След грифона - Сергей Максимов

Утро следующего дня он встретил в уютной казачьей хате. Он сразу и не сообразил, где находится. Он был переодет в чистое нательное белье. И первое, что пришло на ум, – надо бы прежде вымыться и побрить все тело, прежде чем переодеваться. Вши не заедали, как это было прежде, когда оказывался в тепле. Но он ощущал их на всем теле. Превозмогая слабость от потери крови, он вспомнил, что по поручению Маркова занимался эвакуацией раненых добровольцев и обоза с покинутого во время атаки берега реки. Вспомнил, что в очередной раз столкнулся с Новотроицыным. Поручик нарушил его приказ охранять до утра пленных. Впрочем, – понимал Суровцев, – это вряд ли могло изменить их судьбу. Вспомнил, как Новотроицын задирал подпоручика Романа Гуля. «Вы, Гуль, из всех нас самый настоящий голубчик. Гуль-гуль-гуль», – дурачился он, точно подзывал голубей.

«Почему запоминаются, казалось бы, ненужные детали?» – думал Суровцев. Но спустя многие годы он поймет, что вот эти детали окажутся самыми важными. И спустя два десятка лет жизнь снова столкнет его с Новотроицыным. И, вспоминая Ромочку Гуля, он вспомнит еще и то, что у Гуля был младший брат, с которым тот вместе вступил в Добровольческую армию. Но Роман Гуль к тому времени будет уже не восторженным прежним поручиком, а литератором, едва ли не первым, кто прикоснется к теме Гражданской войны. А кем станет Новотроицын, читателю еще предстоит узнать.

Приходя в себя, Сергей Георгиевич вспомнил, как погиб пожилой полковник из запасных, который во время самого боя находился вместе с сестрой милосердия Варенькой, помогая ей ухаживать за ранеными. Он до самой своей гибели так и приговаривал: «Господи! Сколько страданий!» В той стычке полковник погиб и был ранен сам Суровцев. Что было потом, он не знал и не помнил. Навестивший его полковник Неженцев рассказал, что красных истребили, а его, раненного, перенесли в эту хату.

Суровцев был глубоко тронут теплым отношением к себе со стороны своих товарищей и командиров. Едва вышел Митрофан Неженцев, как пришел сам генерал Марков в сопровождении полковника Тимановского.

– Перепугали вы нас, голубчик. Лежите, не вставайте, – начал разговор генерал Марков. – Как вы себя чувствуете?

– Ничего страшного, ваше превосходительство. Рана не серьезная.

– Красных разбили начисто. Истребили их несчетно. В основном пленными, – сообщил Тимановский.

– События последних дней подтверждают вашу правоту в маршруте нашего похода, – точно размышлял вслух Марков. – Надо идти дальше, в глубь земель Кубанского казачьего войска. В Ново-Дмитриевской казаки ведут себя не так, как на Дону. На Дону были и не казаки как будто, а мелкие лавочники. Вспомните, как приходилось покупать у них каждый патрон. И при этом еще и торговаться. Будь моя воля, я бы приказал их пороть. А вооружение и продовольствие не покупать, а реквизировать, как это делают большевики.

Надо признать, что в первый период войны белые действительно покупали у населения продукты. Так же все от генерала до рядового получали денежное довольствие.

Средних лет казачка – хозяйка хаты молча поставила на стол самовар. Положила рядом с постелью Сергея чистую казачью одежду – рубаху и шаровары.

– Надень пока мужнино, ваше благородие. Твою одежу я в баньку отнесла. Выпаривать все надо.

«Странное повторение, – подумал Сергей, – снова ранение в то же плечо и снова переодевание в казачий костюм...» Но какая пропасть пролегла за эти годы между ним нынешним и тем порывистым выпускником академии, которым он был прежде. Какая же пропасть пролегла между тем ощущением необходимости своего ремесла и этим вшивым абсурдом Гражданской войны!

– Стыдно признаться, господа, все наше воинство, включая генералитет, завшивело выше всякой меры, – угрюмо сказал Марков, точно прочтя мысли Суровцева.

События этого утра разворачивались для Сергея Мирка-Суровцева весьма неожиданно. Едва Марков, Тимановский и он разместились за столом вокруг самовара, как в сопровождении уже знакомой нам сестры милосердия Вареньки и своего адъютанта в дом вошел сам генерал Корнилов. Лавр Георгиевич собственной персоной. Офицеры и генерал Марков встали. Главнокомандующий был явно не в духе. Первым он обратился к Суровцеву:

– Как вы себя чувствуете, голубчик?

– Вполне сносно. Могу воевать.

– Это хорошо, – присаживаясь к столу, задумчиво произнес главнокомандующий.

– Сергей Георгиевич, – по-детски надув губки, недовольно вмешалась Варенька, – кто вам разрешил сменить повязку? И кто так перевязывает?

– Мы ему говорили, – поспешил заявить Тимановский.

– Не волнуйтесь, Варвара Петровна, как вы могли заметить, у меня это уже второе подобное ранение. Опыт подсказывает, что так заживает быстрее, – отвечал Суровцев.

Беседа за самоваром не клеилась. Было видно, что Корнилов пришел не просто навестить раненого офицера, а за чем-то другим. Нервозность и без того порывистого генерала оказывала неприятное влияние на всех собравшихся. Это чувствовал и сам Корнилов. Не допив чай, он резко встал. Так же резко, взмахом руки приказав всем не вставать, отправился к выходу. Просунув руки в рукава шинели, поданной ему адъютантом, произнес, обращаясь только к Суровцеву:

– Через полчаса жду вас у себя.

Не сказав больше ни слова, вышел.

– Не в духе главнокомандующий, – заметил Марков. – Не иначе как с утра переругался с Алексеевым. Бедный Деникин между ними как между двух огней. Можете себе представить, иногда Алексеев с Корниловым общаются письменно. А Деникин как почтальон ходит от одного к другому.

Едва Корнилов вышел, как с улицы донеслись звуки мощных взрывов. Это красные начали обстрел станицы. Вслед за обстрелом последовала попытка выбить добровольцев из Ново-Дмитриевской.

Разговор с Корниловым состоялся только через два часа. Бледный, с ватными ногами Суровцев чувствовал себя неважно. Корнилов еще раз спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Готов выполнить любой ваш приказ, – ответил Сергей Георгиевич.

– Вот что, голубчик. Как я не хотел с вами расставаться, но дело того требует. Вам предстоит долгая дорога в Сибирь. Я не отправил вас туда с генералом Флугом. Я отказал полковнику Лебедеву в его просьбе отправить вас в Сибирь с ним, а теперь пора и вам собираться.

Полковник Дмитрий Антонович Лебедев отбыл в Омск месяц назад. Суровцев лично фабриковал документы как генералу Флугу, так и полковнику Лебедеву – будущему военному министру правительства адмирала Колчака.

– С этой минуты вы становитесь полномочным представителем ВСЮР в Сибири, – продолжал Корнилов. – Как вы знаете, генерал Василий Егорович Флуг не справился с возложенными на него поручениями. У нас нет ясного понимания событий, происходящих на востоке державы. Вам вместе с полковником Лебедевым, находящимся сейчас в Омске, предстоит организовать надежную связь – это во-первых. Во-вторых, при удачном стечении обстоятельств возникнет насущная необходимость координировать действия всех антибольшевистских сил. Теперь подойдите сюда, – пригласил Корнилов к столу, покрытому, как скатертью, большой военной картой. – В ближайшие дни и недели мы должны взять Екатеринодар. Кубанское правительство боится, что наша Добровольческая армия поглотит все их Вооруженные силы. Но деваться им некуда. Так оно и будет. Я не собираюсь командовать автономными, краевыми армиями. С частями кубанских воинских формирований наша численность вырастет, по моим расчетам, до десяти тысяч штыков и сабель. Вы сами докладывали, что на оставленном нами Дону ширится сопротивление красным. Со взятием Екатеринодара, обеспечив себе надежный тыл, весной и летом мы развернем наступление на Дон. Думаю, что теперь пополнение нам и на Дону будет обеспечено. Почему я вам это говорю? Что хотите там делайте, но весной в Сибири должно состояться крупное выступление против большевиков. С возвращением в Донскую область ВСЮР будут наступать на Москву. Было бы замечательно, если бы к тому времени советской власти в Сибири и на Урале уже не существовало.

Казалось бы, приказ был отдан и нужно было уходить, но Суровцев подсознательно чувствовал, что Корнилов хочет еще что-то сказать. Потому полковник далеко не сразу произнес обычный в таком случае вопрос:

– Разрешите идти?

– Нет. Есть еще одно дело. Я испытывал и продолжаю испытывать неприятное чувство, когда вспоминаю о своем участии в работе военной масонской ложи. За последнее время ко мне несколько раз обращались люди из братства. Я послал их ко всем чертям и сказал, что не желаю иметь никаких дел с этими господами, – рубил фразы Корнилов. – Между тем, с одной стороны, я нарушаю данную мной масонскую клятву, а с другой – не имею права доверять судьбу нашего дела решениям людей, мне неизвестных. Вы понимаете, о чем я говорю? Я хорошо помню ваши выразительные взгляды, когда в Быхове я риторически произнес: «Кто нам мешал выступить против Временного правительства не летом, а еще весной?» Вот эта клятва и помешала. А до этого я так же впрямую был причастен к наводнению столицы запасными частями, которые составили основную силу во время февральских событий. Все это лежит грузом на душе, как и самоубийство генерала Крымова, истинной причиной которого я считаю именно невозможность совместить масонскую клятву с присягой. К тому же с присягой уже свергнутому своими руками государю. Пусть и с опозданием, но я хочу вас спросить. Что думала обо всем происходящем контрразведка? Как человек, близкий к генералу Степанову, вы могли бы многое мне объяснить.