Возвращение из Индии - Авраам Иегошуа

Мои родители честно придерживались обещания, данного ими Микаэле, прилагая все усилия, чтобы не превысить лимит свадьбы «среднего» размера. Я заметил, что отношения моей матери к Микаэле изменилось после той внезапной вспышки, закончившейся потоком слез в тель-авивском кафе — она начала сочувствовать ей, проявляя понимание, смешанное с симпатией и жалостью. Проблема, однако, состояла в том, кого исключить из числа приглашенных на свадьбу, совместив это с приглашением тех, кто заведомо не придет. Отец приготовил три списка возможных гостей. Сначала они попросили меня назвать имена тех, кого я считал бы «бесспорными». Я назвал Эйаля и Хадас, мать Амнона, но без ее родителей, двух старых друзей, которых знал еще со времени армейской службы и еще двоих по медицинскому факультету. Затем добавил доктора Накаша и его жену, которую я никогда не видел, а потом, после секундного колебания относительно Хишина, решил обойтись без него, зато вписал имена Лазара и его жены, вместе, разумеется, с Эйнат, без болезни которой я не встретил бы Микаэлу.

Мать кисло улыбнулась:

— Интересно, что мы не позволяем себе пригласить наших добрых соседей, с которыми столько лет прожили дверь в дверь, в то время как совершенно чужих нам Лазаров ни с того ни с сего зовем в гости.

— Зовем не «мы», а я, — отпарировал я. — Это мои гости. В чем проблема? У меня есть свои основания пригласить их. Не говоря уже о том, что ты волнуешься напрасно — они не придут.

— Еще как придут, — сказала мать, сконфузив отца, который уже приготовился внести их в список гостей, которые не придут.

В глубине души я знал, что права моя мать. Жена Лазара не упустит случая увидеть, как я стою под хупой и не только из-за желаний, которые я у нее вызывал, но и потому еще, что она знала: все, что я сделал, я сделал, думая о ее пользе.

"Но даже если она этого и не знает, — размышлял я, — моя обязанность сказать ей об этом". Имея это в виду, я должен придумать, каким образом лучше доставить ей это приглашение персонально. О самой свадьбе она, должно быть, уже слышала от Эйнат, с которой Микаэла часто встречалась и которую она пригласила даже на вечеринку по случаю завершения ее положения свободной девушки. Я был несколько взволнован возможностью снова встретить Эйнат, которую я не видел с момента нашего возвращения из Индии.

— По крайней мере, у тебя не было проблем с тем, чтобы отыскать квартиру, — сказал я ей, приветствуя ее у дверей и дружески обнимая. Она смущенно улыбнулась и покраснела.

Относилась ли она ко мне не только как к доктору все то время, что мы были в Индии? Она чуть-чуть прибавила в весе, следы гепатита исчезли, но исчез также индийский загар, до сих пор остававшийся у Микаэлы. Выглядела она вполне здоровой и очень привлекательной. На ней были модные черные брюки и белая шелковая блузка, поверх которой она накинула искусно расшитое красное болеро, зеленые, под цвет ее глаз, серьги мягко покачивались в ушах. Вела она себя застенчиво, но ее, похоже, забавляла ситуация оказаться в квартире собственной бабушки, в то время, когда в ней живет кто-то чужой. Когда она была школьницей, сказала она, то часто прямо из школы приходила сюда поужинать с бабушкой, а когда оставалась на ночь, то спала на диванчике в гостиной.

— И тебе удобно было спать на этом узком диванчике? — спросил я.

— Узком? — удивленно повторила за мной Эйнат. — Минута — и он превращается в просторную кровать.

Сама мысль, что этот старый диван способен во что-нибудь превратиться просто не приходила мне в голову. Не обращая внимания на возражения Микаэлы, я мигом сдвинул стулья и кофейный столик в сторону, и Эйнат показала мне потайной рычаг, при помощи которого диванчик превращался в огромную и удобную кровать.

— Видишь, как хорошо, что ты пришла, — сказал я с нежностью. — Ты вспомнила детство, а мы получили дополнительную кровать. Когда твоя мать передавала эту квартиру в мои руки, она забыла познакомить меня с секретами этого волшебного ложа.

— Моя мать? — сказала Эйнат насмешливо враждебным тоном. — Моя мать вряд ли знает, что творится в ее собственной спальне.

И я неожиданно почувствовал, что заливаюсь краской и мне не хватает воздуха, как если бы простого упоминания о женщине, которую я люблю, было достаточно, чтобы вызвать в воображении воспоминание о ее тяжелом белом теле и изящных маленьких ступнях, возле которых я стоял на коленях в соседней спальне, из которой Микаэла в эту минуту выходила, держа в руках пластиковый мешок с какими-то вещами Эйнат, которая стояла и, улыбаясь, смотрела на все происходящее вокруг меня, не подозревая о том, что творится во мне самом.

Тем временем стали появляться гости, и я быстро вернул диван в исходное положение. Двое «индийских» приятелей Микаэлы и Эйнат уже стояли на пороге. Они совсем недавно вернулись из Индии, где провели больше года, и Микаэла набросилась на них, ожидая рассказа о новых местах и старых знакомых, израильских и всех прочих, которые либо сейчас, либо в прошлом бродяжничали в этой стране. Внезапно огромный субконтинент превратился в укромное место, нечто вроде большого киббуца, полного интимных уголков и дружелюбных обитателей, и это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал сомнения в том, а был ли я, хоть на короткое время, в стране, о которой шла речь, или это все произошло в моем воображении. А потому я тихо сидел и слушал, время от времени задавая короткие вопросы.

Мне показалось странным, что Эйнат принимает участие в разговоре с таким энтузиазмом, говоря о местах и людях так, как если бы она была во всех этих историях главным действующим лицом, а вовсе не бедной и больной девочкой, чьи отец с матерью вынуждены были найти ее, и для того, чтобы спасти, вернуть домой. Я не мог оторвать от нее глаз. Она, на свой лад, была очень привлекательна, хотя ни движениями, ни жестами не напоминала свою мать. У нее было совсем другое лицо, похожее, скорее, на лицо ее отца, только более нежное и много более открытое. Не пострадала ли в конечном итоге ее печень? Удивившись неожиданно, я поздравил самого себя с тем, что запомнил результаты уровней ее трансаминазы. На языке у меня вертелось множество чисто медицинских вопросов, но я проглотил их, не желая в этот вечер оказаться в роли лечащего врача.

Тем временем один из «индийских» друзей Микаэлы заметил мое затянувшееся молчание и предложил переменить тему разговора, предположив, что мне это неинтересно. Против чего, рассмеявшись, возразила Микаэла.

— Он сам виноват, если это так. Он мог остаться в Индии много дольше, а не мчаться обратно, как послушный мальчик, вслед за Эйнат и ее родителями. Не будет никакого вреда, если он услышит несколько историй — может быть, к нему вернется аппетит и он захочет вернуться в Индию со мной.

Она не договорила, потому что в это время прозвонил входной звонок, и Амнон, нашедший охранника, согласившегося на несколько часов подменить его, вошел, принеся бутылку красного вина; его сопровождали еще две пары, явившиеся, дабы поддержать наш дух ввиду предстоящей свадьбы. А за ними еще пара незваных гостей. Так что вскоре квартира стала напоминать «платформу калькуттского вокзала после объявления посадки», как я заметил, обращаясь к «индийским» друзьям. Но меня уже никто не слушал, поскольку все разбились на группки, а часть народа вообще перебралось в спальню, расположившись на большой бабушкиной кровати.

Эйнат тоже прошла в спальню, и, сняв туфли и свое симпатичное болеро, прилегла на постель рядом с остальными. Я сел с нею рядом и начал, невзирая на шум, говорить с ней, расспрашивая прежде всего о бабушке, и тем рассмешив ее, ибо вопрос был: что сказала бы старая дама в эту минуту, увидав, что творится в ее спальне. После чего я плавно перешел к ее родителям, накапливая по кусочкам новую информацию о ее матери и аккуратно подталкивая ее к воспоминаниям о тех чувствах, которые она испытывала с момента нашей первой встречи в монастыре в Бодхгае. Сначала ее ответы звучали уклончиво, но в процессе разговора становились все более и более откровенными. В сумерках ее лицо еще больше похорошело. Она подтвердила, что переливание крови, произведенное мною в странноприимном доме, явилось переломным моментом в деле ее выздоровления. Мать ее тоже была с этим согласна, согласен с этим был также ее отец, переставший чуть позже преуменьшать важность принятого тогда решения, потому что он еще какое-то время, оказывается, сердился на меня «из-за истерики, которую ты закатил в аэропорту, когда настоял на остановке в Варанаси.

— Истерику? — Моему изумлению не было предела. Это слово так легко слетело с ее губ! — Ты это серьезно? По-твоему я выглядел истериком?

— Да, — сказал Эйнат. Но, увидев мое непреходящее удивление, добавила: — Чуть-чуть. Но ведь ты был прав. Это происходит потому, что если уж отец вобьет себе что-то в голову, его невозможно переубедить. Тебе ничего не оставалось, как изобразить истерику, чтобы отменить полет до Нью-Дели.