Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Свинство, что шкварки получил Вернер, — злился Томаш.

— Знаешь, почему белые грибы собирают, как только они вылезают из-под земли? — спросил Леонид (он взял у Владимира кость, на которой осталось много байонской ветчины).

Ответ искали минут пять.

— Маленькие вкуснее?

— Их легче готовить?

— Их мало?

— Вы явно редко ходили в лес по грибы, — подвел итог Леонид. — Все просто: иначе его срежет кто-нибудь другой. В жизни действует принцип: «кто раньше встал, тот лучше оделся».

— А как же демократия? — возмутился Томаш.

— Ты путаешь демократию с равенством. Демократия — несправедливая система, интересующаяся мнением дураков вроде тебя. Довольствуйся тем, что дают, могли ведь не дать ничего. И скажи спасибо Владимиру.

Имре пришел в «Бальто» позже всех, и ему досталось шесть яиц.

— Сделаю омлет с белой фасолью. Думаю, получится вкусно.

— Ты венгр, тебе виднее, — пожал плечами Владимир.

Имре жил по-холостяцки. Вечером, когда он возвращался в свою скромную двухкомнатную квартиру в Монруже, ему совсем не хотелось готовить. Грустно есть в одиночестве… Он плохо переносил тишину и включал радио на полную громкость, нимало не заботясь о покое соседей, или открывал окна, выходившие на Национальное шоссе № 20, чтобы адский шум дорожного движения заглушил его тоску. Никто не сумел заменить Имре Тибора. Он смирился, жил с пустотой в душе и даже находил в этом некое извращенное удовольствие. Потребление пищи было для Имре функциональным действием, монотонным ритуалом. Он питался консервированной чечевицей и белой фасолью, зимой разогревал еду на пару, летом заправлял оливковым маслом с лимоном. Дома и на улице Имре часто разговаривал сам с собой. С Тибором. Они спорили. Рассказывали друг другу о том, как живут и что их заботит, советовались, смеялись, переругивались. Окружающие перестали удивляться и обращать на это внимание. На свете много одиноких людей — с кем им поговорить, если не с собой?

— Я знаю, ты не любишь флажоле.[156] От нее толстеют. С возрастом все набирают вес, это нормально. Я не люблю салат, а помидоры сейчас слишком дорогие. Только ты никогда не изменишься, — обещал Имре воображаемому Тибору.

Ради разнообразия он решил сделать себе яичницу, поставил на огонь сковородку, положил масло, разбил одно яйцо, потом другое, тюкнул ножом по третьему и… услышал пронзительный писк. Он подумал, что это голубь, выглянул в окно и увидел лишь длинную вереницу машин. «Голуби не пищат», — сказал себе Имре, приготовился вылить третье яйцо на сковородку и вдруг заметил необычное желтое пятно в скорлупе. Это был цыпленок. Живой! Имре изумился, рука у него дрогнула, птенец выпал, но он успел подхватить его в сантиметре от кипящего масла. В это мгновение произошло чудо. Такое бывает раз или два в жизни. Любовь с первого взгляда. Только так можно назвать случившееся. Они долго смотрели друг на друга. Имре был очарован. Яичница сгорела. Это произошло в субботу вечером. Он открыл банку фасоли в томате.

Как и почему цыпленок оказался в яйце? Раймон Мартино, торговец сыром с улицы Дагер, не поверил Владимиру, когда тот рассказал ему о чуде. Невозможно, немыслимо, за двадцать девять лет в профессии он ни разу не слышал подобной глупости.

— Знаешь, шутник, если ты выдумал эту чушь, чтобы получить от меня еще одно яйцо, ничего не выйдет. Не на того напал. Папашу Мартино не проведешь.

Возможно, цыпленок был наделен исключительной жизнеспособностью. Имре воспринял это как чудо. Истинное. Другого объяснения он не находил и рассказал о случившемся кюре церкви Сен-Пьер-дю-Пти-Монруж, мимо которой проходил каждый день. Тот решил, что над ним издеваются, и обвинил Имре в богохульстве, что не улучшило отношений Имре с Католической церковью. Он окончательно убедился, что священство ничего не смыслит в чудесах, закрывает глаза на реальную жизнь и знаки, которые подает людям Господь. На следующий день он все рассказал нам. Мы думали, он избавится от птенца, но ошиблись.

— С цыпленком хлопот куда меньше, чем с собакой. Его не надо выводить гулять, и он не такой своенравный, как кошка. За ним не придется убирать, и он не будет все время просить есть.

— Если он тебе нравится, так тому и быть. Как ты его назовешь? — спросил Игорь, придерживавшийся широких взглядов на жизнь.

— Пока не решил.

Мы начали перебирать клички животных, но все они подходили, скорее, псам или котам: Медор, Тоби, Рекс, Кики, Мимина, Минетта, Биби, Пилу.

— Домашнему питомцу необходимо имя, — подтвердил Вернер.

— Зови его «мой Цыпленочек», — предложил Грегориос, у которого было плохо с воображением.

— Может, «Курочка»? Тоже красивое имя… — сказал Виржил Канчиков.

— Подойдет для разнообразия, — хмыкнул ехидный Томаш.

— Нет, я назову его… Тибор.

— Не выдумывай!

— Что за бред!

— Он будет Тибором!

Мы начали искать сходство и не нашли его. Птенец был маленьким, хрупким, пушистым и писклявым. Имре не раз приносил любимца в клуб — Игорь и Вернер сделали для него исключение. Малыш нуждался в нежности и заботе и страдал от одиночества. Имре сажал его в карман пальто. Мы брали цыпленка в ладони, гладили, и он весело попискивал. Через четыре месяца новый друг Имре подрос и мог оставаться дома один.

— Сейчас он просто домашний любимец, но в будущем это изменится. От котов и собак нет никакой пользы. Другое дело курица — она несет яйца. Нужно подождать. Люди относятся к курам свысока, и это несправедливо. Их мозг устроен иначе, чем у нас, но он у них есть. На птичьем дворе царит сложная иерархия, помогающая избежать конфликтов среди его обитателей. Когда курица находит пищу, она попискивает особым образом, чтобы призвать своих цыплят. В случае опасности с земли или с неба она издает особые звуки, причем всякий раз разные. Когда я говорю «цып-цып-цып», он бежит, зная, что его сейчас накормят, а если цыкаю и прищелкиваю языком, понимает, что пора гулять.

Имре кормил птичку остатками собственной еды — крошками хлеба, белой фасолью, и тот принимал угощение с благодарностью.

— Мне плевать, что говорят другие. Цыплята дадут сто очков вперед любой зверюшке. Они ласковые, воспитанные, забавные и чистоплотные. У моего птенца есть чувство юмора и нежность. Когда мне грустно и не хочется разговаривать, он лежит на своей подушке и не издает ни звука.

Цыпленок, взлелеянный Имре, стал красивейшей белой курицей, которая за всю жизнь не снесла ни одного яйца, что ничуть не разочаровало ее хозяина. Она следовала за Имре, как собачка, и во всем его слушалась. Между ними установилась духовная связь, какая редко существует даже между людьми. Имре брал курицу с собой, когда ездил отдыхать в Нуармутье. Мы были озадачены. Никто не решался задать Имре вопрос: «Как дела?» — ни у кого не поворачивался язык спросить: «С Тибором все в порядке?»

О странном спутнике жизни Имре мы говорили только в его отсутствие.

— Он мог бы выбрать другое имя, — замечал Виржил.

— Ты прав, — соглашался Игорь, — неловко звать курицу Тибором.

— Проблема не у Имре, а у вас в голове, — возражал Грегориос. — Да, он гомосексуалист, и да, он любит курицу, а вы завидуете его счастью.

— По-моему, ему следует обратиться к доктору! — высказался Томаш.

— Хочу напомнить тебе, тупой полячишка, что психологию придумали греки. От слов «psukhê» — «душа» и «logos» — «наука». Если ты любишь, тебя в ответ одаривают любовью и нежностью. Может, пришла пора понять это?

8

Жизнь изменилась. Раньше по утрам, когда я вставал, папа был уже в кухне и заканчивал завтракать. Он слушал новости по радио, приглушив звук, потом закуривал первую за день сигарету. Я садился за стол, и он спрашивал — голосом Габена, Жуве или Бурвиля, — как я спал. Ни о чем серьезном мы не говорили. У него все всегда было хорошо. Иногда он делал мне кофе с молоком, дожидался прогноза погоды, а потом убегал на работу. Из-за ремонта на окружной он всегда торопился. Ему приходилось обслуживать клиентов в разных концах Парижа и в предместье, он должен был самолично отслеживать крупный выгодный заказ, выпутываться из сложного положения, потому что поставщик все еще не отгрузил итальянское оборудование. Что поделаешь, такова жизнь. До вечера, дружище, и не отлынивай от занятий.

Теперь в квартире всегда было непривычно тихо. Исчез запах табака. Мне стало наплевать на прогноз погоды. Я пил свой кофе в гробовой тишине. Торопился допить и смыться. Чтобы никого не видеть. Успеть уйти до того, как они встанут. Я перестал принимать по утрам душ и выходил из дому на час раньше. Одно было хорошо — никто не мешал мне читать. Кристиана посоветовала мне Казандзакиса[157] — она заказала для библиотеки все его романы, переведенные и изданные во Франции. Мне не слишком хотелось браться за «Христа распинают вновь».[158] Я считал Казандзакиса одним из консервативных религиозных писателей, этаким догматичным моралистом, но Кристиана была неумолима: