Возвращение из Индии - Авраам Иегошуа

— Да, — сказал Эйнат. Но, увидев мое непреходящее удивление, добавила: — Чуть-чуть. Но ведь ты был прав. Это происходит потому, что если уж отец вобьет себе что-то в голову, его невозможно переубедить. Тебе ничего не оставалось, как изобразить истерику, чтобы отменить полет до Нью-Дели.

Но я не мог избавиться от изумления. Никто и никогда прежде не называл меня истериком. Наоборот — меня всегда считали образцом уравновешенности. Более того, женщины, с которыми я встречался, обвиняли меня в излишней флегматичности. Обнаружил ли я в самом деле склонность к истерии в аэропорту Варанаси? И если да, то не могло ли это происшествие быть предзнаменованием того, что четырьмя ночами позже случилось в Риме, когда внезапно я понял, что влюбился в эту грузную женщину, которая всего лишь несколько недель тому назад лежала возле меня в этой просторной кровати, где горстка хохочущих незнакомцев развалилась сейчас, как у себя дома, распространяя вокруг себя запах пота, болтая друг с другом и благосклонно поглядывая на меня и на Эйнат. Эйнат сидела меж ними, скрестив ноги и, казалось, целиком уйдя в себя и нервозно сжимая рукой уголок покрывала; при этом она время от времени поглядывала на меня словно желая что-то мне сказать. Пока наконец не произнесла:

— Ты знаешь… Я очень счастлива, что вы с Микаэлой решили пожениться. Я даже чувствую, что несу какую-то ответственность за это.

— Бесспорно, — сказал я и рассмеялся. — Это ты во всем виновата. Твоих рук это дело. — И добавил после паузы: — Твоих… и твоих родителей.

— Моих родителей? — пораженно повторила она. — При чем здесь они?

— Потому что они, не исключаю, заразили меня вирусом своих взаимоотношений, показав мне, насколько люди могут быть привязаны друг к другу.

Она рассмеялась неприятным язвительным смехом. И я внезапно испугался, что она может рассказать отцу, как я назвал его любовь вирусом. Мне следовало быть осторожнее с теми словами, что вырывались у меня изо рта.

— Знают ли они, что я женюсь? — Она пожала плечами. Вот уже несколько недель она жила на съемной квартире. — Я должен их пригласить, — пояснил я.

— Это еще почему? — недоуменно спросила она.

— Они это заслужили, вот почему, — коротко отрезал я и увидел, что этими словами лишил ее частицы счастья, которое до этого подарил ей.

Но я и сам не знал, проистекало ли мое решение лично вручить приглашение из простого и понятного желания увидеть ее и ее мужа у себя на свадьбе, или это был лишь предлог, который позволил бы мне снова увидеть ее лицом к лицу, чтобы иметь возможность сказать ей: „Ну вот, видишь — я человек серьезный, выполняющий то, что обещал. Я затеял этот брак, чтобы защитить тебя от этой дикой, неуправляемой страсти, что сжигает меня, но также и потому, что после этого ты разрешишь мне встречаться с тобой время от времени, чтобы я мог положить голову на твой мягкий округлый живот…“ Но я вовсе не хотел приходить к ней в офис без предупреждения, прокрадываться, словно нищий, меж клиентами в промежутке между одним и другим, чтобы договориться о встрече. В голосе ее я улавливал неуверенность, пусть даже вместе с удовольствием и восхищением. Разумеется, она знала о моей женитьбе, и, возможно, даже понимала, что за этим стоит. Но когда я предложил ей встретиться на квартире, она тут же в панике заявила: „Нет, нет. Только не там“. И мы условились встретиться у нее в конторе после рабочего дня, когда секретарши уже уйдут, а в кабинетах ее коллег выключат свет.

Когда я пришел, то застал ее в обществе молодой пары, обсуждавшей с нею какие-то уголовные дела, а потому я устроился возле полуоткрытой двери, терпеливо прислушиваясь к ее сильному, чистому голосу, полному скрытой мощи. Я сидел так, чувствуя, как все мое тело наполняется постепенно сладкой болью вожделения, уже закипавшего во мне. В этот раз я пришел без подарка, чтобы не встревожить ее вновь, и когда клиенты ушли, а она осталась сидеть, погрузившись в бумаги, я поднялся и тихонько постучал в дверь, после чего, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь, наклонив голову так, чтобы она не увидела румянец, полыхавший на моих щеках.

Покраснела ли она тоже? Мне было трудно сказать, поскольку она тут же стала приводить в порядок свой макияж. Бесспорно, она выглядела смущенно, сверкнув в мою сторону фантастической своей улыбкой, которую, как я только сейчас до конца понял, я так любил. Время, прошедшее с момента нашей последней встречи в этой комнате, только усложнило нашу жизнь, ничем не облегчив. Но она была настолько меня старше, что если бы я даже захотел, я не в состоянии был бы спасти ее от обязанности так или иначе взвалить на себя всю тяжесть окончательного решения, не прибегая при этом к пустым уловкам. Я видел, как она колеблется, не зная, как ей поступить, — встать из-за стола и подойти ко мне или просто остаться сидеть. Она выбрала последнее, может быть, для того, чтобы скрыть элегантное свое платье, которое, хотелось бы мне верить, она надела из-за меня или, в конце концов, из-за нашей встречи.

Без минуты промедления я вручил ей пригласительный билет, который она взяла, восхищенно вскрикнув, что могло выглядеть преувеличением или прозвучать фальшиво, если бы в глубине души я не был уверен в ее искренности. Она и на самом деле рассчитывала, что моя женитьба освободит ее от меня. Она поднесла приглашение к глазам и начала читать его вдумчиво и не спеша, сначала сторону, написанную на иврите, а затем, судя по движению глаз, по-английски. Я внимательно разглядывал ее. Мне показалось, что она недавно покрасила волосы — теперь в них было больше рыжины. Увидел я также следы от двух маленьких прыщичков, на которые я обратил внимание еще на последнем нашем свидании, когда я ее целовал, еще мне показалось, что лицо ее немного припухло, что вполне могло быть следствием наступивших „ее дней“, но может из-за приема гормонов. Опять подтвердилось то, что я и так знал: никто не назвал бы ее красивой женщиной, и тем не менее я весь трепетал от вожделения. Она все никак не могла расстаться с приглашением, читая его снова и снова, и уточняя, где находится эта гостиница, а после того, как я подробно все ей описал, она захотела узнать, почему мы не приискали более привлекательного места — за чертой города. Я рассказал ей о возражениях Микаэлы против организации больших торжеств, подчеркнув, что не видел смысла организовывать такое, в общем-то, ограниченное мероприятие где-то в пригороде. Мне показалось, что подобное объяснение удовлетворило ее, после чего она, улыбаясь, спросила:

— Это приглашение — искреннее, или дипломатический знак внимания?

— Искреннее абсолютно, — заверил я ее мгновенно.

— Тогда, — сказала она, — мы постараемся прийти. Почему бы и нет? Я на самом деле очень за вас рада. За вас с Микаэлой, разумеется, пусть даже она кажется мне слишком загадочной — и это при том, что она множество раз бывала у нас в доме, — может быть, из-за ее необыкновенных глаз. Но Эйнат всегда отзывалась о ней очень хорошо. И она заслужила хорошего мужа… такого, как ты, — ведь это благодаря ей мы вовремя узнали об Эйнат.

— И благодаря ей я встретился с тобою, — добавил я в тот же миг. Она выглядела польщенной и помахала мне дружески своей полной в веснушках рукой, не переставая улыбаться. Я наклонился и поцеловал ее пальцы, и, к моему удивлению, она не отняла руки, но только улыбнулась еще шире и, понизив голос, прошептала:

— Осторожней… Лазар где-то на подходе… он сейчас появится.

Но прикосновение моих губ к ее пальцам так возбудило меня, что я вынужден был сжать колени, чтобы скрыть эрекцию, вызванную мыслью, что она не вполне уверена в себе, оставаясь со мною лицом к лицу, а потому, скорее всего, это по ее инициативе должен был появиться сейчас Лазар и забрать ее в этот вечерний час из конторы.

— В соответствии с условиями нашего договора, — сказал я, улыбаясь, — я должен получить твое согласие на вселение в квартиру еще одного квартиранта.

— В самом деле? — И в изумлении, она рассмеялась, как если бы собственной рукой же подписывала договор. — Ты должен получить мое разрешение? Ну так я тебе его даю. — Но затем лицо ее помрачнело, и она добавила: — Но если вы заведете ребенка, я вынуждена буду переговорить с матерью.

На мгновение мне показалось, что она ожидает от меня вопросов, касающихся здоровья ее матери, с тем чтобы она могла с гордостью похвастаться жизнелюбием старой леди. Но у меня сейчас не было никаких намерений тратить время на подобные разговоры или упражняться в остроумии в разговорах о детях — я знал, что Лазар уже на подходе, и меньше всего мне хотелось, чтобы он появился до того, как я успею хотя бы заикнуться о той непреходящей боли, которую я каждодневно испытываю от своей тяги к ней. Что же до вопроса о ребенке… Я не видел смысла ни говорить, ни думать о каком-то гипотетически возможном ребенке, о котором она вскользь упомянула и который уже являлся реальностью внутри Микаэлы.