в крайней ярости снова швырнул меня на пол и стал пинать и топтать ногами. Наверно, он хотел меня убить и, по-видимому, счел меня мертвой.

По-видимому, я несколько минут пролежала на полу без сознания, а, придя в себя, увидела мужа, лежащего рядом со мной лицом вниз в луже крови. Он решил, очевидно, что я рассталась с жизнью, и изо всех сил ударился головой о стоящий в комнате комод, нанеся себе ужасную рану.

Могу чистосердечно признаться, что ни в малейшей мере не была возмущена поступком мужа, я считала, что заслужила подобное обращение, хотя, конечно, смутно представляла себе, что он из-за меня претерпел. Я стала умолять его успокоиться и своими слабыми руками пыталась поднять его. Вырвавшись из моих объятий, он вскочил и, бросившись в кресло, исступленно выкрикнул: «Оставьте меня, Молли, прошу вас, оставьте меня! Я не хочу убить вас!» И тут он, не обинуясь, открыл мне… О, миссис Бут, неужели вы сами не догадываетесь?… Подлый развратник наградил меня скверной болезнью, а я заразила своего мужа. О, Господи, зачем я дожила до такого ужаса? Я не хочу, я до сих пор не могу с этим смириться! Я не могу себе этого простить. Сам Всевышний не простит меня!

От безмерного горя речь миссис Беннет сделалась невнятной, она забилась в припадке, так что испуганная Амелия стала громко звать на помощь. На ее крики прибежала служанка и, увидя хозяйку, которая корчилась в судорогах, тотчас завопила, что она умерла. Неожиданно в комнате появился представитель сильного пола – им оказался наш честный сержант, выражение лица которого свидетельствовало яснее ясного, что отважный воин даже более других перепуган случившимся.

Если подобного рода сцены читателю не в новинку, то он прекрасно знает, что в положенное время миссис Беннет сумела вновь обрести дар речи, коим воспользовалась прежде всего для того, чтобы выразить свое удивление по поводу присутствия сержанта, и недоуменно осведомилась, кто он такой.

Служанка, вообразив, что ее госпожа все еще находится в беспамятстве, ответила:

– Храни вас Бог, сударыня, да ведь это же мой господин. Силы небесные, видать рассудок совсем у моей хозяйки помутился, коли она даже вас, сударь, не узнает!

О чем в эту минуту думал Аткинсон, сказать не берусь; Замечу лишь, что выражение его лица было в этот момент не слишком глубокомысленным. Он дважды пытался было взять миссис Беннет за руку, но та поспешно ее вырывала и, поднявшись с кресла, объявила, что чувствует себя уже вполне сносно, а затем попросила Аткинсона и служанку удалиться. Те тотчас повиновались, причем у сержанта был при этом такой вид, словно он нуждался в утешении едва ли не более дамы, для помощи которой его призвали.

Существует прекрасное правило: либо доверять человеку всецело, либо вовсе ему не доверять, ибо тайну может нередко без всякого злого умысла выболтать тот, кто посвящен в нее лишь наполовину. Одно несомненно, что слова служанки породили в душе Амелии определенного свойства подозрения, которые отнюдь не были рассеяны поведением сержанта; проницательные читатели могут точно так же сделать на сей счет кое-какие предположения, в противном случае им придется повременить, пока мы сами ему в надлежащее время этого не растолкуем. А теперь мы возвратимся к истории миссис Беннет; после многочисленных извинений рассказчица перешла к материям, о коих речь пойдет в следующей главе.

Глава 9

Окончание истории миссис Беннет

– Вполне осознав, какой позор я навлекла на своего мужа, я упала к его ногам и, обнимая его колени, которые я омывала слезами, стала заклинать его терпеливо меня выслушать. Я сказала, что, если мои признания его не удовлетворят, я готова пасть жертвой его гнева. Я уверяла его и притом от чистого сердца, что, если он вздумает тотчас же собственными руками со мной расправиться, я страшилась бы только губительных последствий свершенной кары для него самого.

Немного успокоившись, мистер Беннет согласился выслушать меня до конца. И тогда я чистосердечно поведала ему обо всем случившемся. Он слушал меня с глубоким вниманием, а потом, тяжело вздохнув, воскликнул: «О, Молли, я верю каждому вашему слову. Вас склонили к этому обманом; вы неспособны на такую низость, на такую жестокость и неблагодарность». Возможно ли описать перемену, которая вдруг произошла с мужем? Он был так ласков, так нежен, так сокрушался о своем недавнем обращении со мной… Я не в силах говорить об этом… у меня снова начнется приступ… вы уж извините меня.

Амелия попросила собеседницу не касаться того, что вызывает у нее столь сильное волнение, и миссис Беннет продолжала:

– Мой муж, в отличие от меня нисколько не сомневавшийся в виновности миссис Эллисон, заявил, что ни на час не задержится в ее доме. Перед тем как отправиться на поиски нового семейного пристанища, он вручил мне все наличные деньги для расчета с хозяйкой, а на тот случай, если сумма окажется недостаточной, собрал всю нашу одежду, с тем чтобы я могла оставить ее в залог; уходя, он торжественно предупредил меня, что, если ему доведется столкнуться с миссис Эллисон, лицом к лицу, он за себя поручиться не может.

Навряд ли можно описать словами поведение этой изворотливой особы, до того была она со мной обходительна и великодушна. Она сказала, что гнев моего мужа ей вполне понятен и что ничего другого нельзя было и ожидать; конечно же, все на свете должны ее осудить… собственный дом стал ей теперь ненавистен почти так же как и нам, а к своему кузену она, если это только возможно, испытывает еще большее отвращение. Одежду нашу, разумеется, можно оставить на месте, но завтра же утром она непременно нам ее пришлет; она не допускает и мысли о том, чтобы присвоить чужое, а возврата ничтожного долга она согласна ждать сколько угодно; все же миссис Эллисон следует отдать должное: при всех своих пороках она не лишена и некоторой доброты.

– Да, что и говорить, не лишена некоторой доброты! – воскликнула в негодовании Амелия.

– Не успели мы как следует обосноваться на новом месте, – продолжала миссис Беннет, – как муж стал жаловаться, что у него внутри что-то болит. Он высказал опасение, что в порыве ярости, видимо, надорвал свои внутренности. Что касается скверной заразы (мне непереносимо даже вспоминать об этом), то после искусного врачевания от нее вскоре не осталось и следа, однако недуг, точивший мужа изнутри, не поддавался никаким лекарствам, становился все более мучительным и ни на минуту его не отпускал, пока не свел в могилу.

Ах, миссис Бут, знай я наверняка, что я тому причиной, пусть без всякого с моей стороны умысла, я бы этого никогда не пережила; однако хирург, проведший вскрытие, уверял меня, что мистер Беннет умер от образовавшегося в сердце полипа,[210] а то, что случилось со мной, ни в коей мере не могло послужить причиной его смерти.

Как бы там ни было, я рассказала вам сущую правду. Впервые мистер Беннет пожаловался мне, что чувствует в груди какую-то боль, дня два спустя после нашего переезда и не переставал жаловаться на нее до самого последнего дня; вероятно, это и могло навести мужа на мысль, что он умирает вследствие какой-то другой причины, однако хирург, человек известный необычайной ученостью, всегда без малейших колебаний заверял меня в противоположном, и его мнение – единственное, что служило мне утешением.

– Я стала вдовой месяца через три после нашего переезда от миссис Эллисон, о которой я была тогда совсем другого мнения, нежели теперь, и оказалась в положении, ужаснее которого вообразить невозможно. Впрочем, ведь вам, сударыня, это известно из моего письма, которое она вам показала. Что и говорить, миссис Эллисон сделала тогда для меня столько, сколько я могла ожидать лишь от самых верных друзей. Она помогла мне деньгами и тем самым уберегла от беды, которой в противном случае мне бы не миновать.

Доброта миссис Эллисон в ту бедственную для меня пору побудила меня вновь переехать к ней. Да и, собственно, с какой стати я должна была отказаться от великодушного предложения, которое сулило мне столько удобств? Здесь я и провела со своим крошкой почти в полном уединении целых три месяца, не видясь ни с кем, кроме самой миссис Эллисон. Наконец, она принесла мне от милорда документ, из которого явствовало, что он назначает мне сто пятьдесят фунтов в год на прожитие; по словам миссис Эллисон это было сделано по ее настоянию, и я верю, что это так и было. Вот тогда, насколько мне помнится, я впервые со времени моего возвращения к ней, услышала от нее это ненавистное мне имя. И тогда же она уговорила меня (уверяю вас, что не без труда) позволить ему скрепить эту запись печатью в моем присутствии.