Протокол 'Второй шанс' - slip

дорвавшись до власти и пытаясь скрыть свои варварские корни, на самом деле своими действиями выставлял их на всеобщее обозрение.

— Смотри!

Подожженное религиозными фанатиками здание библиотеки перед ним полыхало, — гораздо сильнее, чем тогда. Пламя уничтожало бесценные свитки, но никому до этого не было дела. Люди вокруг заходились в религиозном экстазе и даже не думали, что-то тушить.

— Смотри!

Священники чужеземного бога заколачивали двери в храм Юпитера Капитолийского навсегда. Он никогда не верил ни в каких богов, но почему-то чувствовал, словно гвозди вбивали не в деревяшки, а в него самого.

— Смотри!

Орды варваров неслись по улицам города, убивая всех и уничтожая все на своем пути. Голова императора под хохот их вожаков катилась вниз по мостовой.

Тишина.

На бесконечно долгие секунды ему показалось, что он ослеп и оглох.

Свет вернулся — и он понял, что стоит на рострах.

Непривычно высоких рострах, расположенных не там, где он помнил. Внизу, перед ним расстилалось неподвижно застывшее людское море. Оно заполняло собой все свободное пространство на том месте, где когда-то было самое оживленное место Города. Его сердце. Форум.

Он этого не видел, но точно знал, что люди внизу стоят на руинах.

— Ты! — люди синхронно, словно получив какой-то знак, подняли головы.

Он с ужасом понимал, что лица многих, слишком многих, ему знакомы.

— Ты нас убил!

Ненавидящие взгляды тысяч и тысяч глаз были сфокусированы на нем.

— Ты всему виной!

Несколько сот человек из толпы внизу выделялись из остального моря одеждой. Неуместной. Слишком современной.

Он чувствовал, что по щекам его впервые за долгое время текли горячие слезы, но ничего не мог с этим поделать.

— Ты нас предал!

Ноги подкосились — и он упал на колени, на холодный, обшарпанный, древний мрамор.

И, схватившись за голову, отчаянно закричал.

Вздрогнув, Гай открыл глаза.

Заполненные людьми руины растворились вместе с очередным сном — и теперь перед ним снова была полутьма, из которой светильник равнодушно выхватывал его собственные ноги в грязных, заляпанных засохшей кровью джинсах и очертания стен с дверным проемом.

Губы растянулись в усмешке — и едва зажившая корка снова треснула, привычно наполняя рот кровью.

Сколько прошло времени с тех пор, как он отключился и провалился в этот бесконечно повторяющийся на протяжении последнего года кошмар, он не знал. На мгновение забывшись, он дернул рукой в попытке посмотреть на наручные часы — и глухой стон сорвался с губ, окончательно смывая остатки неприятного сна.

Пусть он и не чувствовал скованных сзади за спиной рук, любая попытка пошевелить ими вызывала приступ сильной боли.

— Не бойся, Скрибония, это все еще я, — ухмыльнувшись, зачем-то сказал он, но привычных звуков из-за стены не последовало.

Он не слышал их с тех самых пор, как убили Кальвина — и об этом лучше было не думать, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.

У Октавия не существовало совсем никаких принципов — это он уже давно уяснил.

Желудок неприятно свело от голода, но он не обратил на это внимания. Бывало и хуже, и дольше, а его заключение определенно двигалось к той или иной развязке.

Октавий оставил ему сутки на размышление. Еще бы он знал, когда эти сутки истекали.

Не то, чтобы определенность могла как-то помочь. Расставленная ловушка выглядела идеальной. Без единой дырки, которую можно было расколупать, чтобы обернуть все в свою пользу.

Сбежать не представлялось возможным — Октавий все продумал, и, даже если ему удалось бы освободить руки из этих проклятых кандалов, единственный предполагаемый выход отсюда охранялся германцами, готовыми сорваться при малейшем необычном шуме. Без оружия и в его текущем состоянии — он вряд ли мог надеяться от них отбиться.

Оставалось только плыть по течению, что, с настойчивостью разбушевавшегося шторма, несло его на ростры.

И ставило еще перед одним невозможным выбором.

Притупившееся было после сна желание побиться головой о такую близкую, но такую далекую холодную стену возникло вновь.

Октавий хотел, чтобы он, здесь и сейчас, решил судьбы их всех.

Октавий не мог понимать этого, но, в сущности, его требование сводилось к одному — он, Гай, должен был умереть и позволить всему идти своим чередом. Тем самым, после которого от них останутся только занесенные землей руины — и бесконечные споры историков по их поводу.

Он мог послать Октавия с его требованиями по известному маршруту. Этого требовала уязвленная честь, но одновременно с этим этот вариант был наиболее катастрофичен по своим последствиям. Маски были сброшены — и сомнений в том, что Октавий выполнит все свои угрозы, больше не существовало.

Он мог согласиться с Октавием — и спасти жизнь Кальпурнии, но обречь всех остальных на десятки лет кровавой бани, лишь изредка перемежающиеся спокойствием — и напряженным ожиданием следующей.

Или он мог…

Раздавшиеся снизу спешные шаги резко выдернули его из мыслей и заставили напрячься.

Поздно. У него было все время в мире для того, чтобы придумать действенный план — но теперь уже было слишком поздно.

Сутки, отданные ему на размышления, истекли.

…

Светильник выхватил из темноты худую фигуру вошедшего — и, не в силах сдержать неуместный смех, он рассмеялся в голос. Пересохшее горло дерло до боли, но остановиться было выше его сил.

В дверном проеме стоял кучерявый раб Октавия с амфорой и растерянно смотрел на него.

— Леарх, все в порядке, я не сошел с ума, не бойся, — напряжение ушло, словно и не бывало.

Раб вздрогнул и оглянулся, а затем, запинающимся голосом сказал:

— Я… Меня хозяин прислал. Держи, — и протянул свою ношу.

В ответ Гай скептически вздернул бровь и демонстративно пошевелил скованными за спиной руками. Расплата последовала мгновенно — в виде острой боли, прострелившей от запястья до плеча.

— Не могу, не видишь, — бросив бесплодные попытки, прокомментировал он.

Раб несколько раз кивнул, а затем тихо добавил:

— Прости меня.

Сердце замерло — и Гай едва нашел в себе силы, чтобы задать вопрос:

— За что?

— Я знал, что вино отравлено. Я… Хотел тебя остановить.

…и хватка невидимой руки отпустила сердце, забившееся вновь с утроенной силой.

— Да забей, — смешок сорвался с губ, — Ты не мог пойти против воли своего хозяина. А я сам дурак, что ему поверил.

После короткой и неуверенной паузы, Леарх поставил тяжелую амфору на пол и теперь переводил взгляд с нее на него, и обратно.

Озарение вспыхнуло в голове неожиданно.

Леарх.

Точно.

Неуместная радостная улыбка заставила раба отпрянуть и испуганно уставиться на него.

— Леарх, ты ведь хочешь стать свободным? —