Тени сумерек - Берен Белгарион

Кто-то натянул на простой ясеневый лук еще девять тетив — и получилась арфа. Она лежала на возвышении, покрытом чьим-то плащом, словно положенная нарочно. Финрод взял ее, еще не зная, что так оно и есть.

От чего вы спасались? — спрашивал он потом, но ни Балан, ни другие не отвечали.

Еще один падший народ искал пути к спасению, глядя на Финрода с надеждой. А он — не знал этого пути. Он пытался отыскать следы в их прошлом — но они скрывали свое прошлое.

И вот к нему пришел человек. Мужчина, которого он помнил ребенком и юношей. Влюбленный без памяти в его родственницу. Он был для Финрода подобием Феанаро среди людей. Но Феанаро не мог изменить свой образ мыслей и действий — в этом и заключается то, что названо роком нолдор. Эльфы меняются слишком медленно. Люди свободны от рока в силу того, что способны меняться быстро. В глубине души Финрод завидовал этой способности — зная, что зависть — недостойное чувство, но не имея сил изжить ее до конца.

Через Берена и Сильмарилл могло прийти спасение — как через Феанаро и Сильмарилл пришла погибель. Вот, чего искал в нем Финрод. Вот, чего желал.

— Я не знаю, — прошептал Берен, оборвав быстрый, но утомительный обмен мыслями. — Я не знаю, Ном, сумею ли я. Но я буду пытаться, пока не добьюсь своего или не расшибусь. Слушай… Ты открылся мне в таком…

— В чем стыдился признаться самому себе? Да. Откровенность за откровенность. Временами я завидую тебе, Берен. Завидую всем людям. Когда я злюсь на вас, меня одолевают мысли, подобные мыслям многих других эльдар: что вы — народ, испорченный бесповоротно, низкий, грубый, неблагодарный… И тогда я вспоминаю об одной простой вещи: если бы на меня обрушилось все зло, которое пришлось вынести вам — я бы не выстоял. Скорее всего, я бы погиб, или хуже того — обратился ко злу. Не смотри на меня так удивленно: мера зла, которую эльф может допустить в свое сердце и при этом остаться собой — намного меньше вашей. Вы легче поддаетесь искушениям — но вам легче дается и раскаяние.

— Ном, — вздохнул человек. — Но ведь тебя и не одолевают такие искушения, которые в другой раз приходят к людям. Я двадцать раз раскаялся в том, что желал тебя убить — а ведь тебе мысль убить кого-то, кто лучше, и в голову бы не пришла!

— Не пришла бы… Но почему ты решил, что это хорошо?

У Берена даже рот открылся от изумления, а Финрод продолжал:

— Если бы нолдор, когда они забавлялись с мечами, пришло в сердце искушение ударить противника по-настоящему, в кровь — они устрашились бы этого искушения и стали иначе относиться к своей забаве. Они испытали бы это искушение раз, другой, и третий — и научились бы ему противостоять. Но они испытали его лишь единожды — и сломались… Искушение — не грех, это испытание. Чтобы не поддаться искушению, нужно вовремя отдать себе в нем отчет. Чтобы преодолеть Падение, нужно осознать его в себе. Столько раз, сколько потребуется. Так, как ты сделал сегодня. Ты ведь не представляешь себе, насколько великую победу над Морготом ты сейчас одержал. Ты поразил его сильнее, чем Финголфин. Ибо он изранил его тело, а ты — обрубил один из корней, которые, проникая в наши души, питают его силу. Мы кормим Моргота, Берен. И только когда мы перестанем это делать — он будет повержен.

Берен сорвал травинку, раскусил нежный стебелек, добывая каплю кисло-сладкого сока.

— Это умение, осанвэ… Оно пребудет со мной всегда? И без Палантира?

— Теперь — да.

— Я буду слышать чужие мысли?

— Если попытаешься проникнуть в открытое сознание или если кто-то попытается войти в твое. Но учти: проникать в более слабый разум, подавляя его, — бесчестно. Какой бы нужной и благородной тебе ни казалась конечная цель этого деяния. И есть еще одна важная вещь, которую ты должен знать, Берен. Она может тебе пригодиться. Твое sama не цельно.

— Соловушка говорила что-то в этом роде, но я так и не понял. Что это значит? Я безумец?

— Нет, вовсе нет… оно не производит впечатления чего-то разрушенного, оно не цельно скорее как композитный лук или наборной меч, понимаешь? Больше похоже на станок, чем на статую.

— И что же из того?

— Пока еще не знаю. Если бы нам больше времени… И еще одно. Прежде я и все остальные эльдар полагали, что, забывая, вы забываете навсегда. Что в силу искажения в вашем разуме появляются какие-то изъяны, наподобие пятен ржавчины, разъедающих железо. Твой рассказ о дориатском исцелении заставил меня отбросить эту мысль, а сегодня я узнал, что вы, как и эльдар, помните все. От первого и до последнего дня жизни. Но ваша память не похожа на развернутый гобелен — она напоминает гобелен скатанный; нет — даже не гобелен, а моток нитей, где слой просвечивает сквозь слой. Отчетливо видны только верхние, чем ближе к середине — тем больше они скрыты, вы как бы наматываете на катушку памяти все новые и новые витки бытия. Теперь я понимаю смысл вашего слова «за-быть». Вы действительно за-бываете.

На минуту Финрод перестал быть королем — перед Береном был неутомимый исследователь, сжигаемый жаждой познания и радующийся новым знаниям как дитя — новой игрушке.

— Нолдо, — Берен, обескураженный, смотрел своему королю в лицо. — Вы никогда не успокоитесь, да? Пока не проникнете умом до самых корней мира, пока не пронзите небесной тверди? Откуда вы такие взялись?

Финрод тихо рассмеялся.

— Откуда мы такие взялись? Мы были такими всегда, Берен.

Он лег на спину, закинув руки за голову, и глаза его поймали отблеск звезд и луны.

— Мы стремимся познать Арду, потому что наши феар — ее неотъемлемая часть. Вот откуда вы такие взялись? Зачем пришли? И куда деваетесь, а? Кто мне скажет? Может быть, ты?

— А что ж, — Берен последовал его примеру. По правде говоря, он очень утомился. — Может, и я…

Он зачем-то подмигнул скособоченной луне и закрыл глаза.

Поутру хозяин был какой-то вареный, а Финрод так и вовсе без стеснения спал в седле — грезил с открытыми глазами, как это умеют делать эльфы.

Они тронулись в путь до света, чтобы к вечеру добраться до реки Миндеб. Снова — шлемы и кольчуги, снова — щиты и луки… Пограничье. На севере высилась стена гор — обманчиво близких в прозрачном утреннем свете. Оттуда, из-за этих гор, из родной земли Берена, приходили орки. Это были небольшие ватаги, редко когда превышающие числом полсотни, рассказывал позавчера начальник заставы, рослый горец по имени Нарво. Не то, что было здесь пять лет назад, о-о-о! Тогда было — только держись: перли, как муравьи, сметали заставы, жгли хутора и деревни до самого хребта Андрам, счастлив был тот, кто успел семью в лесу схоронить… А сейчас — нет: стараются малой шайкой просочиться через кордон, налететь на какой-нито одинокий хутор или малое поселение, порезать всех и забрать все, что можно унести на себе. Кого перехватит пограничная стража из дориатских эльфов, кого — горцы, кого бретильцы… Но бывает, что и просачиваются, да… Голод их гонит, я слыхал, — вставил слово другой воин. Ард-Гален сгорел, негде пасти скот, а Черный лишние рты кормить не желает. И в Дортонионе сейчас не очень-то пограбишь: что у нас отобрал Саурон, тем не поживишься. Ничего-о, мрачно протянул Нарво. Мы их накормим… Землей накормим под самую завязочку.