Мария в поисках кита - Виктория Платова

Это — и есть Майтэ?

По где она была все это время, все эти дни? Там же, откуда выкатился вандерер со мной и Кико (дублирующий состав)?.. Даже думать об этом не хочу. Пока я уговариваю себя не думать, почти физически ощущая мурашки, копошащиеся не только на спине, но и под волосами, к Майтэ присоединяется еще кое-кто.

Не кошка.

ВПЗР собственной персоной!..

Это уже слишком. Я сваливаюсь на площадку как подкошенная, больно стукнувшись коленями о выщербленные плиты. Это не отрезвляет ни на секунду. Отрезвляет громкий стук, с которым выпавшая из моих рук труба падает на плиты. Я подхватываю ее в последний момент, когда она, откатившись к самому краю, готова исчезнуть.

Наверное, лучше было бы, если бы она действительно исчезла. Лучше было бы, чтобы ее и вовсе не существовало!.. Тогда бы я не переживала то, что переживаю сейчас: острый приступ ужаса, тоски и отчаяния. Это отчаяние придавило меня к смотровой площадке, а ужас заставил свернуться клубком, подогнув под себя ноги. Тоска выглядит самой безобидной из всех трех составляющих. Это она заставляет меня снова взяться за трубу и приникнуть взглядом к окуляру. Так и есть, я тоскливо жажду ничего не увидеть.

И снова вижу ВПЗР.

Ей надо покрасить волосы.

«Надопокраситьволосынадопокраситьволосы», — безостановочно повторяю я про себя, и когда только успели пробиться эти темные, вперемешку с сединой, корни? Слишком мало прошло времени с моего последнего священнодействия над писательской головой. И ока не должна выглядеть так, как будто этот торжественный акт состоялся месяц или полтора назад!.. Ведь и десяти дней не прошло…

Труба телескопа кажется ледяной и обжигает мне пальцы, ветер свободно гуляет под курткой, волосы забиваются в рот, — там, внизу, нет такого ветра…

А что есть?

Кошки. Старуха Майтэ. Раритетный «Wanderer-Werke». Безобидный дурачок Кико. ВПЗР, наконец. В отличие от остальных я знаю беспринципного и аморального фрика тысячу лет. И — я сама (тут счет лет идет уже на миллионы). Наверняка найдется еще кто-то — сын старухи Майтэ, если он не уехал зимовать на материк. Или сувенирный Анхель-Эусебио.

Остров совсем не пустынен, и мне надо всего лишь спуститься, чтобы окончательно убедиться в этом. Что же мешает мне покинуть маяк немедленно?

Я сама.

Но не лежащая скрюченной на смотровой площадке с дурацкой трубой в руках. Та, которая внизу. Двух Ти быть не может.

А если их все же две — значит, я сошла с ума.

Любимый вэпэзээровский сюжет — скоростной спуск в бездну безумия. Или — не совсем скоростной, затяжной, со множеством подробно выписанных деталей (при скоростном их не разглядишь). Ну хорошо. Пусть будет так. Со всеми деталями, со всеми подробностями.

Я нахожу в себе силы подняться и оставляю трубу на площадке, у стены, даже не удосужившись закрепить на треноге. Втайне я надеюсь, что рано или поздно она под порывами шквального ветра свалится вниз, и подлый окуляр, в котором отразилось мое собственное безумие, разобьется.

Спуск по винтовой лестнице вовсе не похож на спуск в бездну психического нездоровья. Хотя я стараюсь идти медленно, внимательно разглядывая ступеньки, — на предмет всевозможных ловушек, пусть и придуманных. Но лестница чиста, и я испытываю что-то похожее на разочарование. И ободряюсь только у ниши с Чудотворной Марией.

Со святой произошли некоторые изменения, и это не касается орфографии, законное «los» так и осталось на своем месте. Но теперь Марию украшают не только поблекшие бумажные цветы, — медальон!.. Тот самый, который я обнаружила в океанариуме. Тот самый, который впоследствии цинично увела у меня ВПЗР. И с чего бы это она решила с ним расстаться? И когда успела побывать на маяке? Ведь в последнее время я вижу ее только в кафе, сидящей за компьютером и усиленно имитирующей вдохновение… А ведь и правда!

Ее нет в доме. Ее нет у пристани. Ее нет у собора. И традиционных променадов для нагуливания аппетита сюжетных ходов нет как нет, а ведь ВПЗР любит прогуляться!.. Пешие вылазки она практиковала и раньше, для чего мы ездили на Залив, и я была вынуждена часами выслушивать все ее откровения относительно героев, каждый раз противоречащие первоначальному замыслу. Если он вообще был — замысел. Ведь, как правило, эта авантюристка пускается в многостраничное плавание, не подготовившись толком, и латает дыры по ходу движения. Когда же дыры разрастаются до неприличных размеров и никакими мешками с песком их не заткнуть, и возникают идеи дальних вылазок на природу: «чтобы подумать вслух и спасти то, что еще можно спасти». ВПЗР — она такая: если слово уже написано и воткнуто в предложение, она ни за что с ним не расстанется. Проще накидать других слов и завалить ими негодное, чем вовсе отказаться. Это и называется «спасти то, что еще можно спасти».

Видимо, у ВПЗР отпала потребность думать вслух.

Видимо, у нее не возникает проблем с сюжетом. Но это не объясняет того, что она постоянно торчит в кафе.

Примечание: Нужно проверить ее зубную щетку! И тюбик с пастой… И вообще — банные принадлежности. И баул с вещами. И… и карманы куртки. Вообще — все карманы. И заглянуть за декольте Пенелопы Крус с плаката в спальне ВПЗР. Вдруг их вражда — только видимость, а на самом деле — они сообщники. И Кико — сообщник. И старуха. И кошки. Они все сговорились, чтобы свести меня с ума. А дирижирует всем этим адским оркестром ВПЗР…

Стоп-стоп. Наверное, так и выглядит безумие: когда тебе в голову приходят самые нелепые мысли. Ничем между собой не связанные. А ведь я начала с относительно здравой: как здесь оказался медальон, о котором я и думать забыла. Памятуя, что руки у беспринципного и аморального фрика загребущие и к ним вечно что-то беззастенчиво прилипает.

Или это — не тот медальон?

Я веду себя, как лживая шизофреничка: под предлогом удостовериться в подлинности вещицы, оскверняю алтарь вскрываю нишу и снимаю медальон с беззащитной гипсовой шеи «Maria de los Milagros».

Беглого взгляда достаточно, чтобы понять: это — тот самый медальон.

Все камни на месте, ни один не пропал. Осталось заглянуть внутрь: там ли — Маноло и Мария, переложенные светлым локоном воспоминаний?.. Я уже готова нажать на центральный рубин (как это сделала когда-то ВПЗР), когда слышу шорох за спиной.

Кико.

Но до того, как я успеваю понять, что это — именно Кико, медальон предательски выскакивает из рук и падает к его ногам. Обутым в сиреневые ботинки. «Ботинки — это важно», — отстранение думаю я, мой Кико был именно в сиреневых!.. Значит — это он: тот, кто привез меня сюда, заставил подняться на вершину маяка и познакомил с телескопом. Это — он, а не тот, другой, в других ботинках, и вряд ли стоит ждать, что из-за его спины появится моя дублерша — со свежими новостями от старухи Майтэ относительно обновления ассортимента в сувенирной лавке Анхеля-Эусебио.

— Ты меня напугал, — говорю я Кико.

Кико кивает: сначала задрав подбородок, а потом — опустив его вниз. Подбородок так и остается опущенным, приклеенным к груди, — теперь мы оба смотрим на лежащий на полу медальон.

Кто первый озаботится его судьбой, ну-ка!..

Первым не выдерживает Кико.

Он нагибается, сгребает вещицу в кулак. А потом делает то, что периодически проделывал все время нашего знакомства: медленно, очень медленно раскрывает руку. И я делаю то, что проделывала все время нашего знакомства: повторяю его жест. Без всяких понуканий, просто — мне нестерпимо хочется повторить его! И всё.

Кико издает губами что-то похожее на «пффф!» (первые звуки в его исполнении, если не считать велосипедного шепота, неизвестно кому принадлежащего) и осторожно кладет медальон мне на ладонь. Все это выглядит вполне невинно и даже галантно, что не мешает мне думать о том, каких жестов следует ждать от него еще. Не сейчас — когда-нибудь. Будут ли они такими же невинными и галантными? И захочется ли мне повторить их? И если захочется — к чему это приведет?

— Мне нужно взять его? — Я скашиваю глаза на медальон, а потом перевожу взгляд на Кико.

— Пффф…

— Может быть, ты знаешь, кто принес его сюда?

— Пффф…

— Это был ты?

— Пффф…

— Моя спутница? Та, рыжеволосая… Вы ездили сюда с ней?

— Пффф…

Толку от дурачка не добиться, ясно. А что, если…

— Пффф… — произношу я, старательно подражая Кико.

Нарисованные глаза на секунду исчезают за створками век, а лицо искажается гримасой, суть которой уловить довольно трудно: то ли сожаление, то ли раскаяние, то ли желание из последних сил сохранить чужую тайну.

Не исключено, что дрянную.

— Ну ладно. Что мы будем делать теперь?