Безумные сказки Андрея Ангелова - Андрей Ангелов

Я подошёл, и меня чуть не стошнило от запаха сивушного перегара. Повинуясь взгляду нищего, опустил глаза и увидел шляпу для подаяния у его ног, которую держала чёрная кошка. Она уже успела сменить боксёрки на розовые перчатки, кажется, лайковые. Инстинкт самосохранения подсказал мне, что обморок — плохой для меня вариант, поэтому я достал червонец, нагнулся и опустил его в шляпу. Выпрямляясь, я почувствовал в ухе шёпот нищего:

— Сколько время?

— Десять — десять утра… — я машинально посмотрел на наручные часы.

— Осталось десять минут. Иди к ней, — нищий махнул рукою в сторону эскалатора.

И я пошёл к ней.

— Не забудь купить цветы!.. — гадливо засмеялся вслед нищий. Или не нищий, а кошка?..

…Я проснулся. Резко сел в кровати.

Потревоженная жена заворочалась и что-то проворчала во сне.

— Завтра я её увижу! — вдруг наполнила меня уверенность и я ласково посмотрел на жену. — Спи, родная, — я улыбнулся. — И пусть тебе приснится твоя долбанная горбатая Настя… в холодной комнате, с картонной биркой на ноге.

Утром, отложив все дела, я наведался на «место первой встречи», и занял наблюдательный пост напротив эскалатора. Приобретённый в ближайшем ларьке букет чайных роз, притягивал магнитом любопытные взгляды прибывающих и убывающих граждан. Нетерпеливые часики тикали в голове, отсчитывая минуту за минутой, а кареглазая красавица никак не объявлялась. В 10.10 её всё не было. А ещё через полчаса терпение моё иссякло, и я направился к выходу, размышляя по дороге, как поступить с букетом: выбросить в урну или преподнести жене.

На улице закурил и поёжился от холода. Погода выдалась скверная. Дул сильный порывистый ветер, и с неба моросила какая-то мерзкая хлябь.

«Не срослось, — подумал я, криво усмехаясь. — А может оно и к лучшему. Вернусь домой, отосплюсь, посмотрю телевизор, полистаю журнальчики, выкину из головы эту брюнетку и вымолю у Бога другую. А почему именно брюнетку? Можно и блондинку. Блондинки тоже бывают очень даже ничего».

Я удручённо посмотрел на цветы, потом на круглую зелёную урну, из которой сочился тоненький дымок, тяжело вздохнул и пробормотал под нос: «Ну, давай, удиви меня, твою мать. Изобрази что-нибудь праздничное. Что-нибудь…». Произнося эти слова, я медленно перевёл взгляд на припаркованный неподалеку джип, и… оцепенел от удивления. Сигарета едва не соскользнула с губ вместе с ругательством. Прислонившись спиной к джипу, моя таинственная незнакомка переминалась с ноги на ногу, и прятала раскрасневшееся лицо под поднятым воротником кожаной куртки.

— Ты меня совсем заморозил, Горемыка, — с наигранной строгостью сказала она. — Ещё немного и я превращусь в сосульку.

Вручив красавице чудом уцелевший букет, я улыбнулся кислой улыбкой гостиничного швейцара и распахнул перед ней переднюю дверцу машины. Она надменно кивнула, легко опустилась на кожаное сидение и с наслаждением погрузила остренький носик в кремовую розу. Пристроившись рядом, я завёл мотор, включил обогрев салона на полную мощность и пристально посмотрел ей в глаза, рассчитывая получить исчерпывающие разъяснения по поводу её, мягко говоря, странного поступка. Старательно делая вид, что не замечает моего взгляда, она вдыхала запах цветов и блаженно щурилась, точно сытый кот на деревенской печке.

«Забавная штучка», — подумал я и сказал предельно ласково:

— Доброе утро.

— У тебя есть какая-нибудь классическая музыка? — спросила она.

— Ну, как же без неё? Стинг или Маккартни? — я пытался быть остроумным.

— Нет. Вивальди или Бах?

— Это ещё один тест, типа как с колечком?

— Возможно.

— Значит, два — ноль в мою пользу. У меня есть сборник классической музыки в современной обработке.

— Хорошо, — чуть слышно сказала она, — тогда поставь Стинга или Маккартни, только не очень громко.

— Может быть, сначала познакомимся?

— Меня зовут Люба.

— А меня…

— Я уже знаю — Горемыка.

Она загадочно улыбнулась и добавила:

— Ничья. А теперь давай махнём куда-нибудь, где тепло и нешумно.

И мы махнули.

В ресторанчике было немноголюдно. В тёплом воздухе, густо пропитанном аппетитными запахами разнообразных блюд, отчётливо ощущался и тонкий аромат чайных роз, заботливо помещённых знакомым официантом в высокую стеклянную вазочку на нашем столике. Заказанная пища была не только съедобна, но и вкусна, а звучавшая музыка мелодична и ненавязчива. Что ещё, спрашивается, нужно для того, чтобы приятно провести время двум романтически настроенным натурам?

— Дантист пациенту: «Откройте, пожалуйста, рот». Пациент открывает. Дантист через минуту: «У меня для вас две новости: плохая и хорошая. Вы только что проглотили мой пинцет, но зато для инвалидов у нас существует скидка — десять процентов», — я закончил пересказ анекдота от Кукушкиной и рассмеялся.

Люба улыбнулась. Было заметно, что анекдот ей понравился.

— Вся фишка в том, что его рассказал мне знакомый дантист, а потом воткнул свой отбойный молоток в зуб мудрости, — я прикоснулся указательным пальцем к щеке и болезненно поморщился.

— Бедненький, представляю, как ты страдал, — прощебетала Люба с притворным сочувствием в голосе.

— Да уж. Моя голова от страха тряслась сильнее, чем его руки с похмелья, а он только улыбался доброй улыбкой Мефистофеля. Здоровенный такой детина, с лохматой гривой до пупка.

— Маньяк какой-то.

— Точно — маньяк. Днём сверлит, а ночью рубит. Маньяк, каких мало. Я вас потом познакомлю.

— Не надо, — она рассмеялась.

«Кажется, клиент созрел», — мне показалось, что мосты уже наведены, и чтобы не терять времени даром, я решил форсировать события:

— Как ты смотришь на то, чтобы вырваться из московской толкотни и продолжить приятное общение на даче у моего приятеля?

— А где у нас дача? — настороженно поинтересовалась Люба.

— Недалеко — десять километров по Киевскому шоссе.

— А там?

— Шашлыки, партия в бильярд, кино на большом экране…

Недоверчиво глядя мне в глаза, Люба принялась загибать пальцы.

— Лучшее вино из хозяйского погребка у камина, танцы под хорошую музыку… — продолжал я.

— Под Стинга? — уточнила Люба, загибая очередной палец.

— Или под Маккартни…

Я слегка замялся. Откровенно говоря, после танцев намечалось самое главное, ради чего, собственно, и затевалось всё это мероприятие, но как об этом сказать и стоит ли вообще говорить? Ведь не дура же она, в конце концов, — сама должна догадаться.

— Итак, танцы под Стинга, а дальше?

Кажется, она насмехалась надо мной.

— А дальше чистой воды импровизация, — я проиллюстрировал эти слова сальной ухмылкой.

— Нет, — Люба неодобрительно покачала головой, — импровизации оставим школьникам, студентам и… маньякам с гривами до пупка, а мы — деловые люди, должны заранее обговорить все детали предстоящей… командировки.

Мне стало не по себе.

— Может быть, после танцев почитаем Блока в беседке у костра? — невинно спросила Люба.

— С удовольствием послушаю Блока, — осторожно ответил я.

Люба улыбнулась с наигранной благодарностью, загнула шестой палец и, чуть помедлив, спросила:

— А как ты относишься к бардовским песням под гитару?

— Положительно. Только вместо гитары предпочитаю балалайку. Впрочем, гитара тоже подойдет, — я напускно вальяжно потянулся за мобильным телефоном. — Кого из бардов желаете лицезреть?

— Только Горемыку. Говорят, он круче всех.

Произнося эти слова, Люба изобразила из себя наивную девочку-поклонницу. И так это у неё получилось правдоподобно, что я не смог удержаться от смеха, а когда перестал смеяться, скорчил серьезную гримасу и сказал:

— Это правда. Горемыка круче всех, но он заламывает такую цену…

— Какую?

— Ну… — я задумался и сделал вид, будто что-то прикидываю в уме.

— Не так, — сказала Люба, — дай мне свои ладони.

Я протянул. Она медленно сложила их вместе и направила кончиками пальцев к потолку. Кажется, я понял, что она от меня захотела.

— Боже, пошли одному горемыке… — начал я и запнулся. Какой-то жуткий холодок пробежал по спине, точно предчувствие чего-то очень нехорошего.

— Кареглазую брюнетку, — подсказала Люба чувственным голосом.

От её тона мне сделалось как-то не по себе. Я перестал воспринимать происходящее как шутку, и ощутил нечто похожее на суеверный страх.

«Сейчас что-то произойдет», — мелькнула мысль.

Произошло. На одну секунду румяное лицо Любы сделалось белее снега, а в широко раскрытых глазах появилось выражение смертельного ужаса. Будто проецируемая на холст киноплёнка притормозила в том самом месте, где находился скрытый двадцать пятый кадр. Я вздрогнул от неожиданности, и… тут зазвонил один из моих мобильных.