Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Но, склонившись к ребенку, он сказал:

— Как я могу тебя оставить? А что если и тебя отнимут у меня, и я лишусь тебя навсегда?

Дрожь охватила его. «Неужели они так бесчувственны, так злобны и так стремятся меня погубить, что решатся отнять у меня и сына, единственное, что осталось от его матери?»

Выхватив револьвер, точно в самом деле в комнату входил кто-нибудь, чтобы отнять у него ребенка, он говорил:

— Пусть придут. Тому, кто его тронет, это дорого обойдется.

Если бы в эту минуту кто-нибудь действительно вошел в комнату, Ферох напал бы на него и, может быть, ранил или убил. Глаза его горели огнем.

С четверть часа Ферох был в таком состоянии, потом, поняв бессмысленность своих волнений, успокоился.

Выстрелы прекратились. Тегеран снова был погружен в тишину.

Было уже около шести часов. Светало. А Ферох все сидел над постелью ребенка и смотрел на него. При бледном свете утра, проникшем в комнату, можно было рассмотреть, как был бледен Ферох, как ввалились его глаза, мутные от слез. Он не забылся ни на минуту и, может быть, даже не заметил, как прошла ночь и настал день. Для него не существовало светлых дней, для него все было потеряно, ему не о чем было мечтать, мир стал для него темен и мрачен. Прошло еще немного времени. В дверь тихо постучали.

Ферох спросил:

— Кто?

Оказалось, что это вчерашний слуга пришел узнать, не хочет ли Ферох позавтракать.

— Который час? — спросил Ферох.

— Около половины одиннадцатого, — ответил пишхедмет. — Простите, что я постучал. Я привык всегда будить ага по утрам, и сейчас я подумал, что вам, может быть, нужно идти по делам.

Ферох тихо сказал:

— Действительно, у меня есть дело.

И совсем тихо, так что пишхедмет не слышал, добавил:

— Да, но с ребенком-то как быть? А вдруг его унесут?

Глаза Фероха были красны от бессонной ночи, вид у него был жалкий. Наскоро плеснув в лицо водой, Ферох позвал пишхедмета и сказал:

— Ребенок останется пока здесь. Если понадобится, постарайся его как-нибудь занять и развлечь, чтобы он не плакал, а я постараюсь вернуться поскорее.

Видя по глазам Фероха, что, если что-нибудь будет не по-нему, он перевернет весь город, пишхедмет обещал в точности исполнить его приказ и присмотреть за ребенком.

Поцеловав ребенка в щечку, Ферох быстро вышел и отправился в Казакханэ повидать своего друга, который, будучи занят службой, не спал всю ночь.

— Что вы сделали с арестованным? — спросил его Ферох.

— Ничего. Сдал его специально прикомандированному офицеру. Сейчас он в большом зале спит или просто сидит, не знаю.

Ферох сказал:

— Теперь ваша очередь отдохнуть. Идите домой, а я приму командование всадниками. Но я попросил бы вас об одной услуге...

— Я сделаю все, что могу.

— Видите ли, — сказал Ферох, — у меня есть ребенок, он сейчас у вас в доме...

И добавил другим тоном:

— Позаботься, брат, о нем, займись с ним там немного. Это все, что у меня теперь в жизни осталось... Память матери... Честное слово, только мысль, что я должен дать ему настоящее воспитание, заставляет меня жить, а то я отправился бы туда, где его мать.

Сослуживец не знал его истории, но догадываясь, что тут замешана любовь и что в эту ночь друг его потерял надежду найти любимую женщину, сказал с трогательной готовностью:

— Да, будь спокоен! Когда вернешься домой, найдешь его здоровым и веселым.

Ферох, счастливый, поцеловал приятеля, потом вскочил на коня, которого держал за повод казак, и поскакал во главе шести казаков но Хиабану Джелальабад.

Как мы знаем уже, около полудня, во время возвращения из южной части города, он встретил Джавада и пригласил его к вечеру в дом своего товарища.

Грустный и рассеянный, ехал он потом с казаками по направлению к северным кварталам. Мысль его была прикопана к сыну, и он ни о чем другом не мог думать. Теперь, когда он потерял Мэин, у него не было больше привязанностей, и единственным его желанием было удержать, спасти оставленную ею дорогую память — их сына, их мальчика.

Он беспрестанно смотрел на часы.

«Через два часа я его увижу, — думал он. — Нет, его не отнимут у меня».

На лице его отражались печаль и тревога, сменившие недавний гнев. Он чувствовал, что на нем лежит теперь ответственность за будущее этого маленького существа и что он не может уже очертя голову бросаться навстречу всяким опасностям. При мысли о смерти Мэин и о ее виновниках он приходил в ярость. Снова возникало в нем решение покарать их, и ему хотелось мучить их, заставлять невыразимо страдать. Но тут он вспоминал, что он связан ребенком, и опускал голову. Смерть Мэин спутала все в его голове и заставляла забыть обо всем, что он должен быть сделать...

В течение всех четырех лет он видел перед собой всех своих прежних врагов и друзей и намеревался разыскать их сейчас же по возвращении в Тегеран. Он помнил Эфет и, как мы знаем, мучился тем, что не мог исполнить данное ей обещание: разыскать Али-Эшреф-хана и отплатить ему за страдания Эфет, привести в исполнение все, чем он тогда грозил Али-Эшреф-хану и в ответ на что услышал смех, проучить его так, чтобы тот понял, что нельзя безнаказанно играть честью людей. Он дал себе слово показать Сиавуш-Мирзе, как на него подействовала его насмешка. Но известие о смерти Мэин перевернуло и спутало всю цепь его мыслей, казавшихся ему такими ясными и стройными.

Около часу дня Ферох с казаками подъехал к воротам Юсуфабад. Ему пришлось теперь выехать за город и объехать окрестности, так как на нем лежала обязанность не допускать каких бы то ни было беспорядков. Но все было спокойно. Народ или не осмеливался что-либо предпринять, или действий казаков соответствовали его желаниям. Так или иначе, но нигде не было ни малейших признаков недовольства и волнений.

Когда они подъехали к Хиабану Абаси, Ферох сказал себе: «Отчего бы мне не заехать узнать, что с Эфет, жива ли она? Вдруг и она тоже распростилась с жизнью: от меня ведь все уходят...» И он повернул коня на Хиабан Абаси. Казаки последовали за ним.

У ворот не стоял, как было прежде, чистенький, опрятный пишхедмет. Самый дом как-то облинял и был уже не в таком порядке. Было видно, что о нем не заботятся, как раньше, и что его не так часто посещают.

Ферох приказал одному из казаков спешиться и постучать.

Прошло несколько минут. Наконец ворота отперли, и в них показался старичок-слуга. Увидев офицера и казаков, он побледнел и, запинаясь, спросил:

— Что угодно?

Поняв его испуг, Ферох сказал:

— Не бойся, мы не собираемся никого арестовывать. Хотим только у тебя кое-что спросить.

Старик, глотая слюну, быстро ответил:

— Если даже и захотите кого-нибудь в тюрьму посадить, так, кроме меня и Джаффар-Кули, никого больше из мужчин в доме нет.

Ферох недовольно сказал:

— Ты что, не понимаешь, что ли? Я сказал, что мы никого не хотим арестовывать. Я хотел только узнать, господин Р... эд-довлэ все еще здесь живет?

Старик сказал:

— Пока, царство ему небесное, жив был, здесь жил.

Ферох подумал про себя: «И он, значит, отправился вслед за моим отцом» и спросил:

— Кто же тут теперь живет?

— А кто живет! Ханум да дочь ее, дай бог им долгой жизни, здесь проживают.

Ферох соскочил с коня. Казакам он велел подождать его на углу Хиабана Юсуфабад, и они уехали.

— А ведь ты, должно быть, меня все-таки видал. Припомни-ка, — сказал он старику. — Я тебя узнал.

Старик всмотрелся в его лицо и вдруг вскрикнул:

— Ага, да это вы, вы!

И вдруг со всех ног побежал к дому.

— Ханум, — кричал он, дайте «мождэ», «мождэ» дайте! Тот ага, которого вы ждете, приехал! Приехал!

Удивленный Ферох тихо пошел за ним. И вдруг в просвете двери он увидел женщину в черном — Эфет. От радости ее охватила такая слабость, что она должна была ухватиться за дверь.

Она чуть не упала на пол.

«Не хватало только того, чтобы я и ее лишился в самый день встречи», — подумал Ферох и, подбежав, подхватил ее на руки.

Глава двенадцатая

ДВА СТРАДАЛЬЦА

Когда кормилица Мэин сказала Эфет, что ребенок пошел к отцу, она было подумала, что кормилица шутит, потом решила, что она от старости слегка свихнулась. Но когда та, наконец, поклялась гробницей имама Исмаила, что своими глазами видела Фероха, Эфет подбежала к ней и крепко сжала ей руки.

— Это правда? Ты видела? Видела?

Слегка рассердившись, старуха сказала:

— Ханум, это что же: вместо мождэ вы мне на старости лет руки ломаете? Чего мне врать? Видела и видела, больше нечего и говорить. Разговаривал он со мной и сына своего взял.

— Если это все так, — сказала Эфет, — ты хорошее мождэ получишь.

Старуха рассказала ей все подробности прихода Фероха и ареста господина Ф... эс-сальтанэ: как Ферох разбудил всех криком и потребовал своего сына, как она его узнала и как он унес ребенка. Эфет спросила, знает ли старуха, где Ферох живет.