Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Большевизм стал внешним выражением подлинного отношения народа к окружающему его миру. В таком понимании большевизм — это институализированная в идеологических формах традиция невежества. Институализированная же в государственных формах эта традиция обрела своё наиболее полное воплощение в СССР. Как заметил российский философ и писатель Григорий Соломонович Померанц (1918–2013): «Большевизм был (в зародыше) системой власти, способной укорениться в России, и Ленин знал это, когда говорил: «Есть такая партия!» Большевизм имел почву. Меньшевики, эсеры, кадеты и прочие почвы не имели. А без почвы можно философствовать (как я, например), но беспочвенная политика — сапоги всмятку…». Особенностью большевизма стала повышенная агрессивность по отношению ко всему, что хоть на йоту возвышалось над ним по уровню нравственного, культурного или интеллектуального развития.

Именно поэтому обширная территория некогда великой державы показалась ему тесной, и он стал с завистью и ненавистью оглядываться на более благополучную жизнь соседних стран. Не ограничиваясь собственной нищетой духа, население бывшей империи предприняло решительную попытку навязать её силой оружия остальному миру в качестве эталона всеобщего торжества справедливости и счастья. Большевизм оказался тем богом, с помощью которого один народ, став в мгновение ока атеистическим, возжелал немедля расправиться с богами других наций. Так, в своём последнем обращении к простому люду другой видный офицер Белого движения, генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель (1883–1920) предупреждал: «Большевики отвергают Бога, и, заменив Божью любовь ненавистью, вы будете беспощадно истреблять друг друга». Пророчество сбылось: они действительно истребляли друга друга, не щадя живота своего… и чужого. Особенно чужого. Поэтому после завершения очередного цикла взаимного истребления они неизменно искали виновных в лице традиционно ненавистных этносов, народов и государств. Признать хоть раз собственную подлость всегда было выше исторических сил приверженцев этой традиции.

Традиция невежества стала определяющей особенностью мышления и поведения большинства населения советского государства. Государство, в котором восторжествовало подобное большинство, рано или поздно должно было стать деспотическим. Большевистская держава, по сути, и была тиранией невежественного большинства. Потому-то Уинстон Черчилль и утверждал, что «из всех тираний в истории человечества большевистская тирания — самая страшная, самая разрушительная, самая отвратительная». Всей своей историей большевистская империя доказала миру, что как бы формально ни именовалась её идеология, какой бы текст конституции ни украшал её фасад, по сути — это система порабощения целых народов, а следовательно, и угроза всему человечеству. Последнее и дало основание Маргарет Тэтчер в одной из её работ рассматривать большевистскую империю в качестве возврата к наиболее одиозной разновидности «традиционной тирании, дополненной технологическим аппаратом тоталитаризма».

Несмотря на свою отталкивающую природу, большевизм оказался столь смертельно заразной болезнью, что его пагубному влиянию не смогли воспрепятствовать ни границы, ни таможня, ни традиции других стран. Попав в ослабленный историческими обстоятельствами организм других народов, он мгновенно оказывал своё разрушительное воздействие и на их душевное здоровье. Спровоцировав возникновение итальянского фашизма, он опосредованно способствовал зарождению и немецкого нацизма, с которым и сошелся в смертельной схватке на полях сражений Второй мировой войны, приведя тем самым к неисчислимым страданиям и жертвам уже всё человечество. Сие не прошло мимо внимания Уинстона Черчилля, который утверждал, что «фашизм был тенью или безобразным детищем коммунизма… Как фашизм берёт своё начало от коммунизма, так нацизм развивается из фашизма». Подобная взаимосвязь между этими, на первый взгляд, довольно несхожими движениями не вызывает удивления, поскольку в основе лежит один и тот же субстрат — традиция невежества. Между прочим, многие западные интеллектуалы обратили внимание на общие психологические корни этих агрессивных режимов. В частности, испанский философ и социолог Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955) отметил, что большевизм и фашизм — это «типичные движения, управляемые второсортными людьми, лишенными исторической памяти и исторического сознания». Борьба против фашизма и большевизма, по своей сути, рано или поздно должна была обрести форму сопротивления западной цивилизации растлевающему влиянию традиции невежества. Посему осознание причинно-следственных связей между последним и любым бесчеловечным режимом — основа для извлечения уроков из прошлого. Отсутствие подобного мышления — верная предтеча его повторения, пусть и в других, более закамуфлированных формах.

Обсуждая в 1942 г. с Черчиллем проблемы союзных отношений с СССР, президент США Рузвельт обронил, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ» и этим многое объясняется в его политике. Если под отсталостью понимать то, как граждане СССР относились к достоинству, свободе и правам друг друга, то это весьма прискорбная, но чистая правда. По оценкам историков, свыше 80 % репрессированных в годы сталинского террора — жертвы взаимных доносов граждан страны друг на друга. Как писал по сему поводу А.И. Солженицын: «Если бы счесть по обзору наших Потоков всех посаженных по этой статье /статья 58 УК РСФСР 1926 г./, да прибавить сюда трёхкратное количество членов семей — изгоняемых, подозреваемых, унижаемых и теснимых, то с удивлением надо будет признать, что впервые в истории народ стал враг самому себе, зато приобрёл лучшего друга — тайную полицию». А объясняя мотивацию такого «всенародного» движения души к предательству себе подобных этот дотошный исследователь лагерного бытия уточнял: «Если бы дано нам было узнавать скрытую движущую силу отдельных арестов — мы бы с удивлением увидели, что, при общей закономерности сажать, частный выбор, кого сажать, личный жребий в трёх четвертях случаев зависел от людской корысти и мстительности…

В борьбе друг с другом людей на воле доносы были сверхоружием, икс-лучами: достаточно было только направить невидимый лучик на врага — и он падал. Отказу не было никогда. Я для этих случаев не запоминал фамилий, но смею утверждать, что много слышал в тюрьме рассказов, как доносом пользовались в любовной борьбе: мужчина убирал нежелаемого супруга, жена убирала любовницу, или любовница жену, или любовница мстила любовнику за то, что не могла оторвать его от жены». Так народ стал сам себе стукачом, тюремщиком и палачом в одном лице, но при этом с неизменным упорством продолжал искать виновных в своей злосчастной судьбе в происках традиционных инородцев, иноверцев, иностранцев и прочих «козлах отпущения» в качестве источника всех своих вековых невзгод.

Понимали ли владыки СССР менталитет своего народа? Несомненно, ибо сами были такие. По справедливому замечанию российского драматурга и режиссера Виталия Викторовича Павлова: «Ужас в том, что Иосиф Виссарионович, скорее всего, понимал, с кем имел дело — огромное количество народа пострадало из-за чужой жены, чужой квартиры или комнаты в коммуналке, драгоценностей, которые потом реализовались через комиссионки на Лубянке. Сегодня тоже правды никто не говорит — ни о том времени, ни об этом…». Зависть и ненависть обитателей СССР друг к другу стали исключительно благоприятной средой для утверждения большевистского режима. В значительной степени завистью же была обусловлена и его устойчивость во времени. Люди, который завидуют и, одновременно, ненавидят друг друга, используют режим для сведения личных счетов. Так, резюмируя нравы той эпохи, писатель В.А. Коротич отмечал, что «социологи считают, что основное количество доносов провоцируются именно завистью. Зависть, становясь государственной или партийной политикой, может творить ужасные вещи — уже не раз я вспоминал слова великого философа Николая Бердяева, который называл коммунизм «философией зависти»».