Протокол 'Второй шанс' - slip

Гней Домиций Кальвин. Ну знаешь, один из тех мудаков, которых ты предпочел мне при назначении начальников конницы.”

“Что ты с ним сделал, ублюдок?!”

“Убрал с дороги.”

Он потряс головой, и морок окончательно рассеялся.

Он шел по городу. Заколоченные окна заброшенных, оставленных на произвол судьбы и медленно разрушающихся под палящим солнцем, зданий слепо смотрели на него. Инсулы. Пустующие виллы. Навсегда заколоченные много лет назад храмы. Вдалеке что-то горело — он видел поднимающийся над крышами густой черный дым.

Озарение ярко вспыхнуло где-то в глубинах сознания. Умирающий мир предстал перед ним в совершенно ином свете. На доли секунды все стало ему кристально ясно.

А затем свет резко померк и все вернулось на круги своя. Он снова не помнил, кто он. Не понимал, что происходит. Но теперь он буквально кожей ощущал, что ему нужно торопиться. Куда и почему — оставалось для него загадкой. Но он чувствовал, что это не важно. Что когда придет время — он все поймет. Это вселяло надежду.

Такое давно забытое чувство.

Навстречу ему бежали люди. Мужчины, женщины, дети. Бежали сквозь него, даже не замечая его присутствия. Рты их раззевались в беззвучном крике. За ними попятам гнались заросшие, косматые всадники в непонятной, незнакомой, чуждой броне. От каждого удара их длинных копий кто-то из бегущих падал на грязную, залитую кровью, дорогу, присоединяясь к горе трупов на обочине.

Взмах копья — и смутно знакомый мужчина с копной темных волос на голове упал на мостовую. Он сорвался с места, сам не понимая почему. Косматый всадник пронесся сквозь него, не нанося ни малейшего ущерба. Подбежав к упавшему, он трясущимися руками перевернул того на спину.

— Ты! — глаза на смутно знакомом лице светились ненавистью и презрением, — Это все из-за тебя!

Он отвел глаза, не в силах выдержать этого взгляда.

— Марк Эмилий, я.… - голос сошел на нет. Сорвавшееся с губ имя звучало знакомо, но он никак не мог вспомнить, откуда оно ему известно. Кто этот мужчина перед ним. И откуда взялось это острое чувство вины.

“Лепид?” — в холодном голосе мелькнули нотки веселья.

“Лепид. Что ты с ним сделал, ублюдок?”

“Ничего такого. Просто подробно объяснил ему, почему вам всем, ему, тебе, Антонию и остальным, надо уйти. Он все понял.”

Рука смутно знакомого человека ухватила его за тогу и с силой потянула на себя.

“Это уже насилие!” — одним движением он вырвал ткань из рук Каски.

“Что же ты медлишь?!” — закричал тот, обернувшись назад и обращаясь к своему брату.

— Смотри. Смотри, твою мать! — палец с сенаторским перстнем указывал куда-то ему за спину.

Одно короткое движение — и направленный в лицо нож остановился. Ладонь прострелило резкой болью — и потекла кровь. Лихорадочный взгляд метался от одного искаженного злостью и решимостью лица к другому. Он был окружен.

Короткая пауза — и удары посыпались со всех сторон.

Раздавшийся сзади громкий крик вырвал его из транса мгновенно. Резким движением, он обернулся и, подскочив на ноги, машинально встал в боевую стойку. Старые рефлексы никогда его не подводили — но не всегда их было достаточно.

Он больше не был на заброшенной, заваленной трупами улице. Теперь он находился в забитом людьми атрии чужого дома. Они веселились, но он точно видел по их глазам, что это — не более, чем маска. Маска, надетая только для того, чтобы не вызвать гнев одного-единственного человека. Человека, которого сейчас даже не было среди них.

Крик, — женский крик, — становился все громче.

Он побежал. Бесцеремонно расталкивая людей на своем пути, он, с нарастающим ужасом внутри, бежал на звук женского голоса. Какая-то часть его сознания отчаянно сопротивлялась, точно зная, что ему предстоит увидеть, но заткнуть ее ему не стоило практически ничего.

Крик доносился из триклиния.

Он буквально снес дверь, отделяющую его от атрия, плечом. И застыл на месте, напрочь позабыв о том, что некоторое время назад считал, что вообще не способен это сделать.

Словно по команде, пять пар глаз уставились на него. Трое солдат, — преторианцев, — светловолосый молодой парень с неприятными чертами лица и глазами, в которых плескались безумие и какая-то звериная жестокость, — Гай Калигула, — кулак которого завис в воздухе, и поваленная им на ложе заплаканная женщина, что пыталась защититься от удара, выставив вперед руки. Жена сенатора, что сейчас вместе с остальными сидел в атрии и изображал веселье, в глубине души захлебываясь страхом и ненавистью к себе. Ненавистью за то, что не может найти в себе силы подняться и сделать то, что должно. Страхом того, что непременно произойдет с ним самим, если он попробует вмешаться или хотя бы посмеет недостаточно радостно слушать рассказ принцепса, когда все закончится.

Принцепса, что не делал различий между мужчинами и женщинами. Безумного принцепса, защищенного неприкосновенностью, неподвластного суду. Принцепса, на которого не было никакой управы.

Он не знал, может ли винить сенатора за бездействие, но точно знал, что если он сейчас не вмешается, то никогда самому себе этого не простит.

Кулак прошел крупное лицо принцепса насквозь. Волна отчаяния накрыла его с головой. Он ничего не мог поделать. Никому не мог помочь.

Он уже давно был мертв.

…

Люди в комнате неотрывно смотрели на него.

— Ты, — первой открыла рот женщина. В голосе ее звучала ярость, совершенно не сочетающаяся с выражением лица, — Ты всему виной! Ты не спас меня.

— Не спас меня, — эхом повторил ее слова хор голосов. Мужских и женских голосов, сейчас смешавшихся в один. Он беспомощно оглянулся. Люди из атрия, неведомо как уместившиеся в маленьком помещении, сверлили его полными ненависти взглядами.

Их слова почему-то ранили, словно ножом по сердцу.

— Смотри! — раздался хорошо знакомый голос из-за плеча.

Он стоял на колоссальных размеров арене, — арене, которую он уже видел. Полуразрушенной, растащенной на стройматериалы, и всегда заполненной туристами. Арене, на которую сейчас солдаты тащили сопротивляющегося мужчину в тоге с красной полосой. Человека, чьей единственной виной было то, что он пошутил так, что принцепс оскорбился.

— Смотри! — палец Лепида указывал прямо в центр арены.

Там, поглощая человека, полыхал костер. Он недавно во всеуслышание прочитал неугодный стих собственного сочинения.

— Смотри!

Тысячи человек замертво падали перед ним, пронзаемые мечами легионеров. За ними не было никакой вины. Просто один человек посчитал, что они могут встать на его пути, объявил заговорщиками и велел солдатам всех перерезать.

Тот же самый человек, что пытал и убивал без разбору тех, кто был выше его по происхождению.

Тот же самый человек, что,