Подметный манифест - Далия Трускиновская

Тут Дунька, видно, вспомнив что-то, тихонько рассмеялась.

Ее лицо было лицом счастливой женщины, и Архаров невольно улыбнулся в ответ.

- Хочешь апельсина? - спросил он. - Я велю Никодимке принести.

- И верно, есть хочу, - согласилась она.

Тут же Архаров почувствовал себя куда свободнее. Покормить женщину, с которой делишь ложе, - это было правильно, разумно, даже радостно.

- Постой, тут где-то был шнурок, подвинься…

Никодимка устроил шнурок с колокольчиком, подвешенным снаружи. Архаров все никак не мог понять, для какой надобности, - ведь камердинер все равно входил в спальню незваный, чтобы разбудить его, а вечером и ночью его общество не требовалось. И вдруг осознал тонкий Никодимкин замысел, всю его скрытую пикантность. Осознал - и расхохотался.

Дунька уже знала этот его внезапный заливистый смех, который так противоречил вечно насупленной физиономии и подозрительному взгляду.

Архаров не заметил - но был миг, когда она залюбовалась его оживленным лицом, изменившимся ровно на то время, что длился хохот. И вдруг совершила запретное, непозволительное, опасное - погладила его по щеке.

Тревога и ощущение ловушки тут же вернулись.

Он стряхнул руку и быстро встал.

Все было безнадежно испорчено…

Дунька посмотрела на него озадаченно. Что-то с этим любовником было не так… Но вставать с постели не стала. Ей еще были обещаны апельсины, можно попросить сладостей, орешков, сухого варенья. В этой суете Архаров, глядишь, успокоится и позволит понять, что с ним такое творится.

Никодимка, похоже, ждал за дверью. Тут же, выслушав приказание, скрылся, явился так скоро, как будто поднос с апельсинами и конфектами стоял тут же рядом, на подоконнике. И его красивая физиономия выражала полное удовлетворение от происходящего: их милости Николаи Петровичи не простую девку к себе приблизили, а амурятся с настоящей мартоной, Марфиной выучки!

- Угощайся, Дуня, - сказал Архаров, собственноручно очистив ей апельсин. - А хочешь, Никодимка самовар вздует, кренделей притащит.

- Садись, Николай Петрович, - она уселась на постели, указала ему место рядом с собой и взяла апельсинную дольку. - Слыхал, кто к Марфе-то нашей приплелся?

Лицо у Дуньки при этом было хитрое-хитрое.

- Как не слыхать. Она этого купидона, поди, лет двадцать дожидалась, - отвечал Архаров.

Дунька рассмеялась.

- Ох, дождалась, ох, дождалась! - воскликнула она. - И сама уж не рада! Видел бы ты его, сударь!

- А ты видела?

- А я к ней по дельцу забегала, за травками, она хорошие травки знает… Гляжу - кавалер по горнице босиком ходит! Ахти, думаю, Клаварош-то отставку получил!

- Она тебе что-нибудь про Каина рассказывала?

- Раньше-то - да, только и речи, что о нем. Такой-то дивный кавалер! А теперь - только и шепнула, что вернулся…

- Ты, Дуня, вот что сделай. Ты к ней вдругорядь приходи, исхитрись, чтобы его не было рядом, скажи - о бабьих делах потолковать надобно, понимаешь? Расспроси хорошенько.

- А о чем расспрашивать-то?

- А о старых Каиновых дружках… Да и не только. Она мне костоправа присоветовала, деда Кукшу, так вот о нем - где квартирует, как сыскать. Что проведаешь - тут же ко мне беги, я в долгу не останусь.

Архаров здраво рассудил, что Каин вряд ли свяжет гостевание беспутной девки Дуньки с событиями в доме московского обер-полицмейстера.

- Коли просишь - схожу, разведаю. А долг вот чем отдашь… - тут Дунька призадумалась. - Хозяйка моя прежняя сгинула, госпожа Тарантеева. Как корова языком слизнула.

- На что она тебе? Или у господина Захарова плохо живется?

- Да нет, Николай Петрович, живется-то сытно… а только скучно…

- С той госпожой веселее, что ли?

- Так она ж актерка! - воскликнула Дунька. - Героинь на театре представляет! Кого я только дома не повидала, пока у ней служила! Она и меня обещалась выучить! И начала было учить, да пропала!

- Как пропала?

- Жила она на Сретенке в хорошем доме и меня туда привозила. А потом - нет ее и нет, нет и нет… Я туда ездила, так и не впустили. Привратник говорит - такая-де гостила да съехала. Я к ней на старую квартиру - и там ничего не знают. А она ролю учила, играть собиралась, сказывала - в новом театре на главных ролях будет. И пропала…

- Подобрал кто-нибудь твою актерку и увез, - сказал Архаров. - Это для них обычное дело.

- Нет, Николай Петрович, - твердо сказала Дунька. - Моя Маланья Григорьевна сказывала - скоро на Москве будет новый театр, и ей там обещали всех героинь играть. А я ее знаю, она, чтоб быть на первых ролях, всех любовников к черту пошлет! И она мне трагедию показала, с которой театр откроют. Раньше-то ей в той трагедии ничего не перепало бы, а теперь - саму княжну играть собралась.

- Новый театр? Что-то не слышал я про такое… разве что какой бешеный помещик из своих Степок да Акулек навербует Венер с купидонами да велит в гостиной плясать…

Домашний театр, по мнению Архарова, был глупейшей забавой, бездарным переводом денег, развращением дворни, особливо девок, которые вместо своих обязанностей твердили дурацкие вирши и скакали, задрав юбки.

- Да нет же, сударь, какие Акульки? Там славную трагедию ставить хотят! Видел бы ты, какие платья госпоже Тарантеевой для этой трагедии сшили! Не хуже, чем у государыни! - храбро заявила Дунька.

- Ну, стало быть, к богатому господинчику на содержание пошла.

- Да коли так - зачем же ей от меня-то прятаться? Я ж все ее затеи знаю!… - тут Дунька призадумалась. - А, может, и верно? Коли она в генеральши собралась - я для нее уже моветонное знакомство…

- Никодимка! Самовар тащи, дармоед! - крикнул Архаров, тем самым прекратив рассказ о госпоже Тарантеевой с ее главными ролями и новыми платьями.

Дунька надулась и потребовала, чтобы Архаров помог ей надеть и зашнуровать платье - хоть кое-как, только чтобы добраться до дому. Архаров запутался в шнурках и вынужден был звать на помощь камердинера. Никодимка помог, да заодно и выручил - спросил, не бежать ли за извозчиком.

Архаров понимал, что Дунька обиделась, сама уж не хочет оставаться, и чувствовал некоторую неловкость - любую другую девку выпроводил бы, не задумываясь, как ту же прачку Настасью, а вот с Дунькой так поступить уже не получалось. Причину ее обиды он, однако, не понял.

Но расстаться с ней так, как расставался среди ночи с прачкой Настасьей, он не мог. Дунька означала для него не только воплощенную возможность выплеснуть свою мужскую силу, эта девка задела душу - пусть даже самый краешек души, но для Архарова и это было много. Ровно настолько она прилепилась в душе, чтобы он мог честно себе в этом признаться. А вот коли бы она заняла чуть больше места - тут бы он и не пожелал знать правды… имел уж такой опыт неприятия правды, имел, куда от этого денешься…

- Ты, Дуня, еще приходи, - сказал Архаров, - ты будь без чинов… запросто…

Дунька, уже шагнувшая к дверям, обернулась, посмотрела на него внимательно, подошла. Судя по лицу, простила.

Что-то следовало сказать или совершить. Возможно, поцеловать. Но он не мог. Да и ей бы не позволил.

Дунька молча смотрела ему в лицо и дождалась - глаза встретились. Надолго. Он не думал, не ожидал, что когда-либо в жизни сможет вот так, длительно и спокойно, смотреть в женские глаза. А это оказалось возможно.

Странное чувство посетило архаровскую душу - то ли благодарность, то ли безмерное облегчение, словно у человека, сбросившего с плеч тяжкий груз. Оно продержалось ровно столько времени, сколько потребно для двух вдохов и выдохов, а потом растаяло.

- Бог даст, еще приду, - отвечала Дунька. С тем и ушла, не оборачиваясь. Никодимка поспешал впереди нее со свечой, и Архаров проводил взглядом улетающий, исчезающий в сумраке большого дома свет.

Вот теперь день был завершен окончательно.

Можно было лечь, раскинуться на смятой постели, вспомнить Дунькино тело и свою власть над ним, глубоко вздохнуть. И, не задаваясь лишними вопросами о причинах неожиданного Дунькиного визита, закрыть глаза и ощутить блаженство. Как будто самое сладкое в мире - уплывать в сонное царство, позволяя голове медленно кружиться и возноситься, пока не исчезнут все ощущения.

Наутро Архаров еле дождался, пока Никодимка уберет ему голову, - так хотелось поскорее узнать, что там, в полицейской конторе, с безгласным немцем.

Нетерпение оказалось столь велико, что он сам полез было в подвал, но был перехвачен Шварцем.

- Рано, сударь, - сказал немец. - Он еще ничего толком не видал. К вечеру созреет.

И Архаров пошел в кабинет - заниматься делами. Мало было хлопот - так теперь еще следовало наладить более основательное наблюдение за домом Марфы, откуда Каин и не собирался никуда уходить.

Он вызвал к себе Демку Костемарова, Харитошку-Ямана и Яшку-Скеса.

- Ступайте куда хотите, ройтесь в любом дерьме, а докопайтесь, кто чего слыхал про былых дружков Каина, - приказал он. - Вот на пропой.

И вручил им на троих два рубля.

- Ваша милость, маловато, - сказал дерзкий Демка. - Прибавить бы.