Постоянство хищника - Максим Шаттам

Он бросил их.

Мотор снова зарычал, и в грудь ударила струя под давлением, отбросив Людивину назад.

Она задохнулась от запаха.

Отбеливатель!

Он налил отбеливатель в пылесос, чтобы сбить ее с ног и задушить.

Людивина изо всех сил вцепилась в провода. Снова брызнула струя, на этот раз в нижнюю часть лица. Она издала протяжный немой стон. Главное – не открывать рот. Не нахлебаться хлорки.

Боль была слишком сильной, терпеть было невозможно. Она выпустила провода, чтобы закрыться руками, и отвернулась к стенке.

Симановски залил отбеливателем все вокруг. Запах паров был невыносим, от них уже кружилась голова. Людивина почувствовала, как желудок поднимается в пищевод.

Струя иссякла, и она догадалась, что он снова взялся за провода.

Сейчас опять начнет свою игру.

Пока она не потеряет сознание.

Тогда он сможет делать с ней все, что захочет.

Людивина знала: много времени это не займет.

61

Джонни Симановски схватил блондинку за волосы, и ее шея, такая хрупкая по сравнению с его накачанными бицепсами, могла лишь подчиняться механическим командам. Он сделает ей больно. Очень больно. За то, что посмела испортить такой важный день.

Он взял ее голову в огромные ладони и надавил большими пальцами на закрытые веки. Вжал их. Покрепче.

Кожа поддалась, упругое сопротивление исчезло, и его большие пальцы буквально провалились в череп, раздавив глазные яблоки внутри.

Во всяком случае, он это себе представил.

К этому ее приговорил.

Нужно хорошенько тряхнуть ее током. Снова, и снова, и снова, пока она не превратится в одну нескончаемую конвульсию.

Как эта девка добралась до него?

Да к тому же легавая! Вот сучка! И, зараза, с пистолетом, он видел его на столе. Где он ошибся? Он никогда не делал ошибок, это невозможно…

Ксав? Нет, он никогда ничего не скажет. Даже отец скорее сдохнет, чем провалит дело всей своей жизни. Хотя Джонни сам предал старика, никто в семье не продаст его. Никто.

Так как же эта дрянь оказалась в его доме?

Это у нее что-то личное. Случайность.

Иначе весь дом бы уже окружили легавые в бронежилетах. Если она пришла одна, все не так плохо.

Допросить ее? Джонни не хотелось. Он не любил говорить с людьми напрямую. Тем более с женщиной, да еще и с блондинкой. Ему бы сразу захотелось разорвать ее лицо – как минимум пополам.

Он подумал о другой девушке. Той, которую заметил больше трех недель назад, а она успела перекрасить волосы прямо перед тем, как он ее забрал. Он обнаружил это уже в машине. «Ах ты, грязная шлюха!» – сказал он тогда.

Но отступаться он не хотел, не зря же он потратил столько времени. Пытался напялить на нее парик, но все равно знал, что под париком блондинка. Ее волосы напоминали Джонни о сестрах. И их проклятых куклах, которые над ним смеялись.

Джонни заставил ее пожалеть о том, что она все испортила в последний момент.

Блондинка в яме наконец отпустила провода, подключенные к аккумулятору грузовика. Он выключил пылесос – от запаха отбеливателя кружилась голова. Нет, ну какого хрена, а? Из-за нее всю ночь будет раскалываться череп! Теперь дней десять от этого запаха будет тянуть проблеваться. Как же охота ее пришибить!

Он повернулся проверить, не появилась ли другая, его собственная девушка, и разочарованно обнаружил, что нет. Она исчезла в тот момент, когда он столкнул блондинку в яму.

Учитывая состояние, далеко она не уйдет. Он минуту или две потратит на шпионку, а та бежать все равно не в состоянии.

Будь у нее мозги, она выбралась бы на улицу и пошла к выезду из тупика, чтобы остановить какую-нибудь машину. Но машин там проезжает мало. Джонни решил, что у него есть как минимум две-три минуты, чтобы догнать беглянку.

Если она идиотка – а как еще, разве не все они тупицы? – то могла забрести в поле или в лес. Там на поиски уйдет больше времени, но никто не явится сюда, чтобы ее спасти.

На этот счет Джонни спокоен: сейчас он добьет сучку током, а потом отправится за своей игрушкой. Он слишком расстроен, чтобы завершить дело сегодня. Пусть останется еще на одну ночь.

И вообще, может, завтра ему захочется еще раз себя побаловать. А если нет, в ход пойдет дедушкино наследство, и дело будет сделано. Заодно и от тела блондинки избавится.

Джонни взялся за кабели и наклонился к яме. Видел он плохо, но разглядел ее в углу. Может, она уже без сознания? Пары отбеливателя и убить могут. Сейчас он пустит ток, и все будет понятно.

Внезапно весь дом содрогнулся.

Долгие вибрирующие звуки становились все громче. Звучала симфония, которую Джонни узнал с первых нот. Дворжак. Эту музыку отец заставлял его слушать в детстве, когда трахал мать у него на глазах. Так старик затыкал ему уши, и Джонни лет десять слушал только классику. Несмотря на странные воспоминания, которые она иногда пробуждала, он продолжал ее любить. Особенно когда громко. Чтобы заглушить в памяти крики сестер и матери.

Наверху ревели колонки. Барабанные перепонки лопались, стекла звенели в окнах.

Пластинка не могла сама себя поставить на начало.

Это означало только одно. Девушка осталась в доме. Она зовет его.

Он еще раз заглянул в чан. Блондинка не выберется, куда ей. Ладно… Он отлучится минут на пять, не больше.

Бросив кабели на бетон, он схватил со стола пистолет и направился к двери шкафа.

И лучше бы ей понравилось играть, потому что иначе он расстреляет все патроны, чтобы ствол раскалился, а потом засунет ствол в нее, чтобы влагалище скукожилось на нем, как ломтик бекона на горячей сковородке. Ну и взвоет же она, когда он выдернет этот пистолет вместе с ошметками плоти.

Такие мысли приходили в голову Джонни Симановски, когда он впадал в ярость.

В большинстве случаев он скрупулезно воплощал их в жизнь.

62

Неукротимая рвота помогала ей оставаться в сознании.

Людивина выблевала все, что было в желудке, и старалась дышать ртом, чтобы не чувствовать запах хлорки, от которого ломило виски.

Тело тоже болело, но это она могла перетерпеть.

Она подняла голову, удивляясь, что не слышит ни шипения проводов, ни рева пылесоса. Только безумное тиканье доносилось сверху. Даже Джонни Симановски молчал.

Что он задумал?

Людивина опасалась худшего. Содрогнувшись от ужаса, она подтянула колени к груди. Не хотелось думать о неизбежном конце. О собственной