Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

— Я сейчас же должна к нему ехать, сейчас же!

— К сожалению, не знаю. Он только обещал, что сегодня же утром сообщит мне свой адрес. Поэтому-то я до сих пор и не приходила, все поджидала. Потом вижу, что он не идет, забеспокоилась и решила идти к вам и спросить, что мне сказать, нашему ага, если его выпустят из тюрьмы и он спросит, где ребенок?

Странная мысль пришла Эфет в голову: «А что, если кормилица видела вовсе не Фероха и все это просто проделка каких-нибудь охотников поживиться деньгами господина Ф... эс-сальтанэ, которые украли ребенка, чтобы получить за него выкуп».

Но старуха как раз принялась рассказывать ей, как переменился Ферох, когда узнал, что Мэин умерла.

— Так ты, значит, уверена, что видела его, а не кого-нибудь, другого?

Кормилица совсем рассердилась:

— Что же, вы думаете, коль я стара, так и глуха и глупа стала? Ферох при мне рос, его кормилица — жена моего брата. Как же мне его не узнать?

— В таком случае иди скорее домой: может быть, он кого-нибудь пришлет к тебе с адресом, ты мне сообщи по телефону.

И старуха отправилась домой.

Когда она пришла, Гусейн-Кули, стоя у ворот, проклинал виновников ареста господина Ф... эс-сальтанэ.

— Мало им мэшрутэ! Теперь вот какими вещами занялись!

Старуха спросила:

— Никто не приходил?

— А кто сюда теперь придет? Ага взяли, нас без хозяина оставили. Подожди, еще без голов останемся.

Она поняла, что никто не приходил, и спросила:

— Нет, в самом деле, что же нам делать... насчет ареста ага?

— Что делать?! — воскликнул Гусейн-Кули. Из-за этих конституционалистов даже сам шах из страны убежал, а ты думаешь, мы что-нибудь можем сделать? Ничего не можем. Подождем, может быть, бог смягчит их сердца, и они не станут терзать и мучить старика.

Кормилица отправилась в эндерун и стала ждать Фероха или его посланного.

А Эфет в это время у себя дома металась по комнате, не зная, что ей делать. На ее звонки в дом господина Ф... эс-сальтанэ отвечали, что о Ферохе ничего не слышно.

Она то окончательно решала про себя, что кормилица ошиблась, и что это, несомненно, проделка злоумышленников, подбирающихся к состоянию господина Ф... эс-сальтанэ, то вновь переходила к надежде и говорила себе, что ошибки не могло быть.

Наступил и прошел полдень. Она продолжала звонить кормилице чуть не ежеминутно. Но оттуда по-прежнему отвечали, что ничего нет, никто не приходил. Наконец Эфет, подчинившись своей судьбе, уселась и стала спокойно ждать, что будет. Мать, которая тоже знала о событии, сидела возле нее.

— Он был в казачьей форме, — сказала мать. — Значит, можно предполагать, что у него сегодня просто много работы по службе, поэтому он и не мог до сих пор прийти.

Эфет не отвечала.

В два часа Эфет, не выдержав, снова взялась за телефонную трубку, как вдруг со двора раздался крик старого пишхедмета: «Мождэ, мождэ!»

Бросив трубку, она кинулась к дверям и увидела Фероха — в мундире казака, с волосами, пропитанными пылью, с глубоко запавшими от горя и слез глазами.

Через несколько секунд Ферох, подняв ее на руки, внес в комнату и уложил на диван. Еще через несколько мгновений Эфет открыла глаза и посмотрела на сидящего возле нее Фероха долгим остановившимся взглядом.

В эту минуту с радостным криком вбежала мать.

— Приехал наконец! Ну, теперь спасена моя дочь, спасена!

Ферох спокойно и почтительно поклонился ей, не понимая, что это значит.

Видя его недоумение, ханум рассказала ему, как страдала и болела Эфет во время его долгого отсутствия и как доктора сказали, что она поправится только тогда, когда увидит человека, которого она ждет.

Низко опустив голову, Ферох подумал:

«Выходит, что всем тяжело, все страдают».

Чувствуя, что ее присутствие здесь в эту минуту излишне, ханум вышла из комнаты под предлогом, что хочет приготовить что-нибудь для Фероха.

Эфет тихо взяла руку Фероха.

— Ты не ушел из этого мира, не обрек меня на вечную муку! Благодарю тебя.

Рука Эфет была горяча и дрожала. Ощутив эту дрожь и вспомнив, как в прошлые дни Эфет была привязана к нему, Ферох спросил себя: «Неужели она до такой степени меня любит?» Странно действовал на Фероха ее ясный, добрый взгляд, ее светившееся счастьем и лаской лицо. Хотя в эту минуту ои был еще полон скорби о Мэин и в сердце его не было места для кого-нибудь другого, он чувствовал, как сильно она нуждается в ласке, как она измучилась, исстрадалась. Снова беря и пожимая ее руку, он сказал:

— Ты, может быть, думаешь, что я хотел этой разлуки?

— Нет, этого я не думала, — ответила Эфет. — Я знала, что такие, как ты, не могут быть счастливы в жизни. Я чувствовала, что тебе в те дни угрожала опасность. Помнишь, я не пускала тебя ехать в Шимран? Но так как я боялась, что ты истолкуешь это иначе, я не настаивала. А я знала все.

Глаза Фероха сверкнули гневом:

— Ты знала? — спросил он и крепко стиснул ей руку. — Ты знала, что мне готовят эти муки? Ты знала, что мою Мэин толкают к смерти? И ничего мне не сказала? Ты была с ними заодно?

— Ты сходишь с ума, — вскрикнула Эфет. — Я говорю, что я только чувствовала. Посмотри на меня, посмотри мне в глаза. Ферох, Ферох! Не говори так со мной. Я так жалела ее, я столько плакала о ней. А ты думаешь обо мне так. О, нет!

Она не могла больше говорить. Из глаз ее брызнули слезы. В голосе ее трепетала вся ее душа. И этот голос, и эти слезы так терзали сердце, что Ферох вдруг переменился. Он привлек ее к себе, положил ее голову к себе на грудь.

— Нет, нет, прости меня, — сказал он, — прости!

Повернув к нему свое прекрасное лицо, Эфет долгим взглядом посмотрела в его глаза.

— Нет, конечно, ты не виноват, и я должна увеличивать твое горе.

Оба они были одинаково несчастны, оба перенесли слишком много, и оба они проклинали судьбу, потому что были жертвами ее насмешливой злобы, оба не знали, что значит радость, и знали только страдание, и оба боролись и с твердостью переносили все. И каждому из них хотелось снять с другого хоть часть этого груза страданий и горя.

Прошло с полчаса. Несколько успокоившись, Эфет сказала:

— Расскажи мне, что с тобой было за эти годы.

— Что было? Целая цепь грустных событий. Незачем и рассказывать. Тебе только еще тяжелей станет, — ответил Ферох.

— Нет, нет, я хочу знать все, до мельчайших подробностей. Теперь, когда я вновь встретила тебя, когда ты вновь вернул меня к жизни, возродил мою душу, ты должен рассказать мне все!

Ферох ответил:

— Ты знаешь, многие хотят услышать о моих приключениях. Так как я не могу каждому из них рассказывать о себе отдельно, было бы хорошо собрать всех где-нибудь в одно время, чтобы я мог рассказать обо всем, что со мной было.

Эфет одобрила этот план.

Ферох спросил:

— Хорошо. А как вы тут поступили с Али-Эшреф-ханом?

Грустно улыбнувшись, Эфет сказала:

— Нашел еще о чем сейчас разговаривать. Я вовсе не хочу о нем слышать. Сегодня один из счастливейших дней моей жизни, сегодня я увидела тебя. А что там с другими, мне все равно.

— Ну, а я не забыл своего обещания. И теперь, когда я уже в состоянии что-нибудь сделать, я накажу его и его гнусного братца.

Эфет глядела на него. И Фероху казалось, точно какие-то искры вылетают из ее глаз и вонзаются в его сердце. Странно было в этот момент его состояние. Глубокая внутренняя борьба происходила в нем. Он еще любил Мэин. Но когда он думал, что уже четыре года, как Мэин закрыла навеки глаза, когда он видел, с какой любовью смотрит на него Эфет, другая мысль сверлила его мозг.

Он гнал эту мысль прочь. Он говорил себе: «Любить другую после нее, да разве это возможно?»

Он знал, что Эфет любит его. Но чтобы так любить! Ждать его все эти четыре года, думать только о нем, носить по нему траур. Ведь Эфет в течение всех этих четырех лет отказывалась от жизни. Ее существование было чем-то средним между жизнью и смертью. Она не знала никаких радостей и удовольствий и все эти годы была безответной отшельницей, оплакивающей свою собственную жизнь.

Слуги дома, жалея ее, говорили:

— Бедная ханум. Почему она так мучается? Что с ней?

Все в жизни было для нее безразлично. Она не знала, что значит хорошее или плохое кушанье, хорошая или плохая погода, она не разбиралась в людях, кто хороший, кто плохой. Она говорила:

— Без него мне все безразлично. Если бы ему что-нибудь понравилось, и мне бы понравилось. А теперь, когда у меня нет его, мне ничего не нужно... Такова была ее любовь.

Мало-помалу счастье встречи с Ферохом возвращало на ее бледные щеки румянец. Недолгие минуты эти точно спешили восторжествовать над долгими годами горя и стереть с ее лица печальный след протекших лет. Ферох видел это и догадывался о ее чувствах. Но мог ли он в эту минуту ответить ей таким же порывом и подарить ей счастье?