Колонна и горизонты - Радоня Вешович

перенесли в помещение. Там ему сделали искусственное дыхание. Фичо на мгновение пришел в себя и на вопрос: «Что с тобой?» — чуть слышно прошептал: «Рана, товарищи, рана…» Никто не мог понять, куда его ранило. И только когда комиссара раздели, под лопаткой было обнаружено точечное отверстие и несколько капель крови.

На рассвете батальон остановился у подножия поросшего лесом холма под Цапардом. Мы повалились на землю возле снятых с повозок котлов и обозного имущества, чтобы хоть немного поспать. Внимание Гойко Джукича привлекли черешни, и через несколько минут он вместе с товарищами уже покачивался на ветках, напоминая огромную сказочную птицу. Только я закрыл было глаза, как вдруг услышал голос Янко. Он приказал мне вооружиться ручным пулеметом, взять с собой помощника и срочно установить связь с воеводинцами, которые действовали где-то здесь, в горах.

— Выполнишь задачу, можешь спать, сколько душа пожелает, — пообещал Янко.

По опыту я хорошо знал, что задания, которые обычно начинались словами «Сбегай разузнай», были самыми трудными: о противнике в таких случаях не имелось никаких конкретных сведений и, следовательно, преимущества были на его стороне. И напротив, если говорили: «Перед нами, товарищи, стоит нелегкая задача», это значило, что все будет значительно проще, так как противник изучен и не нужно опасаться, что вместо зайца на тебя выскочит волк.

Мы поднялись на холм и увидели оттуда возделанные поля, простиравшиеся до самой Тузлы. Прошлись по гребню и, надрывая голос, стали звать воеводинцев, но никто нам так и не ответил. Раздосадованные неудачей, мы повернули назад. На обратном пути нам неясно послышалось, будто внизу, за деревьями, кто-то разговаривает приглушенным голосом. Что там говорили, трудно было понять. Создавалось впечатление, будто человек без конца что-то кричит, зажимая себе рот ладонью. Спускаясь на этот голос, мы увидели на противоположной стороне холма дом с прогнувшейся крышей, а возле него — разбитые сараи и курятники. Тут же зияли воронки от авиационных бомб и снарядов. Трава вокруг была вытоптана. Валялись оставленные при бегстве обмотки, носки, ложки, ботинки и сумки.

Ниже дома, шагах в десяти от курятника, густо росли молодые акации, посаженные, вероятно, для того, чтобы остановить оползни грунта. То, что я увидел, заставило меня похолодеть. Между молодыми акациями поблескивали щегольские хромовые сапоги, какие до войны носили только жандармы. Такие сапоги никак не могли быть обувью наших воеводинцев. Неизвестные уже давно заметили меня и следили за каждым моим движением. Получалось по пословице: «На ловца и зверь бежит». В голове мелькнула мысль, что они могут не только застрелить меня, но и взять живым. В два прыжка я оказался за курятником и вместе с помощником помчался вниз. Сзади послышались оклики:

— Подожди, домобран! Не бойся! Здесь свои.

Помощника они так и не заметили. Их ввели в заблуждение моя немецкая пилотка из Милевины и домобранская форма. Помогло мне и то обстоятельство, что я так и не успел пришить на пилотку пятиконечную звезду. Обозленный на товарищей, которые в ожидании завтрака прохлаждались под черешнями, я злорадно доложил:

— С вас причитается! Мы установили связь с «чертовой дивизией»!

Получив сведения, командир Янко приказал первому взводу отправиться на то место, где мы недавно были, и сбросить противника с холма. Мы с помощником выделялись в качестве провожатых.

Взводом командовал высокий далматинец средних лет по кличке Ус. (Жаль, не помню его настоящего имени. Он немного походил на нашего погибшего Фичо. Ус, в прошлом рабочий, был находчивым и мужественным бойцом. Он пришел к нам в местечко Дони-Будань в составе последнего далматинского пополнения.) Мы пересекли долину и по лесу подошли к противнику с противоположной стороны. Однако внезапности достигнуть нам не удалось. Нас выдало шуршание сухих листьев, и враг встретил нас гранатами и пулеметными очередями. Пришлось залечь. К вечеру после нескольких безуспешных атак стало ясно, что такими силами противника с этой стороны выбить нельзя, и мы начали закрепляться на достигнутом рубеже в ожидании подкрепления. Несколько наших бойцов получили ранения. Тяжелее всех ранило командира взвода: пуля пробила ботинок и раздробила стопу.

Я напряженно всматривался в лес, чтобы по покачиванию веток своевременно обнаружить выдвижение противника. Должен же он был что-нибудь предпринять после наших неудачных атак! Меня злило, что во второй половине дня основные силы батальона спокойно слушали, как бушевал бой, что на наш взвод свалили такую сложную задачу. Уставший, я изо всех сил боролся со сном. Когда зашло солнце, со стороны шоссе от Тузлы нас обстреляли гаубицы противника. Снаряды перелетали и разрывались примерно в двухстах метрах от наших позиций. Видимо, корректировщики на ближайшей от нас высоте, опасаясь, как бы немецкая артиллерия не накрыла и их самих, сообщали неточные координаты.

С наступлением темноты лес оживился. Кто-то подошел ко мне и поставил рядом со мной котелок с мамалыгой, заправленной салом. Я машинально работал ложкой, оказавшейся в котелке, и не отрываясь смотрел вперед, на вершину. Ветви деревьев покачивались от ветра, а мне казалось, будто противник начал движение. Целый день был растрачен впустую. Стремясь не выказать своего раздражения, я избегал разговоров. Чирович громким голосом давал указания, и бойцы лениво поднимались со своих мест. Нам предстояло атаковать гору Лисину. Мне была поставлена довольно странная задача — сопровождать вооруженных гранатами бойцов до позиций противника и в случае необходимости поддержать их пулеметным огнем. Где это видано, чтобы пулеметчик вел в темноте гранатометчиков на окопы противника? Для меня это было новостью, но я промолчал.

Обходя противника справа, мы поднимались по лесу к вершине. Полный желудок и страшная усталость туманили сознание. Мне ужасно хотелось спать, и во время одной из многих остановок я попросил своего помощника разбудить меня, а сам, свернувшись калачиком, тут же уснул. Не прошло, наверное, и нескольких минут, как вдруг кто-то в темноте споткнулся о мои ноги и упал в кусты. Это был Янко Чирович.

— Где этот мерзавец, черт бы его побрал?

Провожатый Янко сбежал в самый трудный момент, перед самыми позициями врага, и весь гнев Янко теперь обрушился на меня. Выбравшись из кустов, он попытался было отыграться на мне и за своего провожатого, и за такое неловкое падение. От обиды я взорвался и уже не мог скрыть своего раздражения. В конце концов я сквозь зубы процедил: «Ну что раскричался?» Янко успокоился, но пригрозил мне, сказав, что об этом мы еще