Мария в поисках кита - Виктория Платова

Или — телескопа тогда еще здесь не было? Сильный ветер был (она упоминала о ветре, дует он и сейчас), а телескопа — не было. Я сама высказала предположение, что один из проживающих в доме братьев может быть астрономом, — и вот, пожалуйста: из гавани захламленной всяким дерьмом писательской башки выплыл новехонький телескоп.

Выйдя на площадку и кивнув безучастному, но чуть посторонившемуся Кико, я не спешу заглянуть в окуляр. Я присаживаюсь на корточки перед цепью.

Она висит здесь давно, и замок на ней такой же древний, гнездо для ключа забито грязью: похоже, оно не видело ключа несколько лет, если не десятилетий. Вполне современный и далее модерновый телескоп никак не монтируется с допотопной цепью, и все же они пребывают в трогательном симбиозе. От созерцания которого у меня начинает неприятно сосать под ложечкой.

Интересно, к чему раньше крепилась эта проклятая цепь?..

Обращаться за разъяснениями к Кико бесполезно, и все же я ору, стараясь перекричать завывания ветра:

— Чей это телескоп, Кико? Твой? Твоего брата?..

Вместо ответа Кико слегка подкручивает и поправляет трубу, придавая ей нужный угол. Глупо высматривать что-то в затянутом ватными облаками небе, да еще посередине дня, но телескоп вовсе не нацелен в небо. Он нацелен в глубину бесконечного, пустынного, выгнутого дугой моря.

— Хочешь, чтобы я посмотрела, да?..

Не дожидаясь ответа, я приникаю к окуляру.

Судя по всему, это очень хороший телескоп, никакого сравнения с полевым биноклем, дающим стандартное двенадцатикратное увеличение. На какое расстояние ко мне приближается действительность, которая омывает Талего? Трудно сказать, вот только море совсем не пустынно. Я вижу островок, такой крошечный, что на нем едва хватает места дому и небольшой рощице средиземноморских сосен. К проплешине в скалистом берегу прилепился причал с одиноким катером и парой пустых шлюпок.

Вид островка вдохновляет меня. Вид дома и катера — вдохновляет особенно. Дом выглядит роскошно, настоящая средиземноморская вилла, крытая красной черепицей. Я не допускаю и мысли, что такое великолепие лишено средств связи: спутниковый телефон — минимум, на что можно рассчитывать. Минимум — при условии, что я доберусь до него. Мои взаимоотношения с местными плавсредствами слишком сложны, чтобы рассчитывать на то, что вторая попытка будет удачнее первой. Мои… Но не Кико!.. У аборигена должен быть свой подход к лодкам. Вот если бы он согласился переправить меня туда…

— Кико, — взываю я, не отрываясь от трубы. — Ты ведь наверняка знаешь, что это за место? И знаешь, как туда попасть… Было бы славно оказаться там…

Было бы славно, слов нет, вот только я апеллирую к пустоте. Кико больше не отирается рядом, он покинул площадку. Я не тороплюсь присоединиться к нему и делаю несколько кругов, цепко держась за ограждение и разглядывая Талего с высоты птичьего полета. По форме он напоминает вытянутый овал или, скорее, яйцо, острый конец которого приходится на «Cara al mar». Я вижу единственную улицу с прилепившимися друг к другу домами (узкий параллелепипед), здание океанариума (неправильный квадрат), собор (крест в основании), пристань с лодками (трапеция, широкой стороной направленная к морю). В геометрии острова нет ни одной незнакомой мне фигуры. Ничего инфернального или отталкивающего; никаких порталов, никаких воронок, никаких миражей. И сверху все выглядит таким же пустынным.

Почти пустынным.

Если исключить некий объект на дороге, ведущей к маяку. Или — ведущей от маяка. Неопределенность сохраняется не дольше секунды: на второй я понимаю, что объект движется — и движется в сторону «Cara al mar». На третьей — что именно он собой представляет.

Это — велосипед с двумя пассажирами.

Еще несколько мгновений я стою как громом пораженная. Вцепившись в поручни и не отрывая взгляда от дороги. Кто именно сидит на велосипеде разглядеть невозможно, слишком высоко. Высота — единственная координата, с которой можно смириться и принять без предварительных условий. Без ощущения, что мутится разум. Что же касается велосипеда и его седоков — их просто не должно быть!.. Не в принципе (каждый из троих имеет право на существование), а именно в этом составе: двое и один.

На острове нас трое.

Если не считать труп Маноло, надежно спрятанный под сводами океанариума, и кошек. Нас трое — я, Кико и ВПЗР. Именно эту хлипкую колоду и придется перетасовать, чтобы усадить двоих на велосипед. Я стою на вершине маяка, следовательно — никак не могу быть внизу. Но внизу может быть ВПЗР.

И — Кико.

Все вроде бы сходится, затык лишь в том, что и Кико не может управлять велосипедом. Слишком мало времени прошло с тех пор, как он покинул смотровую площадку маяка. Тех нескольких минут, что я пребываю в одиночестве, явно не хватит, чтобы спуститься, выйти из дома, сгонять на вандерере к кафе, прихватить ВПЗР и отправиться в обратный путь…

Их не хватит, не хватит! — я едва не плачу.

После секундной растерянности на меня наваливается злость: я не позволю гребаному острову свести меня с ума. Пусть ставит эксперименты на ком-то другом!..

Исполненная решимости противостоять каверзам Талего, я бросаюсь к телескопу. О том, чтобы прихватить его сразу, не может быть и речи: мешает цепь, к которой прикована тренога. Ладно, пусть так, — можно обойтись и без треноги! На раскручивание крепежа уходит чуть больше времени, чем я рассчитывала, и все же я срываю прибор и вместе с ним несусь на противоположную сторону площадки. Труба не слишком тяжела, но руки мои дрожат, и изображение в окуляре прыгает. И никак не может остановиться, зафиксироваться.

Успокойся, Ти! Пожалуйста, успокойся!..

Во все еще прыгающем окуляре я вижу Кико (что совсем не способствует успокоению). Хорошо еще, что я не могу пока разглядеть человека, сидящего позади Кико на багажнике. Одного реактивного идиота вполне достаточно, чтобы впасть в отчаяние: он такой же, как обычно, — со шнурками, разбросанными по лицу, в куртке с капюшоном, единственное несовпадение — ботинки. На моем Кико с утра были сиреневые «Kowalski», на этом — какие-то другие, мне даже пялиться на них не хочется, ведь они — не сиреневые. Конечно, он мог просто переобуться, хотя зачем? Чтобы к невероятным, необъяснимым никакой логикой «нескольким минутам», за которые он успел пересечь весь остров, добавилась еще одна?

Или…

Или — есть другой Кико!

И другая я — потому что спутником Кико, устроившимся позади него и крепко держащим его за талию, являюсь я сама!..

Тина. Ти.

Открытие так невероятно, что я едва не выпускаю из рук чертову трубу. Зачем я вообще ее притащила, раскурочив основание?.. Чтобы убедиться, что у меня не все в порядке с головой? Давай-ка еще раз, Ти… Что ты видишь на том конце злосчастного телескопа?

Кико — он крутит педали. И — себя, я сижу на багажнике, поджав ноги. В отличие от распавшегося надвое островного сумасшедшего, между мной (стоящей на маяке) и мной (сидящей на велосипедном багажнике) нет никаких различий. Та же одежда, те же голые, без единого кольца пальцы; единственное, чего я не вижу, — свое лицо (его скрывает спина Кико). Но и так понятно: это я.

Некоторое время назад мы с Кико проделали тот же путь. И двое на велосипеде как раз приближаются к точке, когда я попросила Кико остановиться, а он налег на педали. А до этого… Он что-то шептал мне. Чужим, взятым напрокат голосом. У меня есть несколько секунд, чтобы уловить отголоски, нужно только сосредоточиться на физиономии Кико.

Она бесстрастна.

И губы… Увеличенные телескопом до невероятных размеров, они как будто болтаются у меня под носом. И сомкнуты так плотно, что между ними не просочится ни одно «шшшш… шшш». Я тоже не проявляю признаков беспокойства, просто еду себе, привычно (привычно?!) ухватившись за куртку хорошо знакомого мне человека. Картинка так пасторальна и так невыносима в своей абсурдности, что я рывком перевожу трубу на улицу между домами. И снова разрешающая способность телескопа бьет меня поддых: улица, как и губы Кико минуту назад, болтается у меня под носом. Я вижу трещины в камнях на мостовой; вижу одну из длинноногих островных кошек, затем еще одну, — прямо какой-то кошачий аншлаг!.. И еще., я вижу женщину в самом конце улицы, у кафе, и это — не ВПЗР!..

У ног женщины трется еще одна кошка, и я сосредоточиваюсь на животном, — только бы не смотреть в лицо человека, только бы не смотреть! Только бы справиться с собой и не выронить трубу, и самой не последовать за ней.

Справиться с собой не получается, и поэтому в окуляр торжественно вплывает лицо женщины, на которую я вовсе не собиралась смотреть.

Типичная испанская старуха с близко посаженными острыми глазками, с резкими чертами лица и такими же резкими морщинами. По сведениям, полученным мной когда-то из самых разных источников, на острове есть только одна старуха — Майтэ.