Статьи 1995-1997 - Сергей Кара-Мурза

Второй прием, который нам пора исключить из споров по серьезным вопросам — принижение оппонента не по существу, а просто с помощью эпитетов. «Идущая от Маркса наивность Ленина…», «если бы Ленин и Сталин не цеплялись за марксов бред о государстве…, а постарались понять…», «Ленину как-то не приходит в голову…», «представления Ленина о государстве были марксистскими, то есть — до крайности убогими». Это разговору вредит, а пользы никакой.

Третий прием — создание искусственного, из мятой бумажки вырезанного противника, которому придается условное название (скажем, Маркс, Ленин и т.п.) и с которым ведется успешный бой. Потом вытирается пот со лба: уф, ну и битва была, победил я все-таки гигантов мысли.

Можно было бы сказать: разберем взгляды на государство доцента Сундукова, который в молодости прочел брошюру Ленина «Государство и революция», да и то позабыл, о чем там речь. Назовем эти взгляды для простоты марксизмом. Это еще куда ни шло. Но Ю.И.Мухин четко определяет противника: «Маркс, Энгельс, Ленин ничего кроме насилия в государстве не увидели, они и считают государство «органом насилия». В смысле управления марксизм ужасен своим примитивизмом». Это утверждение настолько неверно, что даже доцент Сундуков мог бы это доказать.

А главное, в нем Ю.И.Мухин сразу кидает под ноги еще одну банановую кожуру — смешивает государство и управление. Это делается и дальше по всем текстам. Между тем огромная часть функций управления выполняется вовсе не государством, эти понятия вообще находятся в двух разных плоскостях.

На плечах гигантов — или на четвеpеньках? Ю.И.Мухин часто призывает не ссылаться на Маркса, а думать самим и черпать из жизни. Но зачем тогда вообще поминать Маркса и Ленина? Начали бы думать сами и черпать из жизни — рассуждать о государстве «с чистого листа», будто мы вчера родились. Есть такой соблазн — все забыть и «жить своим умом». Но это невозможно, даже если бы мы захотели. Прав был тот дворник, очень похожий на Маркса, которого в райкоме попросили не смущать людей и что-нибудь сделать со своей марксовой бородой: «Положим, бороду я сбрею. Но умище-то, умище куда дену?»

Множество мыслителей до нас прорабатывали вопрос и не находили исчерпывающего ответа. Но каждый прошел свой путь, изучил свою плоскость из множества. Даже если кто-то зашел в тупик на своем пути, он нам об этом сообщил и силы нам сберег. Мы же не начинаем в каждом поколении путь от обезьяны.

Если же говорить о государстве, то уже выбор Маркса и Ленина как главных специалистов, от которых надо отталкиваться, загоняет мысль в далеко не лучший коридор. Далее Ю.И.Мухин и этот коридор сужает. В результате выходит спор слепых о слоне. Один потрогал хобот и говорит: «Слон — это змея». Другой потрогал хвост и говорит: «Слон — это веревка». А потом оба обижаются, как Ю.И.Мухин: «Прав кто-то один — или я или Маркс. Это не тот случай, когда я соглашусь на компромисс». Дескать, слон — это веревка, однозначно!

Что писали о государстве китайцы, индусы или арабы, мы, к сожалению, почти не знаем. Но ведь и в европейской культуре многое продумано. Основу заложили в древности Платон («Республика») и Аристотель («Политика»), а на этой основе тему развило множество умных людей. Многое сказал Маккиавели («Государь»), потом те, кто стоял у истоков современного Запада: Лютер, Локк и Гоббс («Левиафан»). А на их плечах — один из главных современных исследователей государства М.Вебер. Вместе они описывают и хобот, и хвост, и ноги нашего «слона». С ними и нужно спорить. Скажут: мы же их не читали! Да ведь мы и Маркса не читали, что же тогда его приплетать. Вообще, спорить лишь с тем, кого мы читали — это искать не там, где потерял, а там, где светло.

Государство и насилие. Но что же все-таки выделяют корифеи как главный признак государства? Что это такое, если коротко? Вебер говорит так: «Дать социологическое определение современного государства можно только исходя из специфически применяемого им средства — физического насилия». И поясняет, что не о всяком насилии речь, а только о легитимном — законном и признанном: «государство есть то человеческое сообщество, которое претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия;… единственным источником «права» на насилие считается государство». Еще Вебер добавляет, что в государстве насилие организовано «по типу учреждения» (армии, тюрьмы и т.д.) — государство экспроприировало насилие, которое ранее было сословной привилегией.

Именно всего этого Ю.И.Мухин и не приемлет, только бьет почему-то отцов марксизма. Как же сам он определяет суть государства? Не через средство, как Вебер, а через функцию — через цель. Вот как: «В сути своей государство — это организация народа его органами управления для защиты народа в случаях, когда отдельный человек не может себя защитить или ему это в одиночку не выгодно делать… От внешнего врага, от уголовника в одиночку не защитишься, и главное, для чего люди создавали государство — было именно это».

Сравним с Марксом, Вебером и Лениным. Итак, главная задача — защита. В этом — суть государства. Защита от каких угроз? Ю.И.Мухин сам выделяет главные: внешний враг и уголовники. Все остальные виды защиты он относит к числу второстепенных и вторичных, в том числе и защиту от внешнего врага через дипломатию. Каким образом государство защищает народ от внешнего врага и разбойников? Именно с помощью насилия! И именно это отличает государство от других человеческих объединений. Например, церковь и разные гражданские союзы тоже защищают от напастей, но другими средствами — увещеваниями, стихами, проклятьями. Вычленить государство из всего многообразия человеческих объединений только через функцию невозможно.

Я считаю, что определение Ю.И.Мухина нисколько не противоречит определениям Маркса и Вебера, зато оно им уступает в различительной силе.

Государство и классы. Второй план, в котором Ю.И.Мухин не согласен с мыслителями прошлого, — связь государства с «классовыми противоречиями». Не будем спорить о понятии классов, разберем упрощенно. Когда люди жили родовым строем, им тоже приходилось сообща защищаться от угроз. Но они это делали, не создавая государства. У них были обладающие непререкаемым авторитетом старейшины, вожди, шаманы и т.д. Возникала даже сложная организация: роды соединялись в племя, несколько племен в союзы. Во многих местах так дожили до середины прошлого века. Но люди жили общинным коммунизмом, частной собственности не было, все имели равное право на пищу. И в этих условиях координировать свои действия, чтобы «сообща сделать какое-либо Дело» (как пишет буревестник делократии Ю.И.Мухин), люди вполне могли с помощью иерархии семейных отношений и авторитета. Полицейский для этого был не нужен.

Но вот появилась собственность (а с ней и войны, и разбой). Можем сказать, что возникли классы (вернее, сословия, но не будем усложнять). Возникли неравенство и противоречия — старые связи оказались слабы, чтобы заставить разобщенных людей действовать по общему плану. И возникло государство, которое держалось на силе (а она уж подкреплялась авторитетом и изредка даже любовью). Там, где возникло рабство, это было очевидно — рабы работали только под угрозой насилия, а после восстания Спартака государство распяло рабов вдоль шоссе через полуостров. Но и в тех сословных государствах, где не было рабства, князь не собрал бы со смердов налога пенькой и шкурами, если бы за ним не ехала дружина. Почему же не сказать, что государство — продукт классовых противоречий? Не так уж глупо.

А когда на Западе стало возникать чистое классовое общество — из собственников и пролетариев, то и появилось невиданное по мощи государство-Левиафан. И его главной функцией стала уже не защита «народа», а защита именно класса и того, что этот класс соединило — собственности. А основную часть «общих Дел» взяли на себя банки и биржи, промышленные фирмы и множество организаций гражданского общества.

Вот слова Локка, теоретика гражданского общества: «главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам — сохранение их собственности». Какая же тут защита народа как главная цель? Это цель классовая. Пролетарии и буржуи стали двумя разными народами, даже расами. Столь привычное нам понятие «народ» у идеологов гражданского общества вообще имело совсем другой смысл. Народом во время Французской революции были только собственники, борющиеся против старого режима. Крестьяне Вандеи, которые восстали против приватизации общинной земли, в «народ» не включались. Они назывались «враги народа», и просвещенные якобинцы без всяких угрызений совести тысячами топили их в реке.

Так и у нас сегодня: режим Ельцина пытается построить государство «новых русских», но они же специально обозначили себя как иной, новый народ. 3 октября 1993 г. подошла с Садового кольца к мэрии большая колонна людей. ОМОН устроил бешеную пальбу в воздух, а уж специалисты с крыши — по ногам. Потом была передышка, какие-то интриги. На мосту стоял полк ОМОНА. Я подошел и спросил офицера: неужели они готовы стрелять в народ? Он засмеялся и совершенно искренне ответил: «Да разве это народ!»