Сокровища горы Монастырь - Михаил Иванович Ханин

а кулаком снизу в челюсть. И больше уже не мог остановиться, остервенело пиная поверженного врага. Защищаться в наручниках было затруднительно, да Храмцов и не пытался этого сделать.

Милиционеры вступились за него, но без особого энтузиазма. Они весь день провозились с трупами застреленных этим извергом людей, разделяли чувства Мясника и были на его стороне. Только после окрика Жернакова они оттащили разъяренного бандита от его жертвы. Мясник и его люди тут же уселись в иномарку и куда-то исчезли.

Анатолий, придя в себя, не произнес ни слова. По его подбородку из носа и рта стекали на футболку струйки крови, а из глаз по щекам слезы. Зуеву снова стало жаль его. Но он тут же вспомнил сброшенного со скалы друга, растерзанного воронами с пулей посередине лба Чернова, рвущую на себе волосы вдову Тихоновича и сделал то, что сделал, – подошел к убийце и плюнул ему в лицо.

Мы поболтали еще немного, договорились созвониться через пару дней, обнялись напоследок, и Зуев отправился за Гришей, его матерью и братом. После этого стал разбирать свою палатку и я. И вот, окончательно приготовившись к отъезду, я достал дневник, чтобы сделать последние записи.

Все точки над «и» расставлены. Преступник арестован и понесет такое суровое наказание, которое только в состоянии придумать извращенная фантазия уголовников. Осталось только отыскать и предать земле тело бедного Вениамина Тихоновича. Я точно приеду на похороны. Петрович обещал позвонить…

Стоп, кто-то…

Позднейшая запись в дневнике В. Корнева

Много времени утекло со времени последней записи. Да, много, больше месяца. Я давно собирался довести их до конца, да все руки не доходили. И вот Вениамин Тихонович настоял. Мы похоронили его тогда раньше времени. Он еще жив, но дела его плохи. Долго ему не протянуть. Это тот случай, когда медицина бессильна. Поэтому теперь мне остается лишь выполнить его уже точно последнюю предсмертную просьбу и описать, что еще случилось в тот бесконечно длинный июльский день.

Подвиг отца

Итак, тогда, месяц назад, я отложил малиновую тетрадь в сторону, увидев, что ко мне во весь опор мчится лошадь, запряженная в телегу. Ею управлял мой дядька, стоя на ногах и яростно размахивая кнутом. А за ним силился приподняться еще кто-то, лежащий в телеге. Я догадался, что это Тихонович, раньше, чем успел разглядеть его. И даже сейчас мне неприятно вспоминать тот миг. Поэтому я начну с рассказа Вениамина Тихоновича. Вот что он рассказал мне позже, уже в краевой больнице. Свое повествование он начал с того момента, когда обнаружил у себя в палатке ультиматум якобы «оборотней». Прочитав его, он страшно перепугался, растерялся и запаниковал. Потом, обливаясь слезами, встал на колени и стал молить Бога забрать у него жизнь, но спасти сына. Эта ночь была самой страшной в его жизни.

По дороге в Щебетовское чувство ответственности за жизнь сына, надежда на милосердие Бога и Его помощь победили и страх, и растерянность, и панику. Он вдруг ощутил такой прилив сил, какого не испытывал никогда ранее. Он чувствовал, даже точно знал, что живет последний день своей жизни. И еще он надеялся, что Бог услышал его молитвы, даст ему силы и он обязательно спасет сына. Не знал еще как… Ясность мысли была необыкновенной.

Всю дорогу Тихонович думал, где найти карту. Поначалу ничего путного из этих потугов не выходило. Он намеревался искать карту везде, где Женя мог ее спрятать: у себя в доме или надворных постройках, в больнице или в доме самого Вениамина Тихоновича.

Потом круг поисков заметно сузился. Сухарев вспомнил, что, когда Женю весной, после смерти матери, увозили в больницу, он судорожно зажал в руке целлофановый пакет. Тогда Тихонович решил, что в пакете какая-то семейная реликвия или сбережения покойной матери на черный день.

Но по мере приближения к Щебетовскому он отбросил эту версию и вдруг утвердился в мысли, что в пакете хранилась именно карта. В свой дом Женя уже не заглядывал. Это Тихонович знал точно, поскольку ключи от квартиры Черновых хранились у него. Следовательно, спрятать карту у себя дома он не мог.

В гостях у Сухаревых Женя был постоянно у всех на глазах. Его ни на минуту не оставляли одного: ухаживали за ним, угощали и всячески ублажали его. У парня не было возможности надежно спрятать карту у них в доме. Разве что сунуть пакет в первый попавшийся ящик письменного стола или серванта. Но это несерьезно!

Оставалась больница. Но там мнительный и неуверенный в себе Женечка и тем более не решился бы спрятать карту. Ведь он не сомневался, что люди Мясника, а по их наводке и медперсонал, и соседи по палате следили за каждым его шагом. Да и где он мог там ее спрятать? Разве что под матрасом или в сливном бачке в туалете? Тоже несерьезно!

И все же карта была где-то в Щебетовском. Схватив Чернова на Тихоновом лугу, рэкетиры ее при нем не обнаружили. Это очевидно. В противном случае у них не было никакой необходимости возиться с пленником.

Позже место, где был схвачен Чернов, осмотрел Анатолий – и тоже ничего не нашел. Иначе он не мотался бы по лесу на своей «Ниве» в поисках Жени. И наконец, за ними и сам Вениамин Тихонович с сыном и Петровичем тщательно осмотрели берег реки, но ничего, кроме компаса и окурков, не нашли.

Решение пришло на подъезде к Щебетовскому. Сухарев вдруг вспомнил про Настю, Анастасию Николаевну Семечкину, про то, как Женя пел ей песню «Я куплю тебе дом». Они держали друг друга за руки, и в их глазах стояли слезы. И еще он вспомнил, что и палатку, и рюкзак, и компас Женя попросил шепотом (хотя в палате никого не было) завезти именно в дом ее родителей. И чтобы никто не увидел. И умом, и сердцем он понял – карта у нее.

Поэтому он действительно попросил Храмцова высадить его возле школы, действительно встретил возле школьной ограды коллегу по работе. Отвязавшись от нее, Сухарев отправился в Настин кабинет.

– Что с Женей? – побледнев и прислонившись к стене, спросила девушка.

– Не знаю! – честно признался Вениамин Тихонович. – Мы и милиция ищем