Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

В «Пародии» упоминается фотоаппарат («Щелкал носом — в ём был спрятан инфракрасный объектив»), а про мореплавателя-одиночку люди говорят: «Мы чуть что — на негатив луну и ночку, / А ему луна блестит — позитив» (АР-10-133). Кроме того, он «пьет по глоточку, / Чтоб ни капли не пропасть в бороде», и таким же «бородатым» предстанет мудрец в стихотворении «Про глупцов»: «Жутко умный, седой и лохматый». Да и сам лирический герой в черновиках песни «.Летела жизнь», написанной год спустя, скажет: «Я был лохмат, но кудри истребили» (АР-3-186).

В концовке «Пародии» Джон Ланкастер был «пострижен и посажен». Такая же участь постигнет и мудреца: «В “одиночку” отправлен мудрец. / Хорошо ли ему в “одиночке”?», — и ее же предрекали мореплавателю-одиночке: «Ваша тяга к одиночеству, простите, / Приведет вас обязательно в тюрьму». А героиню «Песни мыши» поглотило море («И вдруг — это море около…»), и она предчувствует скорую гибель: «Немного проплаваю, чуть поднатужась, / Но силы покинут — и я утону».

Кроме того, герой «Пародии» назван несоветским. А на нескольких фонограммах этой песни звучали такие варианты: «Жил в гостинице “Советской” / Несовей-ский человек», «Сбил с пути и с панталыку / Несовейский человек», «А в гостинице “Сов ейской” / Поселился мирный грек»[630]. И вообще этот нарочито искаженный эпитет часто встречается у Высоцкого: «И всю валюту сдам в совейский банк» («Передо мной любой факир — ну, просто карлик!»[631]°7), «Я всегда во всё светлое верил — / Например, в наш совейский народ» («У меня было сорок фамилий»[632] [633] [634] [635] [636]), «За хлеб и воду, и за свободу — / Спасибо нашему совейскому народу!» («За хлеб и воду»400), «Встречаю я Сережку Фомина, / А он — Герой Совейского Союза» («Песня про Сережку Фо-мина»4'0), «Не дам порочить наш совейский городок» («Песня автозавистника»4 н). Да и в письме Высоцкого к И. Кохановскому от 20.12.1965 читаем: «Сука я! Гадюка я! Падлюка я! Несовейский я человек, и вообще — слов и эпитетов нет у меня!»/12.

Этот издевательский эпитет вызывал сильнейшую ненависть как у властей, так и у всего «культурного» официоза. Режиссер Одесской киностудии Валентин Козач-ков рассказал (2003) примечательную историю: «…познакомил меня с Высоцким Сева Абдулов. Когда это было, не знаю. Году в 65-м. Но самое интересное, что я как раз снимал дипломную работу. Автором у меня был Евгений Долматовский, знаменитый поэт-песенник, а композитором — Соловьев-Седой Василий Павлович. Гиганты! И были записи Высоцкого на катушечных магнитофонах, других тогда не было. И я дал послушать Долматовскому и Соловьеву-Седому. Ну, два мэтра, понимаешь?! Я говорю: “Послушайте”. Долматовский: “Что ты! Это же херня. Этот… что он пишет?! ‘Совейскому народу’. Б… За одно это надо сажать”. Ладно. Дня через три Соловьев-Седой говорит: “Принеси мне эти кассеты, я хочу послушать”. Приношу в “Красную” — гостиницу. Слушает. Заходит Долматовский: “Что? Эту херню слушаешь?”. Соловьев-Седой говорит: “Женька, ты ни хрена не понимаешь. И твой ‘Огонек’ забудут все. А вот это останется очень надолго! Вот это будущее, понимаешь. Вот это вот скоро загремит”. Это говорил один из самых ведущих, знаменитых композиторов-песенников Василий Павлович Соловьев-Седой. Долматовский еще раз послушал: “Да. Да. Понимаешь. Да. Но до чего же это ‘совейский народ’ — это издевательство. Но до чего же здорово, до чего же социально!”. Это было в Одессе. Такая вот история»[637] [638] [639].

Впрочем, даже такая позитивная оценка не помешает Соловьеву-Седому активно включиться в кампанию травли Высоцкого в печати.414 Да и тот же Долматовский в конце 1960-х на заседании худсовета фирмы «Мелодия» публично выступил против его песен: «Любовь к Высоцкому — неприятие Советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни»415. Так оно и случилось.

Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,

Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад, Искаженный микропленкой, ГУМ стал маленькой избенкой, И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

В черновиках есть даже такой вариант: «И везде от слова “бани” оставалась буква “б” <…> И уж вспомнить неприлично, чем казался КГБ» /1; 516/.

Герой запечатлевает советскую действительность с фотографической точностью, и реальная картина оказалось прямо противоположна той, которую власти пытались создать на словах. Причем это разоблачение очень не по душе толпе, от лица которой и даны вышеприведенные строки, и не только они: «А потом в нормальном свете представало в черном цвете / То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив».

Но работать без подручных, может, — грустно, может, — скучно, Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек, Где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.

Происходит встреча героя с виновником его будущих бед (в «Случае» подобная встреча — с директором ателье — тоже происходит в ресторане). Но надо сказать, что герой сам нарвался на нее: он первым завел знакомство с Епифаном. А в 1965 году появилась «Песня про попутчика», где герой тоже стал инициатором знакомства со своим будущим врагом: «Предложил я, как полагается: / “Может, выпить нам, познакомиться…”», — события развивались по схожему сценарию: «Помню, он подливал, поддакивал», — после чего герою «пришили дельце по статье Уголовного кодекса».

Также и Джон Ланкастер попадает в сети: «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, / Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел. / В общем так, подручный Джона был находкой для шпиона — / Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел! <.. > “А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, — / Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!” / Враг не ведал, дурачина, — тот, кому всё поручил он, / Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин».

Вообще советские чиновники и чекисты часто выставляют себя добропорядочными гражданами: «Притворились добренькими, / Многих прочь услали / И пещеры ковриками / Пышными устлали» («Много во мне маминого…», 1978).

Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер!..

Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек — Обезврежен он, и даже — он пострижен и посажен, А