Великий лес - Борис Саченко

Задумавшись, Николай не видел, как с сосны скользнула по коре белка, прошуршала по хвое, нашла нанизанные на прутик боровики. Один, второй надкусила, потом присела на задние лапки, как бы пытаясь снять с прутка боровик. Боровик не снимался. Белка переметнулась к другому концу кукана, встряхнула головкой, подняла трубой огненно-рыжий с черным отливом хвост, закружилась, заюлила на одном месте. Этим и привлекла внимание Николая.

«Ишь ты, какая смелая, — залюбовался белкой Николай. — Нашла топор под лавкой. Я что, для тебя грибы собирал? Интересно, что ж ты с ними сделаешь?»

Но белке, видимо, наскучило возиться с грибами. Она снова шмыгнула на сосну, быстро-быстро взбежала по комлю к верхушке. С ветки на ветку — только рыжий хвост огоньком мелькал среди зелени — перелетала на ту сторону, где был сосняк. Спустилась на самую нижнюю ветку, долго к чему-то присматривалась быстрыми и черными, как угольки, глазенками. И спрыгнула на землю.

Только теперь Николай увидел, что там, куда спрыгнула белка, сидел еще один боровик, которого он не заметил. И не какой-нибудь замухрышка, а большой, рослый, с толстой белой ножкой и широкой, слегка выгнутой вверх черной шапкой, притрушенной рыжей сухой хвоей. Рядом с ним примостился и еще один — поменьше и, должно быть, помоложе. К нему-то и устремилась белка.

«Та-ак, что ж ты теперь делать будешь? — заинтересовался Николай. — Ишь смекалистая какая! Мои грибы не даются, так другие нашла…»

Белка отгрызла кусочек от шляпки того боровика, что поменьше, села на задние лапки, пожевала. Боровик, надо полагать, был хорош на вкус, потому что белка снова и снова подбегала к нему, снова и снова запускала зубки в сочную мякоть.

«А дальше, дальше что?» — торопил белку Николай, словно ему было недосуг, словно сам куда-то спешил.

В лесу внезапно потемнело, как-то враз исчезло, спряталось солнце. И не успел Николай подумать, что же произошло, как над головою громыхнул, покатился густым раскатистым эхом гром.

«Гроза вроде… Этого еще не хватало…»

Белка со всех ног бросилась к соснам, проворно юркнула в дупло.

Настороженно закачались, зашумели деревья.

«Дождь сейчас даст…»

Встал, хотел бежать искать укрытия под дубами. Но — теперь уже не громыхнул, а хлестко ударил гром. Совсем близко!

«Нельзя, нельзя под дерево… Еще молния угодит…»

Пошел, подгоняя самого себя, в сосняк.

«Найду местечко погуще, там и пережду».

Еще больше потемнело, полыхнула молния, и загудел, загомонил лес — хлынул такой шквальный, такой густой ливень, что вмиг заслонил белый свет.

«И в сосняке от дождя не спасешься, и под дубы не побежишь…»

Втянув голову в плечи, потрусил к полю — там, на полпути до леса, был молодой густой березняк вперемежку с осинами. Дождь доставал и здесь. Пошарил глазами, увидел на опушке, почти что в поле, приземистую, густо разбросившую ветви грушу-дичку, перебежал под нее.

Но и груша не могла сдержать всей массы воды, что лилась, низвергалась с неба. Искать более надежного места Николай уже и не пытался — махнул рукой. Только не забывал глядеть на дорогу: если сейчас выедут из леса немцы, он под грушей окажется на самом виду.

Перевел взгляд на деревню, смутно темневшую вдали за густой стеною дождя. Подумал:

«Неужели и в такой ливень люди со столами, с хлебом-солью ждут у калиток немцев?»

И усомнился:

«Вряд ли…»

Вгляделся и возле креста, высившегося при въезде в деревню, заметил нечто не совсем обычное: вроде кто-то там стоял под дождем.

Двинулся, стал красться краем поля по березняку ближе, ближе к деревне.

«Кто?» — разбирало любопытство.

Дождь между тем как-то внезапно, как и начался, иссяк, выглянуло из-за туч солнце, — гроза отступала, увлекая за собой полосу ливня, отблески молний и раскаты грома. Ожили, повеселели птицы — затрещали сороки, затенькали синицы. Снова стало припаривать. С поля в березняк пополз низкий, стелющийся туман.

«Ну, пойдут грибы», — подумал Николай.

Вспомнил, как нарвался сегодня на семейку, как брал крепенькие боровики, нанизывал их на хлыстик.

«И забыл… Там, под соснами, забыл».

Немного погодя успокоил себя:

«Если все будет ладно, ничего не случится, завтра в лес по грибы схожу. За ночь их еще нарастет».

Шел Николай и не сводил глаз с креста, с того, что там происходило. Уже видел человеческую фигуру, стол…

«Неужели кто-то за околицу, к кресту, вынес стол с хлебом-солью? Но кто?»

И узнал наконец того, кто маячил, что-то делал у креста.

«Бабай… Евхим Бабай… Чего же это он не у своего двора стоит, а во-он куда вышел? Погодь, погодь, что ж это он делает? Стол на спину взвалил, назад в деревню подался… Почему?»

Долго стоял Николай в кустах, наблюдал в недоумении за Бабаем. Даже когда тот скрылся за плетнями и хатами, все стоял, не двигался с места.

«Бабай приходил к кресту встречать немцев. Но почему, не встретив, убрался восвояси?.. Может, услыхал что, известие какое получил? Но что он мог услышать? От кого?.. Никто же вроде, кроме Василя Кулаги, не проходил по дороге из Ельников. Может, немцы не приедут сегодня в Великий Лес, и я… напрасно прячусь, напрасно ушел из дому?..»

Однако домой, в деревню, все равно не спешил Николай, выжидал.

XIX

Бывает иной раз: начнет человек песню — и не вытянет, духа не хватит. А то в пляс пустится — и сник, выходит из круга. Почему? Да потому, что не ту ноту взял, не с той ноги плясать пошел. И в жизни примерно то же самое. Стоит сделать что-то не так, не подумавши толком, — и все, пиши пропало. Авторитет завоевывается годами, а потерять его можно за одну минуту, за миг единый. И потому, чтобы не оказаться в смешном положении, чтобы не жалеть потом, Василь Кулага, прежде чем решиться на что-нибудь, долго размышлял, ночей, случалось, не спал. Но никогда прежде столько не думал Василь Кулага, как в дни, когда немцы заняли Ельники и должны были вот-вот заявиться, нагрянуть в Великий Лес. Да и было о чем подумать Василю Кулаге, было чего тревожиться! Хорошо Ивану Дорошке — он один. Ушел в лес — и делу конец. А ему, Василю Кулаге, что делать? Кинуть-ринуть все, как есть, и тоже уйти вместе с Иваном Дорошкой в лес? А жена, дети? Что с ними сделают немцы, когда придут в Великий Лес? Ладно, если в живых оставят… А могут же… Э-эх! И если б жена, Поля, это понимала. Куда там, втемяшилось что-то ей в голову — не выбьешь. А может, она все понимает, только притворяется, вид делает, будто не понимает? «От божьей кары никуда не уйти, так пускай она, божья кара, дома, в своей хате, и настигнет. Хоть на кладбище вместе с мамой, братьями и сестрами лежать буду». Что это — просто слова или предчувствие неизбежного?..

И за предложение Ивана Дорошки — сжечь мосты и тем самым до морозов задержать приход немцев в Великий Лес — Василь схватился как утопающий за соломинку. «Главное, чтоб немцы не наскочили сейчас, оттянуть их приход. А там что-нибудь придумается. Не может быть, чтоб не придумалось», — рассуждал Василь Кулага. И не столько Ивана убеждал, когда тот расслабился, усомнился в правильности своего предложения, сколько самого себя, что нужно сжечь мосты, непременно нужно. И когда наконец внушил Ивану, что это единственно правильное решение, когда пришли с Иваном ночью к тем мостам, — так уж старался, таская сено, обливая быки керосином, а где-то на самом донышке души жила, шевелилась тревога, все время напоминала о себе: «Ничего это не даст, немцы новые мосты наведут. Или еще как-нибудь организуют переправу». Но не признавался Василь Ивану в своих сомнениях, таил их и от Ивана, и от самого себя. Сомнения эти с новой силой вспыхнули в душе, когда Василь расстался с Иваном Дорошкой, пришел в деревню и узнал, что с утра бегал по хатам Евхим Бабай, снова наказывал, чтоб выносили люди столы с хлебом-солью, готовились к встрече: немцы, мол, сегодня будут в деревне. «Сегодня? Ну-ну, посмотрим», — думал Василь. Сидел у окна в своей хате, не сводил глаз с улицы и прикидывал: «Если увижу, что едут, — на чердаке спрячусь. А может, сразу за хлев, в лозняк?» И еще через минуту: «Да, за хлев, в лозняк, пожалуй, лучше. Но ведь в деревне останутся жена, дети. Беззащитные. Что хочешь, то и делай с ними. Нет, нельзя мне, никак нельзя их оставлять. Надо быть дома». — «А немцы-то… И с семьей могут расправиться, и тебя прикончить», — подсказывал, студил голову здравый смысл. «Нет, я им так просто в руки не дамся. А винтовка для чего?» — «С одной винтовкой ни семью не защитишь, ни самого себя». — «Верно. Но… Хоть нескольких чужаков, а уложу. Просто так, живьем в руки не дамся…»

Из окна было видно, что никто из соседей не вел особых приготовлений к встрече немцев. Правда, то один, то другой выходили со дворов, поглядывали в оба конца улицы — не стоят ли где у ворот столы с хлебом-солью? — и, довольные, опять скрывались в хатах.