Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

Прозвучал в голове голос Бериты. Что она там говорила — нельзя показывать, можно только хранить и смотреть. Мало ли. Берита одна живёт. Нет у ней настоящих деток, даже муж у неё — дерево. Когда-то была Берита красавицей. Высокая и сильная. Но боги дали ей ненужный ум, не отсюда. И ум увёл её в лес, далеко, куда и мужчина не каждый ходит. Сама ушла, сама вернулась. Но ушла девой, с волосами до колен, с грудью, в которую только бы молока для вновь рождённых. А вернулась…

Кора вздохнула. Не хотела вспоминать, как шла Берита по тропе посреди деревни, а люди смотрели на неё из-за плетней и молчали. Твёрдо ступали толстые ноги под разодранным подолом, тряслись обвисшие щёки. Жидкие пегие волосы по плечам, как струйки серой воды. Ни на кого не смотрела. Ушла в свой дом и жила одна, долго. Кора сунулась было. Страшно, но любопытно очень. Увидала через плетень, как Берита на коленях стоит в огороде, ямку роет руками. А после задрала юбку, вытащила оттуда нож, настоящий, как у главного охотника племени, только резало у него полукругом, как ухмылка Еэнна. Полоснула по толстой руке и потекла кровь в рыхлую землю. Берита другой рукой себя за запястье держала и стискивала крепко, так что пальцы побелели. И кровь капала быстро-быстро. А губы шевелились. Вдруг подняла глаза прямо на Кору. И улыбнулась, оскалилась, как её нож. Как Еэнн ухмыляется с черного неба.

Кора заходить не стала, нет-нет. Отпрыгнула и убежала домой, да там сидеть не смогла. Побежала по соседкам. Много чего было говорено тогда с женщинами. И ходили, на Бериту не глядя, вроде и нету её. Но потом заболела девочка Наскии, принесли её из леса, она там в заросли ядовитого мха упала лицом, обожглась и встать не могла и покричать не могла, лежала, пока мальчишки не вытащили за ногу. Наския плакала, ой, плакала, выла. Кора уже стала гирлянды плести, потому что кто же после мха живёт, а тем более с таким лицом. Но пришла Берита, сама. Принесла горшок с отваром. Всех выгнала из дома, села рядом с девочкой. Кора в щель смотрела, видела. Умыла ручищей, побрызгала на голову и живот. Ко рту поднесла и заставила выпить остатки. И всю ночь сидела рядом и пела страшную незнакомую песню. Утром, когда девочка заснула и дышала ровно, без бульканья, разрешила матери войти. И та повалилась на пол, увидев, как на глазах зарастают на личике дочки ожоги.

С тех пор Берита лечит. Но негоже женщине жить одной, и вождь, да будут дни его светлы, а ночи полны женщин, призвал её к себе и разрешил выбрать мужа. Берита осмотрела мужчин, что стояли, опустив головы, и дрожали от страха, что укажет на одного из них, и расхохоталась. Даже слёзы текли по толстым щекам. Смеялась, что ест она теперь много и не прокормит её ни один охотник. И вождь разозлился её смеху. Велел ей выйти замуж за хлебное дерево, что росло у неё за плетнем. Чтоб муж родил только еду, раз ей другого не надо. Берита кивнула, подбоченясь. Ответила: того, что ей надо, у мужчин племени нет, она его сама добудет. И добывала.

…Давно это было. Красота её забылась и молодость. А то, что стала она знахаркой, так теперь это главное. Чуть заболеет кто — бегут к Берите. Вылечит.

— А были когда-то подругами, — поделилась Кора со свёртком, придумывая на ходу то, чего и не было. Росли вместе, да. А вот в хижину к первому маленькому мужу Берита не пошла. Так что вся их дружба — ещё до взрослой женской груди, а после уж врозь.

В спину дуло сильнее, и Кора потерла поясницу, не вставая. Отложила на пол завёрнутый шар, нашаривая в подоле вторую Вещь. Тяжёлая, холодная. Нет в ней такой красоты, как в прозрачном шаре с городом. Но уж больно страшно было копаться в сундуке у Бериты, схватила, какая под руку подвернулась. Кора повертела в пальцах блестящий плоский кругляш. Зацепила ногтем похожую на птичий клюв закорючку сбоку. Кругляш зазвенел и развалился в руке на две половинки. Ахнув, попыталась удержать, и вскрикнула, увидев, как мигает на неё изнутри глаз, чёрный и страшный. Даже бросить хотела, но это же Вещь. Зажмурившись, держала на вытянутых руках и боялась. Протянутые почти над очагом пальцы припекал огонь.

Кора приоткрыла глаза и посмотрела снова. Два кругляша держала она, соединённые петлёй, как дверца и стенка. Чуть повернула, и снова мигнул изнутри глаз. Моргнула, присматриваясь. И раскрыла глаза широко.

— Мои глаза-то! Вот как оно!

Сидела, согнувшись, не обращая внимания на ледяной сквозняк, гладивший спину, вертела в руках яркие соединённые пластины. В обеих отражалось её лицо, так же, как в створках отполированной раковины, только яснее, будто Кора вынула свои глаза и вставила их в Вещь, и теперь они живут там, моргают ей.

— Ахх-ха, — бормотала, разглядывая свой нос и зубы, краснеющие в бликах огня.

Сердце её прыгало. Нет в ней глупости! Шар оставит себе, будет смотреть. А это вот, с глазами внутри, отдаст Онне за дочку. Пусть смотрится своим красивым лицом. Разве что у вождя есть такая штука, а ни у кого больше нету. Есть чаши с водой, есть диски из перламутровой ракушки. Но чтоб вот так!

Кора высунула язык, глядя на свое отражение. Замычала и засмеялась. А если с Онной не получится, она маленькую Оннали подманит на кругляш, как птичку на зернышки. Главное, пусть Корути заберёт её в хижину дождей. Никуда она не денется от мальчика. Он красив и гибок. Уже знает женщин постарше себя, Кора слышала, выследив сына летом на лесных тропах, как кричат и стонут они под его бёдрами. Но взрослые женщины мягки в любви, они её ценят, а девчонке надо еще показать настоящую сладость. Вот пусть в хижине и покажет. Сезон дождей долог. Девочка пойдёт в хижину по приказу матери или чтоб досталась ей Вещь. А когда стерпится, то и поймёт, какой сладостью наполнит ее Корути.

— Да… — сказала шёпотом. И замерла, услышав позади насмешливый голос:

— Боги продолжили тебе праздник, мать?

— Корути, сынок!

Попыталась спрятать Вещь в ладонях, и кругляши, снова прозвенев, захлопнулись, прикусив кожу на ладони.

— Что там у тебя?

— Ничего, сынок.

— Покажи!

Он метнулся от пролома в жидкой стене хижины, гибко, как лесной зверь, между матерью и очагом, схватил её запястья жесткой рукой.

— Нет!

— Дай мне это!

Кора прижала Вещь к груди. В голове запрыгали короткие мысли о том, что вторая лежит на полу и он заметит. Но хоть тайник не разворошила, а то увидел бы его, и куда потом прятать.

Мальчик навис над ней, сверкая глазами и зубами, по её лицу проскользила низка бус с его шеи. Сильными руками снова схватил и, выворачивая, стал раскрывать согнутые пальцы.

— Больно, Корути!

— А мне хочется. Я же т-твой любимый сын, так?

— Уйди! Сама покажу. Дай.