Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

небогата. В Италии Вере Дмитриевне удалось получить какую-то страховую сумму, но все деньги ушли на докторов. Она вернулась сюда, продала домик, купленный ее супругом и снова уехала в Италию — чтобы быть рядом с мужем и в надежде получить полную компенсацию за его инвалидность и гибель сына. Юристы, знаете ли, говорят, что это возможно, но потребует значительных средств и времени.

— Ужасно! — не мог не посочувствовать Ландсберг.

— Вот именно — ужасно! Наши меценаты, конечно, не осталось сторонними наблюдателями трагедии мадам Мешковой. Правление общества выделило некоторую сумму, мы также объявляли подписку в помощь Вере Дмитриевне. Но вы же понимаете, господин Ландсберг, что всего этого, включая деньги от продажи домика Мешковых, явно недостаточно! Содержание беспомощного калеки в иностранной больнице и круглосуточный уход за ним требуют больших денег. Врачи уверяют, что организм у него крепкий, и прожить он может долго. А вот встать на ноги — увы, нет… Куда уж тут судебные процессы затевать, да еще с малореальным успешным результатом…

— Похоже, баронесса, с вашей помощью я уже нашел особу для выполнения данного мною обета.

— Да, вы правы: кому, если не Вере Дмитриевне, помочь! Но погодите, я не закончила, господин Ландсберг! В Италии Мешкова могла найти себе лишь поденную работу, оплата за которую была недостаточной даже для самого скромного ее существования там, не говоря уже об оплате медицинских услуг. Поэтому она вернулась сюда, в единственное место, где у нее остались друзья. Она снимает скромную квартирку, кормится дачей домашних обедов, дает уроки музыки, что-то переписывает. И все, что зарабатывает, отправляет в Италию. Слава богу, что она не рвется туда более: у мужа случился удар, он перестал узнавать знакомых и почти потерял способность движения. Это так тяжело… Да и поездка требует значительных средств, как вы понимаете. Вера Дмитриевна сильно постарела, подурнела, перестала следить за собой. Ей еще нет и сорока, но на вид она гораздо старше… Так что, господин Ландсберг, вручаю ее судьбу в ваши руки — в надежде, что…

— Да-да, несомненно! — Карл встал, коротко поклонился. — Благодарю вас, баронесса. И, как говорится, не смею более утомлять своим присутствием!

— И последнее, господин Ландсберг. До меня дошли слухи, что мадам Мешкова очень серьезно больна сама. Не хочу повторять сплетни, но прошу иметь это в виду!

* * *

Выйдя от баронессы, Ландсберг окликнул извозчика и назвал ему один из адресов, добытых трудолюбивым Стадницким в дополнение к сведениям об интересующих Ландсберга женщинах.

— Вера Дмитриевна Мешкова? Разумеется, я помню и ее, и ее семью. Какой удар, какая жизненная трагедия! — доктор Шварц, грузный мужчина лет пятидесяти покачал головой, поцокал языком. — Но, к сожалению, мадам Мешкова не пользуется нынче моими услугами, сударь!

— Отчего же?

Доктор помялся.

— Причина очевидна, сударь: бедность. Бедность и гордость, если быть точным. Я, разумеется, никогда не отказал бы бедной женщине в консультации. Я и сам, знаете ли, подписался в ее пользу на пятьдесят рублей ассигнациями, когда баронесса Штаубе собирала средства ей в помощь. Но, сударь, после той поездки в Италию она сама перестала меня посещать. Должно, ей стыдно не платить за визиты, а платить-то и нечем!

— Доктор, я знаю про врачебную этику и нескромность моих расспросов. Но, поверьте, мне очень важно знать про эту даму всё! Соблаговолите принять этот гонорар и сегодня же навестить мадам Мешкову. При этом не стоит упоминать обо мне. Скажите Вере Дмитриевне, что пришли к ней по собственной инициативе. Или что вас направила к ней баронесса, хорошо?

— О-о, здесь очень много денег! — Шварц заглянул в конверт и ошеломленно откинулся на спинку кресла. — Никакой визит доктора не стоит так дорого, сударь!

— Я знаю, доктор. В конверте также плата и за то, что вы подробно расскажете мне после визита к даме об ее состоянии.

— Простите, сударь, но вы не представились. И не сказали мне, кем вы приходитесь Мешковой. Видите ли, о болезнях человека принято говорить только родственникам.

— Я являюсь сводным братом Вере Дмитриевне. Но она до поры не должна обо мне знать, доктор, — Ландсберг протянул руку. — Впрочем, если вы не желаете принять эти деньги, я поищу другого доктора, посговорчивее.

— Зачем же, сударь? Я же не отказываюсь. Брат так брат, хоть бы и сводный! — Шварц проворно упрятал конверт в карман. — К тому же я пользовал раньше вашу… сестру. И кому, как не мне, знать об ее здоровье лучше, чем кому-либо. Я немедленно направляюсь к мадам Мешковой, а потом с удовольствием пообедал бы с вами, сударь. Заодно и поговорили бы.

— Не возражаю. Вот ее нынешний адрес, доктор.

— Да-да, конечно! Бедная, бедная ваша сестра! И почему она не послушалась меня тогда, когда я настоятельно рекомендовал ей ехать в Швейцарию, а не в Италию!

Ландсберг остановился и обернулся на Шварца.

— А с чем была связана ваша рекомендация, доктор?

— У Веры Дмитриевны еще четыре года назад была начальная стадия чахотки, сударь. И, боюсь, должным лечением этой болезни она заняться так и не успела. Из-за той ужасной катастрофы в Италии. Чахотка же, сударь, страшна именно быстрым прогрессированием своего течения — если больной не получает лечения.

— Вот как?

— Именно так, сударь. И, боюсь, вас ждут неутешительные известия. Впрочем, посмотрим. Так что — ресторация Гордеева, в семь пополудни? Вам будет удобно, сударь?

— Буду там в семь часов, доктор…

* * *

Доктор Шварц, как и сулил, сообщил о состоянии мадам Мешковой плохие новости.

— Кровохарканье, сударь! — с виноватым видом сообщил он Ландсбергу в первые же минуты встрече в ресторане Гордеева на Светланской. — Иначе говоря, чахотка в предпоследней стадии.

— Предпоследней? — быстро переспросил Ландсберг. — Значит, шансы вылечиться у нее все-таки есть?

— Извините — ни единого! Последняя стадия чахотки — это когда из-за слабости организма человек уже не встает. Сейчас же ваша… э-э… сестра пока бодра и довольно легко двигается. Но это ни о чем не говорит, сударь! Кашляя, она уже нынче выплевывает сгустки крови, и, не к столу будь сказано, даже отмершие частички своих легких. Я почти уверен, что держится она пока силою духа и необходимостью зарабатывать деньги на содержание в клинике супруга. Однако возможности человеческого организма не беспредельны, сударь! Еще полгода, максимум — год, и она сляжет. И более, увы, уже не встанет.

— Понятно… Значит, никакое лечение?..

— Только поддерживающая терапия. Правильное здоровое питание, избежание перегрузок на сердце дадут вашей сестре еще месяцев шесть. Но это уже предел!

— Она знает?

— Вы меня удивляете, сударь! Харкать кровью и не