Гиблый Выходной - Алексей Владимирович Июнин

главными из которых было ни много ни мало, а занять должность заведующего производством. Я долго отговаривал ее от этого, как мог наводил на путь истинный, призывал задуматься об истинном предназначении женщины – любить и быть любимой, рожать детей, иметь мужа и семью. А не заниматься богопротивным колдовством и молить умершие души о самом настоящем грехе убийства. А у самого от выходящего газа аж глаза слезились и хотелось кашлять.

Я хотел, как лучше. Честное слово, я очень хотел отговорить Любаню, ведь задуманное ею – скверно и ужасно. Она поступает неправильно, жизнь ее уперлась в тупик, она в отчаянии, а я только хотел ей помочь и мне казалось, что я близок к успеху, что Люба к нему прислушивается. Нет, не вышло. Как говорит современная молодежь – облом.

К тому же Люба увидела то, чего не следовало-бы ей видеть. Она увидела меня – Авдотьева Николая Ильича. Живого и здорового. Это непредвиденное обстоятельство, которого я хотел бы избежать. И без того моя маленькая тайна известна некоторым людям, число которых неумолимо растет – наладчик станков Юрка Пятипальцев, электрик Шишкин, один из охранников (но не Эорнидян и не Тургенев, а третий), кладовщица, двое станочников, кочегар Аркадьич, одна уборщица, даже мастер лакокрасчного участка Инга, которую тут все называют Нифертити. Обо мне знал и Соломонов, собственно он и разрешил мне укрываться в цеху – прекрасный человек! Еще кое-кто догадывался о том, что в цеху кто-то ночует. Но, по-счастью, знавшие этот маленький секрет работники хранили его в себе и помалкивали, держа в неведении генерального директора Шепетельникова. Если Даниил Даниилович узнал бы о том, что в его цеху на правах жильца прячется ни кто иной как сам Авдотьев… Я даже боялся подумать, как отреагирует генеральный директор на такой сюрприз, ведь он пребывает в абсолютной уверенности, что отравил меня денатуратом и что бывший сварщик Коля Авдотьев всю зиму лежит под снегом где-то в лесу.

Люба Кротова обо мне не знала.

Вдруг мне показалось, что до того бездвижно лежащее тело Константина Соломонова дернуло рукой. Даже не рукой, а кончиками пальцев. Это мне могло только померещиться, ведь в момент иллюзорного движения я смотрел в другую сторону, но тем не менее, я не раздумывая бросился к своему бывшему завпроизводству, вновь перевернул его на спину и принялся выгребать из его рта оставшуюся рвотную массу. Три уцелевших натренированных пальца на моей искалеченной руке залезали Соломонову чуть ли не до самой гортани, прочищая ход для искусственного дыхания. Я действовал как мог быстро. Когда мне показалось, что пальцами я большего не добьюсь, я выдохнул из собственных легких весь воздух и прильнул к холодным запачканным губам Константина Олеговича. Всосал холодную рвоту, выплюнул. Повторил, выплюнул. Повторил в третий раз, выплюнул. Чужая рвота отдавала химией и была едкой и горькой, я постарался думать о чем-нибудь приятном, но на четвертом разе испугался что, то приятное, о чем я думал с этого момента прочно будет ассоциироваться с вонючими рвотами мертвеца. Я не переставал воскрешать Константина Олеговича, но тот, увы, никаких признаков жизни не подавал. Его кожа оставалась такой же белесо-серой, зрачки были закатаны. Мне ничего не оставалось как приняться за искусственное дыхание – глубокий выдох в чужие легкие и резкие толчки в грудную клетку. Сам я этого делать не умел, но много раз видел, что так делают по телевизору. С толчками из мертвого рта выходила только склизкая кашица и пузыри. Безуспешно делая искусственное дыхание, я то и дело прикладывал к испачканному рту свое ухо, искал пульс и продолжал, продолжал, продолжал. И вдруг я услышал какой-то шум наверху, там где прямо надо мной на антресольном этаже располагались несколько кабинетов, включая тот, хозяин которого лежал сейчас прямо передо мной. В непосредственной, так сказать, близости. Более, чем близко.

Я вытер губы, поднял голову и увидел, как, пробивая ограждение, вниз падает крупное тело. За ним летел тяжелый металлический сейф, чья распахнутая створка выказывала пустоту внутренности. Вывалившийся мужчина, махая ручищами, то ли зацепился за стальную конструкцию стоящего внизу стеллажа с бобинами пленки, то ли просто сильно налетел на нее, но от этого стеллаж потерял равновесие и стал крениться. Это же тот самый аварийный стеллаж у которого сломалось одно крепление и на которой Соломонов запретил ставить дополнительный груз. Этот стелаж должны были освободить от бобин на следующей неделе. Бобины, шурша боками, медленно, но верно съезжали к краю, что-то звонко хрястнуло в конструкиции, две из четырех ножек стеллажа оторвались от пола. Мужчина грохнулся об пол с шестиметровой высоты, но не успел он прийти в себя, как сверху на него рухнул металлический стеллаж. Раздался жуткий грохот металла о бетон, бобины разлетелись во все стороны, покатились и запрыгали во всех направлениях. Одна из них, особо толстая, кошмарным колесом подпрыгивая и подскакивая врезалась в меня, сбив меня с ног и придав мне такое ускорение, что я отлетел на несколько метров назад. Я покатился назад, вращая кривыми руками и ногами и проехал спиной по бетону, разодрав и без того ветхую одежонку. Вонзенный под лопатку гвоздь вошел в плоть по самую шляпку, я скрючился в позе зародыша и хотел зареветь от боли, но из-за пробитого легкого не смог сделать даже этого. Мне оставалось только корчиться и стараться не терять самообладания, но ни какие действия я временно был не способен.

Господи! Господи! Господи Боже мой, дай мне силы!

09:49 – 09:53

Вдруг где-то в стороне раздался грохот. Брюквин с Максимилианом Громовержцем побежали на звук. В одной руке Женя держал чемоданчик с положенным в него «Десер Иглом» Точилы, второй пистолет – немецкий армейский «Хеклер Кох USP» – был наготове в вытянутой вперед руке. Максимилиан Громовержец держал перед собой короткий римский меч и рассекал им воздух. Пакет бился о его ногу. Они прибежали к упавшему стеллажу с рулонами пленки. Пленочные многокилограмовые бобины (кое-какие достигали в своей массе более центнера, транспортировались на специальной тележке и одевались на станок с помощью турели) раскатились в разные стороны, многие помялись и испортились, нанеся фабрике некий финансовый ущерб. От беготни камера на брюквинском лбу съехала, но он не забывал то и дело поправлять ее. Что могло уронить такой большой стеллаж? Теоретически в него мог врезаться автопогрузчик, но тот стоял выключенный и без водителя в другом месте. А что же тогда? Ведь цех пуст, а такие конструкции так просто сами собой не падают.

И