Круглый год с литературой. Квартал четвёртый - Геннадий Красухин

«Незадолго до пятигорской встречи Лермонтова с А. Васильчиковым князь Д. В. Голицын получил титул светлейшего в нарушение русских традиций: этот титул давался только лицам, имевшим особенные заслуги, – разъясняет Герштейн. – Московский генерал-губернатор получил его в знак личного расположения к нему Николая I.

Д. В. Голицын был очень популярен в Москве, считался «другом просвещения», был хлебосольным и гостеприимным барином. На эту специфическую смесь в облике Голицына Герцен указывал в своём дневнике, определяя неустойчивость политической позиции современных «государственных» и «значительных» лиц».

Но Эмма Герштейн словно забыла, что тот же Николай возвёл в княжеское достоинство и отца Александра Илларионовича. И тоже «в знак личного расположения к нему». Герцен же ничего против Дмитрия Владимировича Голицына не имел. И в «Былом и думах» писал о нём нейтрально.

Наконец:

«Идя в кадриль / Шутов по зятюшке» – эти строки, – пишет Эмма Герштейн, – могли относиться только к мужу московской сестры Александра Васильчикова, полковнику Лужину. По давнишней эпиграмме Лермонтова на лейб-гусара Тирана, которого он терпеть не мог за близость ко двору, мы знаем, что поэт называл его «шутом». Видимо, и в Лужине Лермонтов разгадал карьериста. Действительно, вскоре зять Васильчикова был назначен флигель-адъютантом, а впоследствии занял пост московского полицмейстера. Аналогия, проводимая поэтом между этим «шутом» и Александром Васильчиковым, была для последнего нестерпимой обидой».

Ну, а «стиль / Донцов по матушке»? Матушка Александра Илларионовича до замужества была статс-дамой. Её девичья фамилия Пашкова. Она дочь Василия Александровича Пашкова, который, хотя и служил в молодости в Конном полку, к донцам отношения не имел.

Мне думается, что уважаемый литературовед, Эмма Григорьевна Герштейн, взялась за загадку, которая отгадки не имеет. И потому, скорее всего, что эпиграмма эта – не Лермонтова, а того самого Петра Мартьямова, который её и распространял.

Что же до Васильчикова, то он выполнил свой долг по отношению к товарищу: стал его секундантом и весьма добро вспоминал о нём до самой смерти, которая случилась 14 октября 1881 года.

Байка от Михаила Веллера:

«Когда-то… Ленинградскую писательскую организацию возглавлял стихотворец Александр Прокофьев, по-простому в обиходе – Прокоп. Круто деловой. Лауреат, чёрная машина, брюхо типа дирижабля «Граф Цеппелин» – эпоха, табель о чинах.

Вот подкатывает его лимузин к Союзу, а из дверей приятный такой молодой человек выходит. Узнаёт его через стекло, здоровается умильно и дверцу раскрывает заодно: уважение оказывает старшему, всё равно рядом, вежливый такой.

И ещё как-то раз также кстати выходит он. И ещё. Мол, какие интересные совпадения. И уходит ненавязчиво своей дорогой.

И уже в коридорах Союза встречая, стал с Прокопом здороваться – узнавался. Разговора удостоился: приятнейший молодой человек, начинающий, бедный, и какой-то ненавязчиво приятно-полезный. Книжечки на автограф, как водится. И, короче, пригласил его Прокоп в литсекретари.

Что такое денщик босса? это маршальский жезл, сунутый тебе в ранец под груду хозяйского груза и грязного белья: топай, парень! дотащишь моё – и своё получишь. Прокопу-то брюхо мешало до шнурков на ботинках дотягиваться, так Саня Чепуров вообще незаменимый мальчик был.

Прокоп, скажем, возвращается из Москвы на «Стреле», а Саня его уже встречает с цветами и женой (прокоповской): пожалте встречу. А Прокоп выплывает из вагона под руку с бабой. А Саня, не усекя, ему букет и ножкой шаркает, на супругу кивает. Прокоп почернел, ткнул ему обратно букет и потопал один. Мило услужил. Еле отмолился.

Вот так Саня и двинулся в начальники Ленинградского СП, каковое и возглавлял много лет весь «застойный период».

Конечно, Веллер может и придумать. Да, и наверняка кое-что выдумал. Не запомнил даже, что Чепурова звали не Саней, а Толей. Но вот честнейший ленинградский поэт – Лев Друскин. За его «Спасённой книгой» в своё время охотились чекисты. Не нашли. Потом уже в годы перестройки она не просто обнаружилась, но была издана.

Выписываю о Прокофьеве, который был забаллотирован в секретари Ленинградской писательской организации:

«Вечером после перевыборов Прокофьев, пьяный, сидел в ресторане Дома писателей и плакал. Рядом стоял верный оруженосец Анатолий Чепуров и утешал его. И вдруг Прокофьев повернулся к утешителю и плюнул ему в лицо. Чепуров вынул носовой платок, бережно обтёр Прокофьеву губы, а потом уже утёрся сам».

Я однажды приехал в Ленинград на какую-то конференцию от «Литературной газеты». Звонит мне в гостиничный номер наш собкор по Ленинграду Илья Фаликов. «Можешь, – говорит, – завтра подойти в Союз? С тобой Чепуров хочет встретиться». Чепуров был в это время председателем Ленинградского союза. «А зачем я ему?» – спрашиваю. «Не знаю, – отвечает Илья. – Он и меня зовёт».

Договорились, когда встретимся.

Входим. Кабинет большой. Чепуров весь круглый, как шар. Поднимается из-за стола. Здоровается. И сразу:

– Вот приготовил для «Литературной газеты».

Даёт штук семь увесистых томов. Открываю. «Александру Борисовичу Чаковскому…» «Так это не мне», – говорю.

– Есть там и вам. Пожалуйста, захватите с собой в Москву и раздайте. А вам, – это мне, – я был бы очень признателен, если б лично отозвались. У вас есть какие-нибудь просьбы? Может, хотите у нас что-нибудь посмотреть? Куда-нибудь поехать?

– Спасибо, – говорю, – ничего не надо.

– Но я всё-таки буду надеяться, – говорит он мне.

– У меня сейчас совершенно нет времени, – говорю. – Много долгов перед другими редакциями.

– Да я вас и не тороплю, – голос Чепурова приторный.

– Да уж, – говорю, – торопиться не буду.

– Но напишите?

– Прочитаю, – говорю. – Если не понравится, вы же сами будете недовольны. А врать в печати я не умею.

– Нет уж, – испуган Чепуров, – если не понравится, не пишите, конечно.

Разумеется, я не написал.

Но книгу полистал.

Вся дорога – Любовь.Для тебя, для меня.А вокзалы не знаютНи ночи, ни дня.От огня до огняС обоюдных сторонГолубеет вагонамиЛетний перрон.Вот сейчас поплывётСиней речкой экспрессПрямо в белую ночьЧерез поле и лес.Побежит, полетит —Рокот, ропот колёс.Мы встречались, прощалисьБез размолвок и слёз.Только люди не верят:Это что за любовь?Но бегущим колесамВторю снова и вновь:В нашем поезде жизниВся дорога – Любовь!

Понятно, что ничего писать я о книге Чепурова не стал. Как и обещал ему. Мне не понравилось.

Умер Чепуров 7 ноября 1990 года. В 68 лет (родился 16 июня 1922-го). 15 последних лет просидел на посту первого секретаря Ленинградской областной писательской организации.

В шестидесятых годах довелось мне попасть в подмосковную Николину Гору, где жили люди, добившиеся весьма высокого положения в советском обществе. Обратил я внимание на крепкий дом, на котором под крышей славянской вязью было выведено: «Антоша». Мне объяснили, что Антоша – вдова писателя Фёдора Ивановича Панфёрова – Антонина Дмитриевна Коптяева (родилась 7 ноября 1909 года). Просто муж любил свою жену, называл ласковым именем, которое и увековечил.

Муж печатал жену и в журнале «Октябрь», который он возглавлял. Роман «Иван Иванович» – первая часть трилогии о докторе Аржанове получил в 1949 году сталинскую премию. Следующие части «Дружба» (1954) и «Дерзание» (1959), разумеется, на сталинскую премию претендовать уже не могли. Но «Дерзание» вызвало большую прессу. Роман был переведён на многие языки мира. Коптяева, как это обычно для неё, показывала своего героя, так сказать, и на производстве, и дома. Причём некоторый схематизм описания самого производственного процесса и участия в нём героя как бы компенсировался углублённым описанием его личной жизни, где герою приходилось конфликтовать со своими близкими.

Несмотря на многие бытовые подробности, на упорное желание Коптяевой заинтересовать читателя сложными, а то и запутанными любовными отношениями персонажей, её книги написаны скучно: характеры героев как правило схематичны, а производственные сцены отдают газетной очерковостью.