Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

республики, возглавлял правительственную группу, которая вводила репарационные выплаты по Версальскому договору. Это представительство стоило ему жизни, его убили в том же году{697}.

Хотя ненависть к евреям давно существовала среди германских христиан, она медленно фокусировалась и развивалась в систематизированную кампанию, что объясняется как успехом евреев, так и медлительностью немцев в реакции на него с проявлениями ярости. Исторически ораторы, представлявшие большинство христианского населения (две трети которого, исключая Австрию, в девятнадцатом веке исповедовали протестантизм), хотели, чтобы евреи сменили веру и ассимилировались в христианском обществе{698}. Мнение, что германские католики и евреи в первую очередь верны религиозному сообществу, а не германскому государству, не способствовало любви к ним ни светских кругов, ни атеистов, ни протестантов — таких же граждан, как и они сами{699}.

Тем не менее, в 1900 году антисемитизм был гораздо сильнее во Франции и царской России, чем в Германии. Во время Первой Мировой войны 120 000 германских евреев отдали жизни за отечество, и никакие антиеврейские восстания или погромы не омрачали военных лет. Антисемитизм также не играл никакой важной роли в захвате власти Гитлером в 1932-33 годах. Антисемитская деятельность его правительства, как вначале, так и позднее, удивила и вызвала беспокойство у подавляющего числа немцев, которые отреагировали на новое правительство с большим страхом, чем их соседи-евреи. Фактически Kristallnacht, «Хрустальная ночь» (9-10 ноября 1938 года) разделила даже нацистскую элиту, а министр пропаганды Йозеф Геббельс, ее главный организатор, подвергся суровой критике. В эту печально известную ночь, годовщину Мюнхенского путча, по-настоящему началась кампания геноцида. Заявляя о возмездии за убийство сотрудника германского посольства в Париже молодым немецким евреем, штурмовые отряды убили множество немецких евреев, сожгли синагоги и в целом разрушили еврейские торговые и коммерческие предприятия по всей Германии. В дальнейшем показательным было то, что руководители кампании геноцида прилагали усилия, пытаясь вначале скрыть эти факты, а потом объяснить «Хрустальную ночь» — они считали, что большинство немцев с ними не согласятся{700}.

Если кому-то из современных историков представляется, что высшее командование Германии, как кажется, вело Вторую Мировую войну прежде всего, чтобы уничтожить евреев в Европе, это определенно неразумное обоснование. Это не основная причина войны для германских солдат, которые воевали с армиями союзников на Восточном и Западном фронтах, или для тех, кто работал в тылу ради них и ждал их возвращения{701}. Изначальные мотивы войны были полностью эгоистичны, а не сконцентрированы на евреях или антисемитизме. Немцы хотели отомстить и исправить случившееся с ними — отменить полной победой драконовские репарации, которые их заставляли платить, и отомстить за ужасные страдания, которые они вынесли после Первой Мировой войны. В начале Второй Мировой считалось, что победители Первой сильно задолжали Германии. Многие немцы с нетерпением ждали результатов войны, схожих с русско-германским Брест-Литовским мирным договором. По этому договору Германия лишала Россию территории Балтии, Финляндии, Польши и Украины вместе с тремя четвертями сталелитейной промышленности и четвертью текстильной промышленности. Подтверждая распространенное среди немцев мнение, Гитлер объявил Брест-Литовский договор «бесконечно гуманным» по сравнению с Версальским{702}.

В 1941 году, когда польские гетто стало разбухать от депортированных австрийских и германских евреев, рассматривались такие причудливые решения, как депортация в Сибирь и на Мадагаскар. В ходе войны, с ее безнравственностью и порочностью, казнь стала оптимальным решением, а газовые камеры — самым эффективным и наименее стрессовым методом для назначенных палачами{703}. Когда в 1944 году оптовые убийства евреев стали проводиться в концентрационных лагерях, война повернулась против немцев, и этого уже нельзя было изменить. Союзники наступали в Германию, а евреи и еврейский труд перестали иметь значение для тех, кто содержал лагеря. Теперь немцев беспокоило только быстрое уничтожение лагерей и версии, которые они представят.

Новые бойни также были связаны с давно нараставшей проблемой, скрываемой за предположением нацистов о своей неуязвимости. Осажденная Германия не могла одновременно обеспечивать растущее число евреев и других рабов в концентрационных лагерях, обеспечивать отступающую армию и защищать гражданское население, бегущее от танков союзников и «ковровых» бомбардировок. Уже в 1941 году, цитируя «законы, которые начинают действовать в чрезвычайных обстоятельствах», Гитлер приказал Гиммлеру «ликвидировать все… в концентрационных лагерях» при первом знаке «проблем» дома, таким образом «одним ударом» лишив нарушителей спокойствия их лидеров{704}.

Хотя германские евреи, как евреи в других европейских странах, являлись только малым процентом населения, ни один другой народ, как считал Гитлер, не принес миру столько вреда и не был все еще способен приносить зло в будущем, чем они. Однако во время своего подъема к власти и первых месяцев его режима, на повестке дня национал-социалистов первыми стояли коммунисты, а не евреи. До и после сожжения Рейхстага партия Гитлера использовала широко распространенный страх о коммунистическом перевороте, а не о грядущей еврейской угрозе.

Однако это резко изменилось после бойкота еврейского бизнеса. Между угрозой коммунизма и несоответствием Веймарского правительства, национал-социалисты ввели в политику германских партий собственный, хотя и пользующийся меньшим спросом товар — антисемитизм. Изобразив русских социал-демократов левого крыла, верных большевиков-ленинцев, как «создание евреев», Гитлер навесил «конспиративные» марксизм и иудаизм на шею Социал-демократической партии Германии. С 1920 года эти «германские большевики» являлись самыми сильными политическими оппонентами национал-социалистов и лучшей надеждой Германии на современную демократию. Гитлер считал, что марксистов, социал-демократов и евреев связывало общее желание выровнять общество экономически и политически. В его видении истории большевизм зародился в первом столетии с «еврейской мобилизации рабов» против римлян. Этот революционный проект превосходил возможности евреев, но был успешно подхвачен более мощным отпрыском — христианами. Противопоставляя класс классу и низшего высшему, иудаизм и христианство преуспели в подрыве основ Римской Империи. Эти религии сумели завоевать положение и преимущества, которых не заслуживали{705}. В двадцатом веке Гитлер увидел, что история угрожает повторением — теперь в форме большевизма и социальной демократии и за счет Германской Империи. Он сваливал в одну кучу в качестве «еврейских созданий» демократию, капитализм, либерализм, интернационализм и даже модернизм в искусстве{706}. Это, как он считал, были различные, но, тем не менее, похожие пути, используя которые никто становился кем-то. Так Гитлер воспринимал незаслуженный успех других, который мучил его со студенческих лет, когда он был вынужден сталкиваться с собственными провалами.

Хотя иудаизм хронологически предшествовал христианству и был значительнее его в понимании истории Гитлером, христианство вводило в действие соци-политическую ярость. Современное еврейство было «ферментом, который вызывает гниение народа», но современное христианство «систематически культивировало…