«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

Он злой, он дерется!

Вот только цена вопроса была весьма высока. Теперь, когда «удушающая атмосфера рассеялась», можно, наконец, заняться главным, тем, без чего и власть не власть. Команда Мдивани уже не просто нарушает монополию внешней торговли, затевая всякие сомнительные сделки. Этого им уже мало. Благо, Камо уже нет на свете. Без консультаций с центром Тифлис сдает в аренду «Standart Oil» нефтяные терминалы Батума. А это уже совсем чересчур. «Резервуары в Батуми, – тотчас напоминает негоциантам Сталин, – являются собственностью всей федерации, и никакие коммунхозы не имеют права сдавать их в аренду, да еще таким врагам нашей нефтяной промышленности, как «Стандарт-Ойл». И это чистая правда. А потому необходимо немедленно идти в контратаку, и чем жестче, тем лучше. На очередном заседании, где, естественно, вновь обсуждалось, быть ли Грузии в Федерации или не быть, один из них, некто Кобахидзе, публично обвиняет Серго в коррупции (тот принял от каких-то аксакалов коня), намекает на «взаимные одолжения» и добавляет пару крепких слов. Поскольку нрав Орджоникидзе товарищи из Тифлиса хорошо знали, можно предположить, что его провоцировали на скандал. Получилось даже с перебором. Серго дал хаму в челюсть. Пообещав «всех шовинистов разогнать и заменить молодежью». Видимо, очень довольный, ЦК КП Грузии тут же почти в полном составе подал в отставку и направил в ЦК РКП(б) жалобу на Орджоникидзе. Причем, кроме понятного обвинения в «держимордовстве», почему-то цитировали Орджоникидзе, вслед за Сталиным пообещавшего «каленым железом выжигать остатки национализма». Как по мне, так позиция, естественная, скажем, для меньшевиков, но весьма странная для людей, много лет состоящих в рядах принципиально интернационалистической партии.

В конце ноября Политбюро приняло решение направить в Грузию комиссию во главе с Дзержинским. 12 декабря глава ВЧК представил Ленину доклад, согласно которому линия Закбюро и лично Серго «отвечала директивам ЦК РКП и была вполне правильной». Что Железный Феликс ни лгать, ни выгораживать кого-либо органически не способен, знали все. Но Ильич был человек специфический. Все, что не соответствовало его видению, и в лучшие-то годы трактовалось как «пристрастное и одностороннее», а тут еще и болезнь брала свое. Возмущенный тем, что комиссия «не поняла той политической несправедливости, которая была допущена в этом деле по отношению к грузинским коммунистам и большинству ЦК КП Грузии», он начинает чувствовать себя плохо. Это в значительной степени демонстрация, рассчитанная на товарищей, которым должно стать стыдно. Помимо столь безошибочного тактического шага, вождь пишет свою знаменитую статью, буквально распиная Серго за рукоприкладство. «Орджоникидзе, – писал Ленин, – не имел права на ту раздражимость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был вести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин, а тем более обвиняемый в «политическом» преступлении». Далее шло пояснение на предмет того, что «озлобление против пресловутого «социал-шовинизма»» ничего не оправдывает и требование «примерно наказать Орджоникидзе». Плюс, разумеется, «доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского, а политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию» сделать Сталина и Дзержинского. Иными словами, Ильича мало интересовало, кто прав, а кто виноват. Он, как всегда, не допускал и мысли, что может ошибаться.

Суд Божий

Политбюро, однако, соглашается с выводами Дзержинского. В конце концов, он был в Тифлисе не один. Мануильский и Мацкявичус-Капсускас – люди тоже крайне уважаемые, тем паче никак со Сталиным не связанные. В низовые организации уходит соответствующее письмо. Узнав об этом, Ленин, как всегда, когда ему не уступали, впадает в боевой амок. Теперь, кроме теоретических рассуждений, защитить право «уклонистов» на развал страны для него становится делом принципа. 14 февраля 1923 года вождь, уже не особо выбирая слова, диктует Фотиевой: «…Намекнуть Сольцу, что он на стороне обиженного. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: 1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему не реагировал?». То есть на Сольца, «совесть партии», собираются попросту давить. В этом же ключе выдержано письмо Мдивани от 5 марта: «Дорогие товарищи, всей душой слежу за Вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записку и речь», копию которой – формально в плане «Почитай, что ли…», а фактически как руководство к действию получает Каменев, отправляющийся в Тифлис для окончательного арбитража. Сообщая об этом Зиновьеву, умница Лев Борисович добавляет, что намерен сделать все, чтобы «добиться прочного мира», но, по его мнению, «это уже не удовлетворит Старика, который, видимо, хочет не только мира на Кавказе, но и определенных организационных выводов наверху». Судя по всему, подразумевается устранение Сталина с поста генсека на предстоящем съезде партии. На всякий случай, накануне отъезда Каменев делится своими прогнозами со Сталиным, а затем – совсем уж на всякий случай – и с Троцким. Тот вполне согласен. У него (правда, Каменеву он об этом не говорит) уже тоже лежит записка Ильича, датированная тем же 5 марта, – вождь «очень просит» Троцкого «взять на себя защиту грузинского дела на с’езде партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского. Я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я мог бы быть спокойным».

Короче говоря, обстановка накаляется. О возможной отставке Сталина с поста генсека в Политбюро говорят уже почти вслух. Однако природа берет свое. Ильичу стало хуже. Потом грянул второй инсульт, о чем ленинский эмиссар узнает уже в пути, почти под Тифлисом. После чего, разумеется, выходит из вагона уже сталинским эмиссаром, убежденным противником всякого «социал-шовинизма». Мдивани и прочие проигрывают дискуссию по всем статьям. Теперь их надежда только на Троцкого. Но осторожничает и Троцкий. Опасаясь конкуренции Зиновьева и Каменева больше, чем «серого» Кобы, он не спешит буром переть в защиту «грузинского дела». Наоборот, стремясь, по его словам, «не поднимать на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек» и «сохранить status quo», отказывается от основного доклада и ограничивается поправками к тезисам Сталина, сводящимися к тому, что, мол, все они там хороши. Сталин же принимает единственное, в сложившейся ситуации идеально точное решение – рассказать съезду все, как есть. Или, во всяком случае, почти все. «Конечно, антирусский национализм, – говорит он, – есть оборонительная форма, некоторая уродливая форма обороны против национализма великорусского… Если бы этот национализм был только оборонительный… Но беда в том, что в некоторых республиках этот оборонительный национализм превращается в наступательный. Возьмем Грузию. Там имеется более 30 % негрузинского населения. Среди них: армяне, абхазцы, аджарцы, осетины, татары. Во главе стоят грузины. Среди части грузин… родилась и развивается идея – не очень считаться с этими мелкими национальностями: они менее культурны, менее, мол, развиты, а посему можно и не считаться с ними. Это есть шовинизм – шовинизм вредный и опасный, ибо он может превратить маленькую Грузинскую республику в арену склоки. Впрочем, он уже превратил ее в арену склоки. Я думаю, что у некоторых товарищей, работающих на некотором куске… территории, называемом Грузией, там, в верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке». Он говорит правду, практически ничего не смягчая. И правда спасает ситуацию. Зал не Горки. В зале сидят здоровые люди. К тому же не эгоцентрики. А доводы генсека убийственно логичны. В итоге, согласно итогам голосования, оглашение ленинских записок по национальному вопросу происходит в узких рамках отдельных делегаций, «для сведения», что не влияет на общие решения съезда.

Лекарство от бешенства

«Уклонисты» еще пытались сопротивляться. 20 февраля 1923 года они направили в ЦК заявление, требуя «с учетом специфики Грузии» дать возможность «реализовать себя в легальной деятельности» меньшевикам. Не уверен, но, кажется, даже и национал-демократам. Ничего страшного в этом как бы и не было. Но нарушение устава партии имелось безусловно. Трудно понять, отчего Мдивани, Окуджаву, Кавтарадзе и других так понесло. Возможно, они надеялись привлечь симпатии «широких масс», по их мнению, – вернее, по утверждению «бомонда», мнение которого они уже считали своим, – симпатизировавших меньшевикам. Но, пытаясь добиться отстранения существующего в Грузии «режима» и возвращения к рулю, они шаг за шагом сами выводили себя из рядов партии. А тем самым и из политики. И, понятно, допрыгались. Нет, наказывать их не стали, Коба для этого был пока еще слишком сентиментален и крови не хотел. Их просто удалили с Кавказа, устроив на высокие посты в других регионах. И никаких проблем не возникло. «Бомонд», с которым «уклонисты» так пытались ладить, даже не подумал возвышать голос, напротив, злорадно шушукался. «Неформальные» меньшевики, убедившись, что покровители окончательно вылетели в кювет, перестали фрондировать и 25–30 августа провели в Тифлисе «съезд побежденных». Делегаты, представлявшие 11 235 членов партии (абсолютное ее большинство), объявили о признании платформы III Интернационала и ликвидации СДП(м)Г. «Сопоставив поведение меньшевистского правительства в Грузии, – говорилось в заявлении, – с поведением сменившего его Советского правительства, мы убедились, что первое загоняло пролетариат под ярмо буржуазии, а второе выводит его на широкую дорогу к социализму. Поэтому, и только поэтому, мы решили покинуть ряды меньшевистской партии». В октябре по примеру старших товарищей самораспустились «молодые марксисты» (нечто вроде комсомола при меньшевиках), немного раньше то же самое сделали и национал-демократы, идейные наследники Ильи Чавчавадзе. Естественно, большинство «прозревших» немедленно подало заявления о вступлении в ряды КП(б)Г и, столь же естественно, почти все желающие были приняты, получив доступ к госслужбе и карьере. Большевикам нужны были деятельные, образованные кадры из числа местного населения. Кто-то, реально что-то потерявший, конечно, остался и в подполье, а через год устроил опереточное «восстание», но таких оказалось очень, очень мало, а поддержали их на всю Грузию менее тысячи душ.